– Я целый день разыскиваю тебя.

– Мы были в Бруклине, – ответил Дэвид. – Отец подойдет через минуту.

– Тогда давай побыстрее о деле. Можешь заработать десять долларов, если сегодня ночью пригонишь фургон в одно место. Надо перевезти кой-какой груз.

– Но сегодня пятница.

– Именно поэтому. На улицах будет пусто, и никто не поинтересуется, чем мы занимаемся. А полицейские нас не тронут, когда увидят, что это зарегистрированный фургон старьевщика.

– Я постараюсь, – сказал Дэвид. – Во сколько?

В девять за гаражом Шоки. Идет твой старик, пока.

– С кем это ты разговаривал? – спросил отец.

– Так, один приятель.

– Изидор Шварц?

– Да, это Остроносый.

– Держись подальше от него, Дэвид, – строго сказал отец. – Он нам не нужен. Негодный бездельник, один из тех, кто крутится у гаража Шоки. Они воруют все, что попадается под руку.

Дэвид кивнул.

– Отведи лошадь в конюшню, я иду в синагогу. Передай маме, чтобы ужин был готов к семи.

Эстер Вулф надела платок и подошла к свечам. Она поднесла к ним спичку, и свечи загорелись желтым огоньком. Эстер аккуратно загасила спичку и положила ее в блюдце на столике. Когда свечи разгорелись, она начала молиться.

Прежде всего она помолилась за своего сына, своего любимого Додика, который появился в ее жизни тогда, когда они с мужем уже потеряли надежду иметь детей. Затем она помолилась Иегове, чтобы он послал ее мужу успехов в делах, ведь ее Хаим служил в синагоге во славу Господа.

Когда они впервые встретились на родине, он был студентом-талмудистом. Она помнила его молодым худощавым человеком с бледным лицом и первыми мягкими завитками темной бороды. Помнила его темные блестящие глаза, когда он сидел за столом в их доме, макая кусочки печенья в вино.

Когда они поженились, Хаим вошел в дело ее отца. Потом начались погромы и преследования евреев. Они выходили на улицу только под покровом ночи, торопливо, словно мелкая лесная живность, хоронящаяся от хищников. Или сидели в подвалах, за запертыми окнами й дверьми, как цыплята, пытающиеся спрятаться при приближении мясника.

Так продолжалось до той самой ночи, когда она уже больше не смогла терпеть такое положение. Эстер с громким криком вскочила на ноги с тюфяка, на котором они с мужем спали. В памяти ее сохранилось письмо, полученное от брата Бернарда, живущего в Америке.

– Неужели мы так и будем жить в норах, ожидая, пока придут казаки? – крикнула она. – Неужели мой муж хочет, чтобы я родила ребенка и пустила его в этот страшный мир? Даже Иегова не стал бы зачинать детей в подвале.

– Тише, – хрипло прошептал Хаим. – Не поминай имя Господа всуе. Молись, чтобы он не оставил нас.

Она тихо рассмеялась.

– Он уже оставил нас, он тоже бежит от казаков.

– Замолчи, женщина, – грубо оборвал ее Хаим.

Эстер посмотрела на другие тюфяки, лежащие на полу темного подвала. Она с трудом различила бледные, испуганные лица родителей. В этот момент послышался топот лошадиных копыт, по запертой двери начали стрелять.

Ее отец вскочил.

– Скорее, дети, – прошептал он, – здесь есть задняя дверь, вы проберетесь огородами, и они не заметят вас.

Хаим взял Эстер за руку и потянул к задней двери. Вдруг он остановился, поняв, что родители не идут за ними.

– Что же вы, – прошептал он, – быстрее, у нас нет времени.

Отец молча стоял в темноте, обняв жену за плечи.

– Мы не пойдем, – сказал он. – Будет лучше, если они найдут здесь кого-нибудь, а то станут искать в огородах.

Шум над их головами усилился, пули начали пробивать дверь. Хаим подошел к тестю.

– Тогда мы тоже останемся и встретим их, – спокойно сказал он, поднимая с пола тяжелую палку. – Они увидят, что евреи так легко не умирают.

– Идите, – тихо сказал отец. – Мы отдали тебе свою дочь, и, в первую очередь, ты должен позаботиться о ее безопасности, а не о нашей. Твоя храбрость просто глупа. Разве евреи за все эти тысячелетия смогли бы выжить, если бы не спасались бегством?

