— Пролетарцы. И это они вон там, в школе, скоро почувствуют! — ответил Шиля.

Лежа на снегу, Драгослав улыбнулся и подмигнул отцу, который яростно тер кулаками глаза — в них попала земля.

— Ну что, отец, пролетарцы мы или нет?

— Так-то оно так! Да только высовываться незачем. Еще немножко — и они вывесят белые полотенца...

— Потому-то нам и надо показать себя! — сверкнув глазами, заявил Драгослав.

— Без команды — ни с места! — снова повторил Воя.

Старший Ратинац посмотрел на школу. Большую поляну перед ней окружали густые кусты, за которые еще цеплялись редкие клочья тумана.

— Осторожнее, ребята! — сказал он, искоса поглядев на сына.

Несколько пулеметных очередей взметнули снег рядом с их головами. Драгослав отполз к Гаврошу и лег между ним и Шилей.

Гаврош, как и все в бригаде, любил этого молодого партизана, гордого и благородного, верного друга и отважного бойца. Гаврошу особенно приятно было смотреть на него и на дядю Мичо: со стороны казалось, что это не отец и сын, а два заботливых и внимательных друга — молодой и пожилой. Мичо Ратинац ласково называл Драгослава Госой.

— Не высовывайтесь, ребята! — снова предостерег старший Ратинац.

— Ну что, Шиля? — спросил Гаврош.

— Будем ждать команды.

— Но ведь надо поскорее покончить с ними! — нетерпеливо воскликнул Драгослав.

Дядя Мичо отполз к небольшому пригорку, откуда было хорошо видно Гавроша, Драгослава и Шилю. Гаврош понял, что отец не хочет обижать сына чрезмерной опекой на глазах у всей роты. А Драгослав теперь то и дело вопросительно поглядывал на Вою, нетерпеливо ожидая команды, чтобы вскочить и броситься к окруженной школе. Его лицо горело от возбуждения и предчувствия схватки. Гаврош поглядел на обоих Ратинацев и вдруг подумал: как хорошо, что сейчас рядом с ним нет ни его отца, ни брата, ни Хайки. Конечно, отец тоже напоминал бы ему об осторожности и необходимости слушать команду. Однако Гаврош был уверен, что его отец, капитан Ратко Гаврич, наверняка бы совершил не один подвиг, бросаясь в самые опасные места, и обязательно пал бы смертью героя в бою.

— Без команды ни шагу! — снова повторил Воя. — Мы же теперь не просто отряд! Тебе говорю, Ратинац!

Но Драгослав не слышал. Стиснув зубы, так что на щеках проступили желваки, он напряженно смотрел на школу. Не обращал внимания он и на Шилю, который что-то жарко шептал ему в самое ухо.

Ратинац-старший подполз к сыну:

— Ну что? Не терпится?

Гаврошу тоже было уже невтерпеж лежать на снегу. Он посмотрел на Риту, и ему показалось, что она хочет поднять их в атаку. Гаврош подобрался, напряг мышцы, но Рита отдала приказ лежать и ждать команду.

Пулеметная очередь вдруг срезала ветки с куста над головой Артема. Он вскочил, но окрик Вои заставил его залечь за вывороченным с корнем пнем. Позади них разорвалась мина, подняв столб земли.

Утро было холодное, неласковое. Мороз пощипывал лицо и руки. В лесу снег лежал глубокий и сыпучий, как мука, зато в поле снежный наст свободно выдерживал тяжесть человека. По нему можно было осторожно пройти, но не пробежать — ледяная корка с хрустом, как стекло, ломалась под ногами.

Гаврош ни на шаг не отходил от Леки. Этот молодой боец был осторожен и в то же время смел и напорист. Многие партизаны знали его еще с довоенных лет, когда он был гимназистом, а потом студентом. Это был убежденный коммунист и самоотверженный революционер. Никто не мог понять, почему штаб батальона не назначил его хотя бы командиром взвода. Неужели причина кроется в том, что он был временно исключен из партии за то, что тайком пробрался в Крагуевац, чтобы отомстить за брата?

— Лека! — позвала его Рита.

— Слушаю, товарищ комиссар, — серьезно ответил он.

— Давайте-ка со своим отделением вон туда, к ручью! — показала она рукой.

«Со своим отделением», — задумчиво повторил Лека про себя, испытующе посмотрев на Риту, а потом на Вою Васича,

— Что в революции всякое может быть, ты, Лека, знал, но вот что нами будет командовать девушка... — прошептал Шиля.

