Немало до этой встречи передумал он во время поездки. В пути было ощущение внутренней пустоты, ничтожности. Требовалось заполнить их чем-то. Бессмысленно уставившись в окно, он механически жевал и смотрел на проплывающие мимо окон паровоза восковые березки, на пограничные зеленые шинели елок. Аисты пролетали совсем недалеко. Люди проходили. Но все было заслонено потрясшим его душу видением: из-под вагона вылезает Эдик, оборачивается и оказывается Мишкой Кулашвили.

Негромкий твердый голос Домина заставил его вздрогнуть:

— Гражданин Белов, говорите правду! Чистосердечное признание смягчит законное наказание.

— О чем вы говорите, товарищ капитан? Вы же меня знаете. Я работаю машинистом. Вернулся из рейса. Зачем вы меня вызвали — понятия не имею.

— Эдуард Крюкин перед смертью назвал вас, сообщил, что вы его убили. Около места, где обнаружили Крюкина, были свежие следы ваших ботинок. Кстати, эти ботинки и сейчас на вас. Следы были около забора. А вот на этом, — капитан вынул из-за стола и положил перед Лукой кол, узловатый, толстый, заостренный у основания, — на нем были обнаружены отпечатки ваших пальцев. Сличить нетрудно. Убедитесь. — На столе появились фотоснимки и заключение экспертизы.

— На этот кол налипло с кровью несколько волосков. Экспертиза подтверждает их принадлежность покойному Эдуарду Крюкину.

— Я его не убивал!

— Как же он оказался убитым?

— Я там вообще не проходил.

— Слушайте, Белов, — заговорил Чижиков. — Я не раз видел вашу братию у этого забора на Пушкинской. Знаю — вы прятались от меня. Что вы там делали? Этот кол стоял за забором. На острие еще была свежая земля, когда мы нашли его.

— Это не я его выдернул, — сказал правду Белов, молниеносно сообразив, что на дереве должны быть и отпечатки пальцев Эдика и что они могут быть обнаружены экспертизой.

— А кто же?

— Эдик выдернул!

— Откуда же вы знаете, если там вообще не проходили.

— Нет, проходил… Но выдернул кол Эдик.

— Зачем же?

— Он хотел убить Михаила Варламовича Кулашвили, а я помешал. Завязалась драка.

— Вы, которого столько раз накрывал с контрабандой Кулашвили, благородно хотели отстоять его жизнь?

— При чем тут контрабанда? Вы мне лишнего не шейте. Меня за руку ни разу не поймали. Оговорить невиновного легко. Три бригады ездят, а отвечай Белов. Не выйдет, гражданин начальник!

— Значит, вступились за жизнь Михаила Варламовича Кулашвили?

— Конечно, как патриот, и вообще!

— А откуда же вы, патриот, знали, что замышляется убийство?

— Эдик проговорился по пьянке.

— Экспертиза установила, что он был совершенно трезв.

— Белов, зачем гнете? — вмешался Чижиков. — Эдуард Крюкин никогда не пил и не курил. И бросьте ломать комедию. Нам известно гораздо больше, чем вы думаете.

— А я всю правду, как есть, — промямлил Лука.

— Ну вот, — продолжал капитан Домин, расправляя плечи. — Значит, вы знали, что он…

— Собирается совершить злодейское покушение на жизнь товарища Кулашвили, — волнуясь и чувствуя, как все больше запутывается, поспешно сказал Белов. Лисьи глазки бегали, губы искривила услужливая, гадливая улыбка. Лоб покрыла испарина. — И я, рискуя своей жизнью, решил доказать свое хорошее отношение к Михаилу Варламовичу, решил прийти и удержать Эдика от преступления или отвести его в милицию.

— А следы говорят о другом, Белов. Вот как было: Эдик шел по Пушкинской, а вы стояли за забором. Скажите, почему в ту же ночь на другой стороне улицы, на пролете между вторым и третьим этажом стояли Бусыло и Зернов? И может быть, вспомните, зачем они держали в руках кирпичи?

— Ничего не знаю.

— Будем тянуть?..

Лука протер свои лисьи глазки.

— Закурить можно?

— И так дыма напустили, Белов, дальше некуда. Ну закуривайте.

Белов достал портсигар, но стал открывать его не с той стороны. Чуть крышку не сломал. Выхватил толстыми пальцами папиросу, не той стороной сунул в рот. В замешательстве выдернул папиросу изо рта.

— Можно воды?

Чижиков налил воды.

