«Если бы я погиб, мое имя тоже стояло бы на памятнике. Наверное, рядом с именем Остое Кнежевича, пусть земля ему будет пухом. Он был совсем мальчишкой, когда пошел навстречу танку в том горном ущелье. Сумасшедший! Думал ручной гранатой разбить стальную броню».
Обрад палочкой выковырял пепел из гаснущей трубки и наполнил ее новой порцией желтого резаного табака, потом снова затянулся.
«Если бы я сложил голову на войне, а я ведь только чудом спасся, мои кости потом тоже поместили бы в братскую могилу. Должно быть, холодно лежать под этими каменными плитами...»
Обрад поежился, представив себе этот холод, и поплотнее запахнул пиджак.
«Я бы наверняка оказался между Остое и Стевой. Немалая честь, черт возьми, навечно оказаться в обществе таких героев. А так — кто знает, где тебя закопают, когда навсегда успокоишься... Кто бы поверил, что человек может жалеть, что остался в живых? Мне-то вот таких почестей не будет. Отвезут на какое-нибудь деревенское кладбище, завалят глиной, деревянный крест поставят. Кто-нибудь скажет речь и... Крест скоро сгниет, и все зарастет травой. А на камне выбитое имя дождем не смоется».
Словно услышав чей-то упрек, он стал оправдываться: «Ничего не поделаешь, стар я уже стал, вот мысли дурацкие и лезут в голову. Незаметно подступает тоска. Хотите верьте, хотите нет, а мне жаль, что я пережил товарищей, чьим геройством все восхищаются. Так я тогда школьникам и ответил, когда они попросили меня рассказать о войне. Странно у меня как-то на душе, скорее плохо, чем хорошо. Что мне с этим делать? Труднее всего бороться с самим собой. Говорят, что у меня нервы сдают. А у кого из тех, кто все это перенес, они не сдают? Меня сторонятся, хотя я никому не мешаю. А может, мне это только кажется? Впрочем, если кажется, то это тоже плохо».
Тягостные мысли и беспокойные сны Обрада всегда были связаны с одним трагическим днем войны, когда погиб весь его взвод, а сам он только чудом проскользнул сквозь кольцо вражеского окружения. День тогда стоял пасмурный. В сумерки поредевший взвод партизан отходил к вершине горы. Бойцы страшно устали. Командир, напряженно искавший способ вырваться из окружения, спросил Обрада:
— Сколько отсюда до реки?
— Километра три.
— На той стороне реки наши... Если бы мы смогли туда переправиться... Но, как назло, большинство бойцов не умеют плавать. А река, говорят, очень широкая и быстрая...
— Там полно водоворотов, и она опасна даже для хорошего пловца. Особенно в это время года, — ответил Обрад.
— Кто-нибудь должен переплыть на тот берег и сообщить о нашем положении. Нам нужна помощь. Если только она не опоздает... Ты, я слышал, хороший пловец?
— Да, я неплохо плаваю, — подтвердил Обрад.
— Доставишь пакет.
— Хорошо, я попробую пробраться.
Как только стемнело, Обрад тронулся в путь по небольшой лощине. Он неслышно прополз сквозь кольцо вражеских солдат, которые должны были уничтожить партизан, закрепившихся на самой вершине горы. Темнота помогла Обраду подойти к реке незамеченным. Он бросил на берегу все, что могло помешать ему плыть. Все, кроме винтовки, остаться без которой было для него равноценно гибели. Он уже собирался войти в воду, когда заметил на фоне неба несколько человеческих фигур. Они быстро приближались. Надо было где-то спрятаться.
«В реку прыгать нельзя, — решил он. — Заметят и подстрелят. Назад в лес — тоже не годится. Остается только уходить вдоль берега». Обрад побежал, как не бегал еще никогда в жизни. За спиной он услышал свистки немцев и с ужасом понял: заметили!
Выстрелы раздавались совсем близко, и это придало ему сил. Тяжело дыша, он убегал от настигавшей его смерти. Ему вдруг пришло в голову: «А что, если меня попытаются взять в плен? — И он тут же решил: — Река — мое последнее убежище. Если придется совсем туго, прыгну. Может быть, удастся уйти».
Силы покидали Обрада, бежать становилось все труднее. Пока что разрыв между ним и преследователями сохранялся. Но сколько он еще сможет выдержать?
В том месте, где река делала поворот, Обрад увидел в траве ровные ряды каких-то длинных предметов с одинаковыми промежутками между ними. Через несколько предметов он перепрыгнул, но потом любопытство победило страх. Он, задыхаясь, нагнулся, чтобы рассмотреть эти странные препятствия. Гробы!
