Массивная дубовая бочка исчезла в оглушающем рыке взрыва и ослепляющей глаза вспышке, разбросав далеко по сторонам горящие доски и разорванные обручи.

Маленький же бочонок, наполненный студенистой жидкостью, превратился в огнедышащий клубок, с немыслимой легкостью пожирающий ярким пламенем щедро облитый водой бревенчатый сруб.

— Святой отец, ты бы рясу потушил, а то сгоришь аки свеча!

Ехидный голос командора привел отца Павла в чувство — старик опомнился и стал хлопать по ткани, от которой весело струились языки пламени. Но огонь не потух, наоборот, стал ярче разгораться.

— Да не так! Сдирай рясу, эту дрянь водой не потушить! Брат Ульрих, помогай, сгорит ведь не за грош!

Обрызганная горючими каплями ряса была сдернута в одно мгновение мощными руками командора и рыцаря, причем последний попытался затоптать сапогами горящую материю.

— Ух ты! Вот тебе!

— Зря стараешься, брат, — остановил безуспешные старания фон Верт, на закопченном лице которого весело блестели глаза. — Напалм и так, и водой не затушишь, только если приток воздуха прекратить!

— Напалм?! Ты же говорил, что это «греческий огонь»? — Священник, оставшись в доспехах, которые раньше и прикрывала просторная и длинная сутана, с изумлением смотрел на догорающую ткань.

— Почти то же самое, брат, только название другое!

— А рвануло-то что, будто Содом с Гоморрой разверзлись? — Брат Ульрих восхищенно потряс головой, глядя на покосившийся сруб, пожираемый алчным пламенем.

— Нефть в бензин и соляру перегнал, — буднично ответил Андрей. — Ты селян попросил бочку той гадости из трясины набрать, вот с нее и изготовили. Помнишь ли тот огнедышащий агрегат, в котором я эту жидкость выпаривал?

— Так ты ее там подогревал, брат?

— Я ее перегонял. Пары этой жидкости хорошо взрываются, вы это видели. А если ее загустить, добавив жира, масла и селитры, то уже будет «греческий огонь»!

Андрей улыбнулся, видя, как чрезвычайно оживились от его слов два старых рыцаря, усаживаясь в седла встревоженных, испугавшихся близкого взрыва лошадей, но тут же остудил их молодой пыл, дабы не питали излишних надежд.

— Только вы не обольщайтесь, ибо всю собранную жидкость мы извели, теперь нужно время, чтобы новую в трясине набрали, да Досталека получше обучить, чтобы он сам, без моего участия, эти зажигательные смеси мог делать! Занятие это, как вы видели, трудоемкое и затратное.

Тщедушный паренек, которого он выручил из холопства в Пятницком трактире, оказался никудышным воином, но весьма тароватым ремесленником по части разных поделок, а потому Андрей живо привлек его к созданию ГСМ и остался доволен.

— Сегодня нарочного отправлю пану Тадеушу, чтобы эту самую нефть черпали без передышки всю зиму да сюда привезли. И деньги дам, зело нужное будет оружие!

Отец Павел говорил быстро, глаза возбужденно сверкали — проникся старик новизной дела. Да и как не радоваться, если тайна главного оружия Византии оказалась раскрытой за считаные дни!

— Досталека на отшибе поселю и помощников дам проверенных. Они и охрану нести станут, и тайну оберегать, да и помогут!

Брат Ульрих настороженно посмотрел по сторонам, хотя людей в овраге, где проходило испытание, не могло быть по определению, да и само место перекрыли верховые разъезды «красных».

— Все это дело будущего! — Фон Верт, как показалось Ульриху, совсем не испытывал возбуждения, наоборот, сделался каким-то задумчивым.

Он говорил тихо, и от его слов эйфория утихла сама собой, словно пламя свечи, съевшее весь воск.

— Да и не нужен, по большому счету, «греческий огонь» в полевом сражении. Лишь на воде им корабли жечь можно, но у нас даже рыбацкого баркаса нет и не предвидится! До ближайшего моря не меньше недели пути, и то лошадей погоняя…

— Зря ты так брат-командор! — возразил священник. — Из любого оружия можно извлечь великую пользу. Ты же сам мне прежде это не раз говорил, да и демонстрировал.

