Берлинское начальство да и сам фельдмаршал Лист, чье здоровье после возвращения из Земуна и переезда из Афин в Салоники сильно ухудшилось, возлагали на Бадера, сменившего генерала Франца Бёме, немалые надежды на усмирение «непокорной Сербии», о которой никогда заранее нельзя было сказать, что она готовит и где нанесет следующий удар.
К моменту передачи поста после множества своих письменных докладов генерал Бёме, зная, что его перевод в Зальцбург — дело уже решенное, самоуверенно объявил, что Сербия покорена, что сопротивление ее сломлено и что у Бадера в результате принятых им, Бёме, решительных мер, принесших свои плоды, здесь будет спокойная и безмятежная жизнь. Между тем гестапо, узнав по своим каналам о формировании в Рудо Первой пролетарской бригады, сообщило об этом Гиммлеру.
Генералу Бадеру была хорошо известна судьба его предшественников, и потому сообщение о создании партизанской бригады его изрядно испугало. Несмотря на заверения Бёме о том, что сопротивление югославов сломлено и от него уже не потребуется никаких особых мер, он вдруг почувствовал, что оказался в довольно сложном положении, которое может скомпрометировать его в глазах верхушки вермахта и самого фюрера.
Первым на этом посту был генерал Фёрстер, человек с бычьей шеей и выпученными рыбьими глазами, мастер давать общие оценки. Он был абсолютно убежден в мощи и победе третьего рейха; восстания же в Сербии, Черногории, Боснии, Герцеговине, а потом и во всей Югославии он объяснял исключительно коварством Коминтерна и Советского Союза. Из-за раны, полученной в сороковом году в окрестностях Варшавы, его мозговой речевой центр функционировал недостаточно хорошо и многие слова ему приходилось произносить с большим напряжением. Упрямый и вспыльчивый, Фёрстер не терпел ничьих советов, с ним было совершенно невозможно разговаривать о каких-либо спорных вещах, поскольку он считал, что всегда и во всем прав может быть только он. Известие о новом назначении он встретил со скрытой радостью, пока не узнал, что его переводят не в Берлин, а на Восточный фронт.
На его место был назначен генерал Шредер — старый, матерый нацист, который в своей жизни столько убивал — сначала у себя на родине, а потом в Польше, — что на склоне лет, заигрывая с собственной совестью, стал вдруг изображать из себя человеколюбца. Едва успев вступить на новый пост, он при таинственных обстоятельствах погиб в авиационной катастрофе.
Вскоре на его место прибыл «настоящий генерал» — Дункельман, который, поняв серьезность обстановки, постоянно клянчил у вермахта новые подкрепления «для подавления восстания». Однако в конце августа 1940 года командующий оккупационными войсками на Балканах фельдмаршал Лист, проезжая через Белград, сообщил ему, что никаких подкреплений не будет и что с восстанием в Югославии он должен справиться теми силами, которыми располагает. Дункельман пытался стабилизировать положение и с помощью политических акций. С этой целью было создано «сербское правительство» во главе с Миланом Недичем.
Дункельмана сменил генерал Франц Бёме, до этого командовавший армейским корпусом в Греции, где и приобрел репутацию «стратега несгибаемой воли и железных нервов» и специалиста по оккупированным территориям. Этот смелый и образованный генерал пользовался большим авторитетом в вермахте. Физически сильный и выносливый, он еще в ранней молодости сознательно решил жить и умереть солдатом. Однако Железный крест и генеральский чин, поставив этого человека над другими, сделали его заносчивым, несправедливым и жестоким. Он мог убивать невинных только для того, чтобы получить новый орден, более высокий пост или чин. Заняв место Дункельмана, он должен был объединить под своим началом все силы вермахта в Югославии, с тем чтобы окончательно задушить восстание. Тогда-то Бадер, который прибыл в Югославию в середине мая 1941 года, и оказался у него в подчинении.
Когда они встретились в Белграде, Бёме, будучи слегка навеселе, сказал ему, что он несправедлив во имя справедливости, подозрителен, чтобы искоренить подозрительность, строг только ради того, чтобы его подчиненные не обленились, и закончил, как обычно, заявлением, что он никогда не принадлежал и не будет принадлежать к числу тех, кто занят единственной мыслью: как бы сохранить свою собственную жизнь.
