Щедра белогорская земля осенью!

Столы буквально ломились от мяса во всех его имеющихся видах и способов приготовления — жареная, запеченная со всяческими кашами, варенная с овощами, тут и телятина, и баранина, и свинина чередовалась с самой разнообразной домашней птицей — фаршированными гусями, копчеными утками и индюками, жареными курами.

И разнообразная дичина присутствовала — олени, косули, кабаны, тетерева, фазаны и прочий лесной пернатый и бегающий люд, и в лесах, и сейчас на столах имелся в полном изобилии.

Неплохо было здесь и с самой разнообразной рыбой — в горных речках ловили форель, а в большом озере было много карпов, сазанов, щуки.

От плодов щедрой земли ломились столы, протянувшиеся длинной линией вдоль главной и единственной деревенской улицы.

Были на столах все овощи, что произрастали в поле и на грядках — капуста, репа, огурцы, свекла, морковь в различных блюдах, от ботвиньи и тушеной капусты со свининой до обжаренной на конопляном масле репы.

Сравнивать со скудостью, что увидел Андрей по ту сторону гор, было больно: там за малым жестокий голод чуть не случился.

А тут даже в бедной по местным меркам Притуле бросающееся в глаза изобилие. Да и жаловаться на аппетит селяне отнюдь не желали, и щедро приготовленная пища во всех ее видах — жареная, отварная, соленая, копченая — исчезала в крестьянских желудках.

Всякие сладкие заедки и закуски притягивали взгляд, но в основном женщин и детей — пряники, коврижки, пироги и пирожки, варенье немыслимых сортов, моченые и свежие ягоды, множество разнообразных фруктов — виноград, дыньки, абрикосы, груши и другие сочные дары здешней очень плодородной земли.

Горячительные напитки лились рекой, в основном из «народного творчества» — всевозможные настойки и наливки, только что сваренное, чуть отстоявшееся пенистое пиво, мутное, как илистая река.

Все это забористое добро отправлялось в бездонные ковши, чарки и кружки из кувшинов, глиняных бутылей, емких кожаных фляг и дубовых бочонков.

Напитки здесь, конечно, лились не очень крепкие — просто несравнимые с убойной русской водкой. Но ведь давно известно в мире, что любое качество зачастую возможно очень запросто перешибить принятым вовнутрь огромным количеством!

Местные крестьяне и стали сей процесс демонстрировать, потихоньку превращаясь в нечто непотребное.

Чумазые смерды уже копались на столах грязными руками, чавкали как свиньи, щуря глаза и выискивая на блюдах вкусный кусочек — так что до десерта дело сегодня вечером вряд ли когда дойдет…

Андрей ушел с праздника в самом его разгаре, когда чинное мероприятие превращается в оргию. Наслушался восхвалений сверх крыши, поклонов, да и хватит, участвовать командору ордена в грубых крестьянских разгулах совершенно неуместно.

Сие есть не только нарушение субординации, но и весьма опасное занятие. Слово за слово, и за меч придется хвататься, правильным манерам уча, а тогда пир легко может в тризну превратиться.

А зачем ему самому, спрашивается, бесхитростным людям настроение портить?! Они и так для него постарались, просто нравы здесь грубые и незатейливые, но зато глаза у всех порой такие честные…

— Арни, это что такое?!

Возмущение Андрея было искренним — это надо же, устроить в комнате командора, добровольно-принудительно принявшего на себя нелегкие обязанности целибата, такое!

Ведь самое первое, что бросилось в глаза Андрею, который вознамерился лечь в кровать, голодный и злой, ибо он почти ничего не съел на устроенном пиршестве, была крохотная женская фигурка, по-хозяйски устроившаяся прямо на середине широкой постели.

— Дак это… — Оруженосец захлопал глазами, искренне не понимая, за какой грех его удостоили этой выволочки. — Постель вам греть нужно, брат-командор, ибо сил вы много потеряли… И это… Положено так! Всем командорам ордена такое всегда делали. Это же честь какая для девок…

— Ты чего несешь?

Андрей с удивлением наморщил лоб, глядя на трезвого как стеклышко верного оруженосца.

