— Эх! — сказал он наконец. — Меченосцев тебе все равно надо искать: так если нет другого выхода — поезжай. Да будет воля Господня!.. Но мне надо сейчас же ехать в Згожелицы; может быть, я как-нибудь уговорю Зыха и аббата!.. Зыха мне особенно жаль!

Тут он взглянул Збышке в глаза и внезапно спросил:

— А тебе Ягенки не жаль?

— Дай ей Бог здоровья и всего самого хорошего! — отвечал Збышко.

Мацько терпеливо ждал несколько дней, не придет ли из Згожелиц какое-нибудь известие и не переменит ли аббат гнев на милость, но наконец неизвестность и ожидание его истомили и он решил сам отправиться к Зыху. Все, что произошло, произошло без его вины, но он хотел знать, не обижен ли Зых и на него, потому что относительно аббата он был уверен, что гнев его будет отныне тяготеть и над Збышкой, и над ним самим.

Однако он хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить этот гнев, и поэтому дорогой думал и соображал, что он кому скажет в Згожели-цах, чтобы загладить обиду и сохранить старинную соседскую дружбу. Однако в голове у него как-то не клеилось, и он обрадовался, застав Ягенку одну; она встретила его по-старому, с поклоном, и поцеловала у него руку, словом — дружелюбно, хотя и с некоторой грустью.

— А отец дома? — спросил Мацько.

— Дома, только поехал с аббатом на охоту. Скоро вернутся…

Сказав это, она ввела его в комнаты. Они сели и довольно долго молчали. Наконец девушка первая спросила:

— Скучно вам одному в Богданце?

— Скучно, — отвечал Мацько. — Так ты уже знаешь, что Збышко уехал?

Ягенка тихо вздохнула:

— Знаю. Я узнала в тот самый день и думала… что он заедет хоть ласковое слово сказать, но он не заехал…

— Да как же ему было заехать? — сказал Мацько. — Аббат его в куски разорвал бы, да и отец твой ему не был бы рад.

Но она покачала головой и ответила:

— Э, я бы никому не позволила его обидеть!

Хоть и жестоко было сердце Мацьки, все же слова эти его растрогали; он привлек девушку к себе и сказал:

— Бог с тобой, девочка! Тебе грустно, да ведь и мне грустно, потому что одно скажу тебе: ни аббат, ни отец родной не любят тебя больше, чем я. Лучше мне было зачахнуть от той раны, от которой ты меня излечила, только бы он женился на тебе, а не на другой.

А на Ягенку нашла такая минута тоски и горя, когда человек не может ничего утаить, и она сказала:

— Больше я уж никогда его не увижу, а если увижу, то с дочерью Юранда; но лучше бы мне раньше того глаза выплакать.

И подняв концы фартука, она закрыла ими глаза, наполненные слезами. Мацько сказал:

— Перестань. Поехать-то он поехал, но, бог даст, с дочерью Юранда не вернется!

— Что ему не вернуться? — откликнулась из-под фартука Ягуся.

— Да ведь Юранд не хочет отдавать дочь за него!

Тут Ягенка сразу открыла лицо и, обернувшись к Мацьке, быстро спросила:

— Он говорил мне, да правда ли это?

— Как Бог свят, правда!

— А почему?

— Кто его знает? Обет, что ли, какой, а против обета ничего не поделаешь. Понравился ему Збышко тем, что обещал помогать мстить, да и это не помогло. Ни к чему оказалось и сватовство княгини Анны. Юранд не хотел слушать ни просьб, ни уговоров, ни приказаний. Отвечал, что не может. Ну и видно, что есть такая причина, по которой он не может, а человек он крепкий: что сказал, от того не отступится. Ты, девушка, не падай духом и подбодрись. По совести должен был парень ехать, потому что добыть эти павлиньи перья он поклялся в костеле. А девушка ему покрывало на голову набросила в знак того, что хочет за него замуж идти, и благодаря этому не отрубили ему голову; за это он перед ней в долгу, нечего и говорить. Она, даст бог, принадлежать ему не будет, но он по закону принадлежит ей. Зых на него сердит, аббат небось проклинает его на чем свет стоит, я тоже сердит, а ежели хорошенько подумать, так что ему было делать? Коли он перед ней в долгу, так надо было ему ехать. Ведь он же шляхтич! Но я тебе одно скажу: если немцы его не поколотят где-нибудь как следует, так он с чем поехал, с тем и вернется, — и вернется не только ко мне, старику, не только в Богданец, но и к тебе, потому что он страшно к тебе привязался.