— Не бояться смерти и в то же время любить жизнь — вот мое кредо, — сообщил ему Бадер во время их первой встречи.
— Я бы не сказал, что одно обязательно соседствует с другим, — возразил Бёме. — Если человек одному кланяется, то к другому он должен повернуться спиной, — добавил он, сожалея, что не может подольше задержать Бадера, чтобы составить о нем более полное представление.
— За относительно короткое время в оккупированной Сербии сменились три командующих, — продолжал Бадер в надежде разгадать тайну этих знамен.
— Я четвертый, а потом будет пятый...
— Полагаю, что именно вы больше других соответствуете этому высокому посту.
— Я тоже вначале так думал... Только недавно у меня открылись глаза, — откровенно признался Бёме. — Я понял: когда человек стремится к тому, что для него бесполезно и излишне, то он чаще всего не добивается и того, что для него жизненно важно... Но это долгая история...
— Я потому и говорю... — снова попытался направить разговор в нужное ему русло Бадер.
— Я же сказал: после меня поставят другого генерала и он, вероятно, тоже будет больше других соответствовать... — прервал его Бёме.
— А потом?
— Потом через каждые три месяца будут находить более подходящего.
Услышав это, Бадер с любопытством уставился на Бёме.
— После меня таким более подходящим будете вы, господин Бадер!.. — проговорил Бёме.
— А потом?
— А потом будет следующий... Между нами говоря, господин генерал, все мы, очевидно, не в большой чести в Берлине, если оказались здесь, на Балканах.
Пауль Бадер очень хорошо знал, что делал Франц Бёме в оккупированной Югославии, как он расправлялся с сербами. Бадеру даже на руку было то, что произошло в Рудо, поскольку ему вовсе не хотелось, чтобы в Берлине считали, что генерал Бёме действительно «стабилизировал положение».
Итак, этот сторонник чрезвычайных мер, организатор карательных экспедиций, по приказу которого были проведены массовые расстрелы в Крагуеваце, Валево, Шабаце и Скеле, основатель лагерей смерти в Сербии оставил пост командующего оккупационными войсками в Сербии в тот самый день, когда Первая пролетарская бригада покинула Рудо...
Слева от генерала Бадера сидел генерал Резенер, шеф местной службы СС и полиции, толстяк, невысокого роста, с толстой шеей и широкими жирными плечами. У него было суровое лицо, вялый, по большей части отсутствующий взгляд, который, правда, в одно мгновение мог вдруг стать твердым и пронзительным. Голос у него был мягкий, приятного тембра, что называется бархатный. Говорил он с баварским акцентом, который приобрел во время учебы в столице Баварии. У окружающих, особенно у подчиненных, он вызывал неприязнь и какую-то брезгливость. Ходил он быстро и неслышно, словно подкрадываясь. На нем был черный мешковатый мундир с Железным крестом. Он был необщительным человеком и в окружении Гиммлера считался туповатым, но безгранично преданным генералом. Подозревали, что в его жилах течет кровь с примесью еврейской, но он опроверг это с помощью подложных документов и старинных метрических записей. Резенер заявлял, что он против любых дискуссий и любой дипломатии с противником, и часто повторял, что никто, кроме него, не смог бы установить такой порядок и такую дисциплину в местных войсках СС и полиции, какие установил он. В Бледе, где находилась его резиденция, он был занят в основном заботами, как избежать мести люблянских омладинцев[4], и тем, как проникнуть в ядро их подпольной организации, которая, как он знал, непрестанно за ним охотилась.
Резенера очень интересовала та часть территории оккупированной Словении, которая была занята итальянскими войсками. Он просто не мог понять, чем руководствовался его фюрер, отдавая эти земли итальянцам. Всячески оговаривая этих ненадежных союзников Германии и понося их всеми известными ему словами, Резенер всю свою активность направил на Словению, включенную в третий рейх, считая ее одной из политико-административных областей Германии.