Крестоносцы на празднике не пили совершенно — орденский устав здесь строг — «синие» несли дозоры, два десятка «серых» охрану тракта и караулы в сторожках.

Двое оставшихся с ним «красных», Арни и Прокоп, занимались своими непосредственными обязанностями круглые сутки — бдительно несли стражу возле него, и даже прикажи он им выпить, то имели полное право послать самого командора куда подальше, дабы тот не нарушал установления и не мешал им справлять службу.

Он произнес по слогам, медленно выделяя каждую букву интонацией, чтобы более доходчиво для телохранителя было, произнес самым весомым тоном:

— Арни, у меня целибат!

— Эх-ма…

Оруженосец кхекнул, словно подавившись костью, и посмотрел на него донельзя удивленным взором, в котором, однако, как игривые белки по деревьям, прыгали веселые искорки.

— Так меч на что, брат-командор? А постель греть тебе обязаны — между самыми красивыми девками спор лютый вышел, да такой, что за малым волосья друг не повыдергивали! Честь то великая!

— Хорошо! — обреченно согласился Андрей, понимая, что проведет беспокойную ночь, полную терзаний: мало приятного в том, чтобы чувствовать горячее и доступное женское тело, скрипя зубами терпеть, ежесекундно борясь с искушением.

— Свободен!

Арни, пожав плечами, вышел, что-то удивленно бормоча себе под нос. С той стороны глухо бухнула его спина, прислоненная к входной двери.

С кряхтением раздевшись, Андрей с тягостностью вселенской скорби и печали неохотно забрался на кровать, свернувшись клубком на самом ее краю, и с головой укрылся одеялом.

— А я ужин собрала вам, ваша светлость, ведь вы почти не ели ничего!

С постели раздался еле слышный смутно знакомый девичий голос, в котором пробивались едва сдерживаемые рыдания.

— Правда? — засопел, высунувшись из-под одеяла, Андрей. — Ну-ка, ну-ка, вылезай, раба Божия! Преслава, ты, что ли? Переехали с хутора, значит?

— Я, господин! — Девушка зардела, словно маковый цвет, с трудом выбираясь из-под огромной перины. — Кушать изволите?

— Ага! — честно признался Андрей и по-хозяйски рявкнул: — Ты что лежишь? Накрывай, корми своего господина, не видишь, что я голодный, аки зверь алчущий?

— А почто ж вы не пировали со всеми…

Преслава замерла на полуслове, уставившись немигающим взглядом на посеревшего лицом Андрея.

— Мы своих в бою потеряли совсем недавно, нам ли сейчас пиршествовать? — Он тяжело вздохнул: ему было искренне жаль трех погибших крестоносцев, двое из которых вытащили его из трясины, а Чеслав, беглый кабальный холоп, был с ним чуть ли не с самых первых дней. — Они, кстати, за ваши будущие земли головы свои сложили!

— Прости, господин, я не подумала!

Она притихла — в пламени свечи блестели бриллиантами выступившие слезы в глазах да маленький кулачок, который она прикусила зубами.

— Не переживай! — Он взял ее за остренький подбородочек и заглянул ей в глаза. — Не твое бабье дело о павших воинах думать, это моя забота! Твое дело — живых воинов на новые подвиги вдохновлять!

— Ой, как же это я!

Она проворно соскочила, откинула перину, застелила свой край кровати рушником и стала выставлять невесть откуда взявшиеся блюда.

В его ноздри ударил одуряющий запах, и Андрей, помимо воли жестоко терзаемый пробудившимся желудком, на заду стал елозить поближе к дастархану, хотя вряд ли Преслава слышала такое слово.

Поборов необъятную, словно снежный сугроб, перину, он добрался до заветной «скатерти-самобранки» и замер, с вожделением разглядывая открывшееся перед его глазами зрелище.

Зажаренная до золотистого блеска курица, обложенная маленькими комочками запеченных в сухарях перепелов, занимала центральное место, и все — никаких других разносолов больше не было, только каравай душистого хлеба да объемистая, литра на три кожаная фляга, в которой вряд ли было налито местное пойло, гордо именуемое пивом.