– Но... – запротестовал Хаим.

– Идите, – прошептал старик, – идите быстрее. Мы уже старые, мы прожили свою жизнь, а вы молоды и ваши дети должны получить свой шанс.

Через несколько месяцев они оказались в Америке. Но только почти через двадцать лет Господь наградил их ребенком...

И наконец, она помолилась за брата Бернарда, который имел свое дело в далеком месте, которое называлось Калифорния и где круглый год было лето. Она помолилась, чтобы у него все было в порядке и чтобы он не пострадал от индейцев. Ведь она видела это в фильмах, когда ходила в кинотеатр по пропуску, который Бернард прислал ей.

Закончив молитву, она вернулась в кухню. На плите кипел суп, и густой, осязаемый запах цыпленка висел в воздухе. Эстер взяла ложку, открыла крышку кастрюли и стала аккуратно собирать жир с поверхности бульона, сливая его в банку. Позже, когда жир застынет, его можно будет мазать на хлеб или добавлять в пищу. Она услышала, как хлопнула входная дверь, и узнала знакомые шаги.

– Это ты, Додик?

– Да, мама.

Эстер отложила ложку и повернулась навстречу сыну. Ее сердце всегда наполнялось гордостью, когда она смотрела на него – высокого и стройного.

– Папа пошел в синагогу, – сказал Дэвид. – Он придет домой в семь.

Мать улыбнулась.

– Хорошо. Иди мой руки, ужин готов.

Когда Дэвид направил лошадь на узенькую дорожку, ведущую к гаражу Шоки, навстречу ему выскочил Остроносый.

– Это ты, Дэвид?

– А кто, ты думаешь, это может быть? – саркастически бросил Дэвид.

– Мы уж и не знали, приедешь ты или нет. Сейчас почти десять.

– Я не мог выбраться, пока мой старик не уснул, – сказал Дэвид, направляя фургон за гараж.

Через минуту вышел Шоки, сверкая лысиной. Он был среднего роста, с широкой грудью и длинными руками, свисавшими почти до колен.

– Ты что-то долго добирался, – недовольно пробурчал он.

– Но ведь я здесь, не так ли?

Шоки промолчал и повернулся к Остроносому.

– Начинайте грузить бочонки, а он вам поможет.

Дэвид спрыгнул с козел и прошел за Шоки в гараж. При свете единственной лампочки, горевшей высоко под потолком, он увидел длинный ряд тускло сверкавших металлических бочонков. Дэвид присвистнул.

– Здесь их, пожалуй, штук сорок будет.

– А он умеет считать, – сказал Шоки.

– Это четыреста фунтов. Боюсь, старушка Бесси не потянет.

Шоки посмотрел на него.

– Но ведь прошлый раз потянула.

– Нет, – возразил Дэвид, – в прошлый раз было только тридцать бочонков, и то Бесси еле тащила, я думал, она вот-вот рухнет. А если она и впрямь свалится? Хорош я останусь с мертвой лошадью и двумястами галлонов алкоголя в фургоне. Что я скажу своему старику?

– Всего один раз, – сказал Шоки, – я обещал Дженуарио.

– А почему бы тебе не воспользоваться одним из своих автомобилей?

– Не могу, – ответил Шоки, – агенты ФБР следят за автомобилями, а на фургон старьевщика они не обратят внимания.

– Я могу взять самое большее двадцать пять бочонков.

Шоки посмотрел на него.

– Ты загоняешь меня в угол. Хорошо, в этот раз я заплачу тебе двадцать долларов.

Дэвид молчал. Двадцать долларов – это больше, чем его отец зарабатывал за неделю. А ведь ему приходилось ездить с фургоном шесть раз в неделю, в дождь и солнце, в летнюю жару и в зимний холод – каждый день, за исключением суббот, которые отец проводил в синагоге.

– Двадцать пять, – сказал Шоки.

– Хорошо, попробую.

– Тогда начинайте грузить, – Шоки взялся за бочонок.

Дэвид сидел на козлах, а старая Бесси медленно тянула фургон. Он направил лошадь к обочине, пропуская полицейский автомобиль.

– Что ты тут делаешь ночью, Дэви? – спросил один из полицейских, высовываясь из окна.

Дэвид бросил осторожный взгляд вглубь фургона. Бочонки лежали под брезентом, а сверху было накидано тряпье.