— Где там он ко мне привязался! — сказала Ягенка.

Но в то же время она подвинулась к Мацьке и, толкнув его локтем, спросила:

— А почем вы знаете? А? Неправда небось?…

— Откуда я знаю? — сказал Мацько. — Потому что видел, как ему тяжело было уезжать. А еще было так, что как решено было, что надо ему ехать, я его и спрашиваю: "А не жалко тебе Ягенки?" А он отвечает: "Дай ей Бог здоровья и всего самого лучшего". И так стал вздыхать, точно у него кузнечный мех в груди!..

— Небось неправда! — несколько тише повторила Ягенка. — Но расскажите еще…

— Ей-богу, правда!.. Уж та ему после тебя так не понравится, да ты это и сама знаешь: крепче да красивей тебя девки по всей земле не найдешь. Тянуло его к тебе, может быть, даже больше, чем тебя к нему.

— Где уж! — воскликнула Ягенка.

И сообразив, что впопыхах сболтнула, она закрыла румяное как яблоко лицо рукавом, а Мацько усмехнулся, провел рукой по волосам и сказал:

— Эх, кабы я был молод. Но ты приободрись, потому что я уже вижу, как что будет: поедет он, получит при мазовецком дворе шпоры, потому что там от границы недалеко и меченосцев сколько хочешь… Я знаю, конечно, что между немцами попадаются здоровые рыцари, но так думаю, что не всякий со Збышкой справится, здоров шельма драться. Погляди-ка, как он Чтана из Рогова и Вилька из Бжозовой мигом разделал, а ведь они, говорят, мужики отличные и сильные как медведи. Привезет он свои перья, только Юрандовой дочки не привезет, потому что и я говорил с Юрандом и знаю, как обстоит дело. Ну а потом что? Потом он вернется сюда: куда же еще ему возвращаться?

— Когда еще он вернется!..

— Ну если не выдержишь, так тебе не на что обижаться. А пока что повтори-ка аббату и Зыху то, что я тебе сказал. Пускай они хоть немного поменьше на Збышку сердятся.

— Да как же мне говорить? Тятя больше расстроен, чем сердит, зато при аббате и поминать-то про Збышку опасно. Попало и мне, и тяте за слугу, которого я послала Збышке.

— За какого слугу?

— Да был у нас чех, которого тятя в плен взял под Болеславцем, хороший слуга и верный. Звали его Глава. Тятя мне его для услуг дал, потому что тот называл себя тамошним шляхтичем, а я дала ему хорошие латы и послала Збышке, чтобы он ему служил и охранял его, как надо, а если, упаси Господи, что случится, то чтобы дал знать… Дала я ему и кошелек на дорогу, а он поклялся мне спасением души, что до смерти будет верно служить Збышке.

— Славная ты девочка! Спасибо тебе. А Зых не был против?

— А как ему было быть против? Сначала он совсем не позволял, да как стала у него в ногах валяться, так и вышло по-моему. С тятей нетрудно было, но вот как аббат узнал об этом от своих скоморохов, то-то он стал ругаться, то-то сыр-бор загорелся — тятя даже на сеновал убежал. Только вечером сжалился аббат над моими слезами и даже мне бусы подарил… Да я рада была пострадать, только бы у Збышки было слуг больше.

— Ей-богу, не знаю, кого больше люблю: его или тебя? Да он и так много слуг взял с собой, и денег я ему дал, хоть он не хотел… Ну, положим, Мазо-вия не за горами…

Дальнейшую их беседу прервал собачий лай, голоса и звуки медных труб, раздавшиеся перед домом. Услышав их, Ягенка сказала:

— Тятя с аббатом вернулись с охоты. Пойдем на скамейку, что перед домом, потому что лучше, чтобы аббат издали вас увидел, чем сразу в комнатах.

Сказав это, она вывела Мацьку на крыльцо, с которого они увидали на покрытом снегом дворе кучку людей, лошадей, собак и настрелянных лосей и волков. Аббат, увидев Мацьку, прежде чем успел сойти с лошади, швырнул в его сторону копье, не для того, правда, чтобы попасть в него, но чтобы, таким образом, как можно яснее выразить свою ненависть к обитателям Богданца. Но Мацько издали снял перед ним шапку, точно ничего не заметил, а Ягенка не заметила и на самом деле, потому что больше всего поразило ее присутствие в свите аббата двух искателей ее руки.