Содрогнувшись от неожиданности, Обрад стал гадать, что бы это могло значить. Видимо, немцы привезли сюда гробы для своих погибших солдат. А где же охрана?
Он услышал крики за спиной, и это заставило его перепрыгнуть еще через несколько гробов. Бросив взгляд на реку, Обрад заметил у берега лодку с тремя неподвижно застывшими в ней людьми. Со своего места он не мог определить, были то солдаты или крестьяне, силой приведенные сторожить гробы.
«Заставить их, чтобы они перевезли меня через реку? Нет, вряд ли это получится. Может, лечь в какой-нибудь гроб и переждать погоню?»
Обеими руками он приподнял крышку одного из гробов и содрогнулся от ужаса. Окоченевший труп немецкого солдата испугал его сильнее, чем свист пуль над головой. Обрад опустил крышку и оглянулся. В темноте преследователей не было видно, зато он хорошо различал их голоса. Немцы, видно, тоже устали, однако и не думали отказаться от погони.
«Почему они оставили своих покойников без охраны? Хотя кому нужны трупы? Или, может, люди в лодке — это охрана?»
Обрад точно на раскаленном железе стоял. Раздумывать было некогда. Он приподнял крышку следующего гроба и боязливо сунул внутрь руку. «Пустой. Спрячусь здесь».
Сначала он положил винтовку так, чтобы она ему не мешала. Потом сам осторожно лег на деревянные доски гроба. Обеими руками опустил крышку. Сердце его бешено колотилось, и это мешало слышать, что происходит снаружи. Он попытался успокоиться. Но оно билось все сильнее, словно стремясь выпрыгнуть из груди. Обраду ничего не оставалось, кроме как ждать и надеяться, что немцы не обнаружат его. Вскоре он услышал топот. До него донеслись возбужденные голоса. Обрад не понял смысла фразы, сказанной на чужом, непонятном языке, к которому он никогда не питал никакого интереса. По визгливой интонации он догадался, что кто-то, по всей вероятности офицер, ругает своих подчиненных. Обрад с беспокойством подумал о том, что будет, когда офицер устанет орать. Если крышку гроба поднимут, то обнаружат. Обрад осторожно взялся за рукоятку ножа вытащил его из ножен. Обратись в слух, он в напряжении дал, досадуя, что не понимает, о чем говорят немцы, и не может узнать их намерений. Но вот наступила тишина, а затем кто-то заговорил по-сербски:
— Немецкий офицер прав. Он нас послал сюда с этим коротышкой немцем, чтобы мы работали, а мы заснули, укачавшись в лодке. Давно доказано, что могильщики и мобилизованные мужчины в годах — самый ненадежный народ. Видишь, Бумбар, офицер сказал, что здесь кто-то пробежал. Подозревает, что мы помогли ему скрыться. Вот тут он ошибся. Разве ж мы решились бы на такое? Человек, который в своем уме, никогда бы такого не сделал. Правда, и чокнутых сейчас много. Но какое нам дело до других? Слышишь, офицер спрашивал у нашего коротышки, не заметили ли мы кого. Черта лысого мы заметили! Нас и самих мог кто-нибудь украсть, так крепко мы спали. На этот раз, мне кажется, немцев кто-то обдурил. Они все хвастают, что партизан уничтожили, а партизаны, видать, все же есть...
— Не знаю, Пестрый, — сдержанно ответил другой голос.
— Как ты думаешь, Бумбар, почему могильщиков так мало интересует окружающее? Может быть, это из-за нашей не очень приятной профессии?
— Может быть. Нам часто приходится видеть, как земля скрывает бренные останки человека. Участвуя в похоронах и привыкая к однообразию, мы привыкаем и к людскому горю... Смотри-ка, фары грузовика! Наверное, новых покойников привезли. Сейчас будет нам работенка, чтобы мы не скучали и не занимались пустой болтовней.
Обраду показалось, что шум мотора доносится из-под земли. Он осторожно пошевелился, чтобы хоть немножко размять затекшие члены. Обрада все больше тяготило его положение. Сквозь щели между гробом и крышкой проник тоненький лучик света от фар грузовика. По стенам гроба запрыгали неровные тени. Обраду показалось, что чьи-то огромные когтистые лапы хотят схватить его и разорвать на куски. Он крепко зажмурился, пытаясь справиться с неприятным ощущением. Свет ослабел, и мотор затих. В наступившей тишине раздался голос Бумбара:
