— Благословите, святой отец!

От сказанных слов Андрей чуть было не поперхнулся, но раз однажды взялся играть эту роль, то теперь придется быть в маске до самого конца. Тем паче, что и орденцы, стоявшие рядом, словно по негласной команде, преклонили перед ним колени.

— Благословляю вас, дети мои, — невнятно произнес Андрей и забормотал слова молитвы, осеняя воинов крестным знамением. Ему было уже не стыдно, вообще-то он научился прятать под отеческой маской горечь от невольной лжи, к которой его принудили обстоятельства.

А сам краешком глаза смотрел на молодую женщину, девушку, что с широко распахнутыми глазами смотрела на него. У него замерло сердце — настолько она показалась ему прекрасной.

Чудесные пряди русых волос обрамляли личико с ямочками на щеках, немного перемазанных дорожной пылью. Пухлые губы что-то шептали, а голубые глаза светились такой небесной лазурью, что на груди разом полегчало, а сердце лихорадочно забилось.

Андрей почувствовал, что жар прилил к его щекам, но ничего поделать с собой не мог. Он влюбился в эту обворожительную паненку, влюбился с первого взгляда, окончательно и бесповоротно.

«Успокойся, старик, ты не в ее вкусе, — собрав всю свою волю в кулак, осадил он нахлынувшую страсть. — Ты ей в отцы годишься, а не в любовники. Да и целибат у тебя! И посмотри — трупы кругом, а ты о чем думать стал, казанова хренов?!»

— Дай прикоснуться губами к твоему благословенному плащу, святой отец! — Дрожащий голос юной женщины словно вылил ведро бензина на дымящиеся угли кое-как притушенного в душе пожара. — Дай припасть к твоим коленям, отче!

Андрей не успел отвернуться, как молодая женщина опустилась перед ним и крепко прижалась грудью к его коленям, обхватив их руками, поцеловала запыленный плащ.

Затем ее щека, очень горячая, он почувствовал ее через одежду, прямо обжигающая — плоть, и так бунтующая от добровольно-принудительного целибата, этого прикосновения не выдержала и воспрянула, к его великому ужасу.

— Не плачь, дочь моя, не п-пл-лачь, — заикаясь от стыда и кое-как сдерживая яростное возбуждение, Андрей с силою развел ее руки и поднял с колен.

Паненка продолжала плакать, и Андрей вздохнул с нескрываемым облегчением — он серьезно опасался, что женщина почувствует через ткань его неслыханный позор. Но вроде пронесло…

— Ваша светлость, вы вовремя спасли нас. Я вам так благодарна! — Молодая пани продолжала плакать, и Андрей уже совершенно по-отцовски бережно гладил ее по волосам, утешая.

Но держался от девушки на приличном для интимного разговора расстоянии — возбуждение еще не схлынуло, а еле сдерживаемая плоть продолжала бунтовать.

— Вы куда шли, дочь моя? — спросил Андрей, желая перевести разговор на другие рельсы.

— В орденский замок у «Трех дубов», отче. Мой деверь…

Молодая женщина дернулась в его руках, лицо стало жалобным, и она разрыдалась. Андрей продолжал ее поглаживать, выказывая участие, но внутри, в душе, все оледенело.

«Деверь?! Это вроде как брат мужа?! Да, так и есть. Выходит, эта пани замужем?! Как мне не повезло!»

Вот теперь мимолетное похотливое желание, на миг овладевшее им, схлынуло. И не в силах добиться ответа от паненки, он с суровостью во взоре посмотрел на словака в дрянненькой кольчуге, в плохо «заштопанных» кузнецом прорехах. На двух других воинах, помоложе возрастом, были обычные здесь кожаные доспехи, а значит, вряд ли они могли командовать этим маленьким отрядом.

— Наш замок обложили угры, ваша светлость, — тихим, виноватым голосом заговорил словак, не зная, куда девать свои большие, явно мужицкие ладони, больше привыкшие к лопате и топору, чем к мечу.

— Карл Повонский приказал нам увести пани Милицу, отрядил дюжину воинов, хотя в замке осталось всего три десятка… И сам вывел нас подземным ходом. А в лощине оказалась засада…

Воин тяжело сглотнул, дернув кадыком, пальцы с хрустом сжались в кулак — было видно, что он тяжело переживает случившееся. Андрей мог только посочувствовать, но даже этого делать не стал — для этого воина даже с участием сказанные слова могут стать оскорблением.