— Ладно, Шиля, ладно! — ответил Лека. — Мы с дядей Мичо бережем вас, как родных детей, а ты еще подшучиваешь... Хотел бы я знать, что вы станете делать, когда нас не будет.

— Во всяком случае, вспоминать вас не придется, потому что мы просто не сможем забыть вас, — сказал Артем.

Лека поднялся, прячась за стволом толстого дуба, и крикнул:

— Выполняйте приказ комиссара! Короткими перебежками — к ручью! Сначала вы, а я вас прикрою!

— Есть, товарищ командир отделения! — отозвался Гаврош.

Они быстро перебежали открытое пространство и спрыгнули в глубокую канаву, в которой уже было человек десять из другого батальона.

— Теперь надо прикрыть нашего командира, — еще не отдышавшись, сказал Гаврош.

— Для этого достаточно моего пулеметика, — любовно погладил ствол своего пулемета молодой партизан, которого кто-то назвал Тршей.

Послышалась долгая пулеметная очередь, за ней другая... Под прикрытием огня Лека присоединился к своим. Гаврош обнял его.

— Кто у вас командир отделения? — спросил Шиля.

— Я командир взвода, — ответил, выпрямившись, пулеметчик, прикрывавший Леку.

Гаврош приблизился к нему:

— Я хотел спросить, не присоединялся ли к вашему отряду мой отец Ратко Гаврич, капитан бывшей югославской армии?.. Или Горчин, мой брат?

— Не слыхал, — ответил Трша. — Слева от нас крагуевцы, а по ту сторону от школы — кралевцы. Может, они знают...

— Ясно! — вздохнул Гаврош.

— А где тот, кого я прикрывал? — Трша добродушно сощурился.

— Здесь я, — подойдя к ним, сказал Лека. — Только ты зря тратил патроны — я вполне мог добраться и сам...

Гаврош выпрямился и обернулся к Леке.

— Пригнись! — предостерег его тот.

— Слушаюсь, товарищ командир! — сказал Гаврош.

И в эту секунду из окна школы раздался залп. Драгослав выскочил из канавы и, перемахнув через кусты, бросился к школе.

— Я вас расшевелю! На штурм, ребята! — закричал он звенящим голосом.

Пораженный Гаврош застыл на месте, вытянув шею. Он спрашивал себя, зачем Драгослав так неосмотрительно рискует жизнью, ведь те, кто засел в школе, могут заметить его. Только теперь он понял, почему дядя Мичо, который, конечно, лучше всех знал своего сына, старался быть все время рядом с ним и постоянно напоминал ему об осторожности. И сейчас, с ужасом следя за другом, Гаврош услышал рядом с собой крик Ратинаца-отца:

— Нет! Не надо... Госа! Сынок! Остановись!..

— Ложись, Ратинац! — вскочил Воя. — Ложись, приказываю!

— Сынок! — выпрямившись во весь рост, крикнул дядя Мичо и, не обращая внимания на град пуль, сбивавших кору с деревьев, побежал за сыном.

Лека бросился к своему пулемету и дал длинную очередь по окнам школы. Рита поддержала его своим автоматом. Гаврош швырнул гранату, взрыв которой повредил школьную стену. Но все было напрасно: Драгослав вдруг остановился как вкопанный и, сраженный пулеметной очередью, рухнул навзничь в снег.

Старший Ратинац бежал, цепляясь за кусты, спотыкаясь и задыхаясь. Он, как недавно и его сын, не слышал предостерегающих криков Вои и Риты, приказывавших ему остановиться.

— Дядя Мичо! — крикнул Лека. Он больше не стрелял — диск его пулемета был уже пуст.

— Господи боже! — вырвалось у кого-то.

Гаврош не отрывал глаз от старшего Ратинаца. Ему казалось, что в невнятных криках дяди Мичо он разобрал три слова: «горе», «несчастье», «сердце»... Дядя Мичо бежал так, словно бой уже прекратился, будто никто больше погибнуть не мог; он бежал так, словно чувствовал себя неуязвимым для пуль противника. Добежав до неподвижно лежавшего сына, он вдруг странно взмахнул руками и упал рядом с ним, успев все же коснуться лица Драгослава.

Из школы еще продолжали стрелять по ним, уже мертвым...

— Ну какой черт их понес туда?! — яростно ударив кулаком по снегу, вскричал Шиля.

— Эх, Ратинацы, Ратинацы! — всхлипнув, прошептал Лека. — Погибли в самом начале борьбы!