Мелкие зубы выбивали дробь.

Лука лихорадочно искал выход из положения… Сомнения быть не могло: знают, что он убил. Жаль не добил его, гада, на месте! Поторопился. Непутево как вышло!

— Так почему вы убили его?

— Эх, не хотел говорить, да придется. Пишите, все по правде расскажу.

— Говорите, говорите.

— Путался он с моей женой, с Липой. Она же младше меня. Он совратил ее. Он же силком ее взял. На плече у ней еще следы его зубов остались. Избил, изматерил, изнасиловал… Как бешеная собака, укусил. Вы бы стерпели? — всхлипнул он. — Вы бы стерпели такое? Я за честь жены его и порешил!

— Но откуда же вы могли знать, что той ночью Крюкин пойдет по Пушкинской улице, по которой ему ходить ни к чему. И тем более ночью?

— Знал.

— Откуда?

— Ну, знал и знал.

— Так, хорошо. Но зачем он шел ночью по Пушкинской улице? Ну скорее, скорее, Белов, придумывайте что-нибудь.

Белов молчал.

— Мне больно говорить это, Белов, — вставил Чижиков. — Но она изменяла вам с ним. Я видел Липу в постели у Эдуарда накануне убийства.

Белов ошалело молчал, по щекам стекали капли пота. Он так и не закурил.

— А мы вам скажем, Белов, как было, — веско сказал Домин, сказал так, что Белов невольно встал, точно выслушивая приговор.

Встали и Домин с Чижиковым.

— Вы собирались убить Михаила Кулашвили, но по ошибке убили Крюкина, спутав его с Михаилом Кулашвили.

— Да, — невольно вырвалось у Белова.

На путях в рабочем парке остановился тепловоз. В кабине замелькала высокая угловатая фигура. То наклонялась, то выпрямлялась. Чубатая голова выглянула и осмотрелась.

Почти напротив, замаскированный ветвями, на каштане над оградой сидел Михаил Кулашвили. Он ждал. Арсений утром сообщил ему, что здесь сегодня должна «состояться приемка товара».

Снова чубатая голова показалась из окна кабины. «Но почему так долго тянет? Или и он считает, что меня сегодня можно не опасаться? Слишком неосторожно действует», — думал старшина.

Его заманивали.

Контрабандисты решили заставить старшину кинуться за одним из них в погоню до противоположного забора, где его будут подстерегать еще двое. И тут втроем — разделаться.

С минуты на минуту все должно было свершиться. Одного не учли, да этого не знал и Михаил: Арсений с товарищами «подстраховывали» своего наставника. По обе стороны каштана, на двух тополях, сидели школьники. Двое ребят были по ту сторону, за второй линией заборов.

Чубатый с большим свертком вылез из кабины, осмотрелся, пригнулся к земле и быстро побежал к забору. Кулашвили соскользнул с каштана и кинулся вслед. У забора старшина настиг его. Но чубатый перебросил сверток через забор, вырвал доску и замахнулся. Михаил отклонился, доска обожгла лишь ухо, и выхватил у противника доску. Чубатый вырвал из забора вторую и ударил ею, но Кулашвили в этот миг подставил ребром свою доску, и доска чубатого разломилась. Контрабандист шмыгнул в пролом, за ним — Михаил. Оба тяжело дышали и не слышали, как подбегали Арсений с мальчишками. Контрабандист кинулся ко второму забору через огород, увидел своих, не понял, почему мешкают. Он побежал к ним. Старшина, отшвырнув доску, преследовал верзилу, признав в нем того, с кем схватился когда-то, защищая Нину.

Чубатый распахнул калитку и ускользнул от рук старшины. И тут, когда пошли к нему двое контрабандистов с железными прутьями, а чубатый верзила — с ножом, только тогда Кулашвили понял, что он в ловушке. Глаза нападающих были прищурены. Тот, с ножом, отрезал дорогу к калитке.

Двое с прутьями надвигались, рассчитывая одновременно ударить, наверняка. Михаил повернулся к ним, стараясь не дать обойти себя, хотя был обречен.

— А, гад! — резанул воздух выкрик чубатого, и он первым кинулся на Кулашвили. И в этот миг мальчишка упал ему в ноги, а Арсений повис на руке, сжимавшей нож. Чубатый споткнулся. А когда вскинул голову, кривясь от боли, нож его был уже в руке старшины. Через забор перемахивали товарищи Арсения, а вслед за ними показались две запыхавшиеся женщины. И рядом с женщинами — плечистый путеец.