— Можно, — согласился Андрей, — но всему свое время. Для напалма оно еще не скоро наступит, как и для пороха.

— А это что такое? — с необыкновенной живостью спросил Ульрих, но ответил ему священник:

— «Громовой порошок», взрыв от него еще сильнее, чем мы видели сейчас. Ведь так брат-командор?

— Да, но слишком трудно его сделать, маята сплошная, а не работа. Время аркебуз и пищалей еще не пришло, ибо арбалеты бьют и дальше, и намного точнее!

— Понятно. — Ульрих немного скис, напряженно морща лоб, вороша память, и осторожно поинтересовался: — Это еще одна греческая задумка, слова ведь незнакомые?!

— Китайская! — усмехнулся Андрей. — Страна есть такая за Индией, далеко отсюда!

— Не близко, — кивком согласился с ним Ульрих. — Крепко тебя помотало по свету за эти годы. Но знания многие приобрел, и уверен я, что пользу нашему ордену они принесут немалую!

Небольшая кавалькада из трех крестоносцев подъехала к лагерю. На заснеженном поле строились «ежом» полсотни орденцев, укрыв строй большими прямоугольными щитами и выставив во все стороны угрожающие острия алебард, увенчанных чуть ниже клевцами, лезвиями и крючьями, которыми с одного взмаха можно было либо прорубить латы, либо стащить с коня любого всадника.

— Прости меня, брат Андреас, — Ульрих вытянул руку в сторону воинов, — но это баловство. Полсотни воинов, которых ты готовишь подобно древним латинянам, большой роли не сыграют. Их слишком мало для боя! Лучше было бы вооружить их всех арбалетами, пользы намного больше станет. Только зря хлеб жрут вот уже три месяца!

— Да, брат командор, я тоже удивлен! — Отец Павел внес лепту и со своей стороны. — Я не осуждаю твои приказы и точно их выполняю всегда. Я признаю, что такой строй прорвать даже «копьем» невозможно, а когда они стоят, укрывшись щитами, то тут даже обстрел из мощных арабских луков не несет потерь, тем паче что в ответ наши будут бить из арбалетов. Но их мало, и в бою…

— Я понял ваши сомнения, — Андрей похлопал Пряника по шее, — и развею их одним лишь словом. Плонск братья, Плонск того стоит!

— Ты хочешь его занять?!

Крестоносцы выдохнули почти разом, в изумлении переглянувшись. И отец Павел взглянул ласковым взором на Андрея, как на помешанного.

— Не смотрите на меня так я еще не сошел с ума! — засмеялся Андрей, глядя в ошарашенные лица. — Давайте лучше продолжим нашу беседу в доме, а то морозиться нам не след…

— Святой отец, ты уронил вот эту бляшку!

Папский нунций, проходивший мимо нищего бродяги с красным, будто обваренным лицом, был бесцеремонно остановлен грязной рукою, вцепившейся в сутану.

Но таковы здесь были нравы, простые и незатейливые, и отец Бонифаций не был исключением — иерарх церкви был доступен для черного люда, чем снискал себе в городе чрезвычайную популярность.

— Спасибо, сын мой!

В рассеянности священник взял тонкую серебряную пластинку и лишь потом сообразил, что просто не мог потерять такую, и внимательно посмотрел на нищего, который ответил ему слишком бесхитростным взглядом, настолько простодушным, что поневоле не подумаешь на причастность сего оборванца к тайнам сильных мира сего.

— Пойдем со мною, сын мой, ты честный человек, — негромко произнес нунций, перекрестив склонившуюся перед ним голову. — Я дам тебе хлеба, ибо познавший голод всегда поймет другого.

Оборванец покорно засеменил следом за священником и вскоре оказался в кабинете. Но как только за ним затворилась крепкая дубовая дверь, нищий преобразился прямо на глазах — спина его выпрямилась, приняв горделивую осанку, а плавные и уверенные движения выдавали в нем опытного воина, прошедшего через горнило схваток и битв, знающего себе цену, причем немалую.

— Как я понимаю, сын мой, эта бляшка попала в твои руки не случайно? — мягким голосом осведомился священник, вертя в пальцах пластинку, покрытую хитрым отчеканенным узором в виде переплетенных пальмовых и лавровых листьев.