— Господин наш пал с мечом в руке, с ним погибла и половина ратных. Мы же уходили в горы, спасая пани. Отсиделись там три дня и двинулись по тропе к орденскому замку, ваша светлость. Пришли сюда, а здесь эти несчастные селяне…

Андрей только крякнул — их отряд не успел подойти на помощь, и за это опоздание потеряли свои жизни два десятка крестьян — мужчин, женщин, стариков и детей, полегших всем скопом под мечами.

Спасать было некого! Он даже не смотрел в ту сторону — вид изрубленных людей, над которыми, несмотря на позднюю осень, роились скопища мух, был тягостен не только для него, но и для всех крестоносцев.

— Мы забрались на скалу, — словак снова сглотнул, — и отбивались два дня. Потеряли еще троих. Нас бы перебили из луков, но угры стрел не метали. Они, видно, хотели взять живьем нашу пани. Да и штурмовать наше убежище решили только раз, и то неудачно. Отбились сразу. И вот сегодня они снова пошли на приступ, а тут, ваша светлость, и вы с отрядом подоспели.

— Вы наш спаситель, — промолвила женщина, но таким голосом, что внутри Андрея все возликовало. — Я потеряла два года тому назад мужа, нынче деверя и замок. Вы, и только вы один!

Она так посмотрела на него, что Андрей чуть ли не подпрыгнул на месте. Пани оказалась вдовой уже пару лет и, видно, отошла от горя, раз так глядит. И с благодарностью, и с обещанием чего-то другого.

— Сегодня могли надругаться и надо мною, отправив в гарем какого-нибудь эмира…

— Пани Милица приказала нам ее убить, последнему из нас, кто бы остался в живых, когда угры взобрались бы на скалу, — тихо произнес воин.

— Вам нет нужды умирать, милая, — нарочито громко произнес Андрей, чувствуя, как податливо обмякло ее тело под ладонью. — Вы хотели попасть в «Три дуба»?! Мы идем туда и сопроводим вас. Вы в полной безопасности под нашей охраной.

— Благодарю вас, доблестный командор, самый славный и лучший меч крестоносцев. Ведь так о вас говорили?! И по праву, в этом и я убедилась. — Женщина снова склонилась перед ним, подставив ему на обозрение макушку, прикрытую чудными волосами. И, нежно взяв его грубую и большую ладонь своими бархатными ручками, прикоснулась к ней своими губами, но уже не сухими, а влажными.

Андрей всем естеством ощутил это прикосновение, и едва не затрясся от нахлынувшего желания, и заскрежетал зубами от еле сдерживаемого в одном месте зуда.

«Ох уж этот целибат!»

Орденский замок оказался таким, каким Андрей его видел в давешнем сне. Вещем, как он теперь полностью убедился. Только маленькую твердыню еще не взяли штурмом угры и не убили его самого на одной из площадок башни, расстреляв в упор из мощных луков.

— Или сон был не совсем вещий?

Андрей задумчиво оглядывал невысокие стены, ворота из дубовых плах, окованных железом, массивную решетку, скованную в виде причудливых узоров, маленький внутренний дворик с постройками и большой каменной коновязью.

Круглый колодец, облицованный булыжниками, был точно там же, как он видел во сне: ровно посреди внутреннего двора. И башня, что возвышалась над небольшой горой, где на склоне величаво росли три огромных дуба, давших название замку.

Его глаза остановились над развевавшимся над крепостными воротами орденском флаге, лениво трепыхавшемся под плачущим карпатским небом. Поздняя осень и здесь унылая пора…

— Ведь волкодлака я по пути сюда убил? Убил! И пояс с него снял! — Андрей горделиво усмехнулся, погладив кончиками пальцев золотые пластинки ремня, своего законного трофея.

И хоть отцу Павлу такой его шаг сильно не понравился, зато всем остальным орденцам он пришелся по вкусу. В этом мире любили бросать вот такой вызов врагам, и не важно — людям ли или нечистой силе.

— И, следовательно, не придет этот парень с вороном в замок, который, может быть, и удержится. Будущее мне показали, но в то же время дали возможность изменить его, — твердым голосом, но шепотом произнес Андрей, только вот полной уверенности в истинности своего умозаключения он не испытывал.