— Или останьтесь у нас, рыцарь, — сказал ксендз Калеб. — Да, я думаю, что так и будет, потому что мне кажется — они за вас выкупа не дадут.

— Если они не заплатят, я сам заплачу, — отвечал де Лорш. — Я приехал сюда с большой свитой, и телеги у меня полны, а того, что на них — хватит…

Ксендз Калеб перевел Збышке эти слова, к которым Мацько, наверное, не остался бы бесчувственным, но Збышко, как человек молодой и мало думающий о богатстве, ответил:

— Честью клянусь — не будет так, как ты говоришь. Ты был мне брат и друг, и никакого выкупа я от тебя не возьму.

И они обнялись, чувствуя, что между ними создалась новая связь. Но де Лорш усмехнулся и сказал:

— Хорошо. Пусть только немцы об этом не знают, иначе они станут запугивать вас судьбой Маиьки. И видите ли, они должны заплатить, потому что будут бояться, что в противном случае я разглашу по всем дворам и между рыцарями, что они охотно приглашают рыцарей в гости, но что, когда кто-нибудь из гостей попадает в плен, о нем забывают. А ордену гости теперь очень нужны, потому что он боится Витольда, а еще больше поляков и их короля.

— В таком случае, пусть будет так, — сказал Збышко, — ты останешься здесь или где хочешь в Мазовии, а я поеду в Мальборг за дядей и буду прикидываться, что страшно тебя ненавижу.

— Клянусь святым Георгием! Сделай так, — отвечал де Лорш. — Но сперва выслушай, что я тебе скажу. В Мальборге говорят, что в Плоцк должен приехать польский король и встретиться с великим магистром в самом Плойке или где-нибудь на границе. Меченосцы этого очень хотят, потому что хотят понять, будет ли король помотать Витольду, если тот открыто объявит им войну из-за Жмуди. О, они хитры, как змеи, но этот Витольд еще хитрее. Орден его тоже боится, потому что никогда неизвестно, что он затевает и что сделает. "Отдал нам Жмудь, — говорят в ордене, — но из-за нее всегда словно меч держит над нашими головами. Слово скажет — и восстание готово". Так и есть. Надо мне когда-нибудь собраться к его двору. Быть может, случится подраться там на арене, а кроме того, я слышал, что и женщины тамошние бывают порой прекрасны, как ангелы.

— Вы, рыцарь, говорили о приезде польского короля в Плоцк? — перебил его ксендз Калеб.

— Да. Пусть Збышко присоединится к королевскому двору. Вы знаете, что когда нужно — никто не умеет быть смиреннее меченосцев. Пусть Збышко присоединится к свите короля и домогается своего, пусть как можно громче кричит о беззаконии. Его по-другому будут слушать в присутствии короля и краковских рыцарей, которые славятся по всему миру и суждения которых распространяются среди рыцарства.

— Умный совет, клянусь Богом! — воскликнул ксендз.

— Да, — подтвердил де Лорш, — а возможность есть. Я слышал в Мальборге, что будут пиршества, будут турниры, что заграничные гости во что бы то ни стало хотят сразиться с королевскими рыцарями. Боже мой, ведь даже рыцарь Хуан из Арагонии должен приехать, величайший из христианских рыцарей. А вы не знали? Ведь он, говорят, из Арагонии прислал перчатку вашему Завише, чтобы не говорили при дворах, что есть в мире другой, равный ему.

Однако приезд рыцаря де Лорша, и его вид, и весь разговор так пробудили Збышку от его болезненной тоски, в которую он до этого был погружен, что он с любопытством слушал привезенные вести. О Хуане из Арагонии он знал, потому что в те времена каждый рыцарь обязан был знать имена славнейших воинов, а слава арагонских рыцарей, в особенности же этого Хуана, обежала весь мир. Ни один рыцарь никогда не устоял против него на арене, а мавры, как воробьи, разлетались при одном только виде его лат, и всюду господствовало убеждение, что он — первый рыцарь во всем христианстве.

И при вести о нем откликнулась в Збышке боевая рыцарская душа, и он с большим любопытством стал расспрашивать:

— Так он вызвал Завишу Черного?

— Говорят, уж год прошел, как прибыла перчатка и как Завиша послал свою.

— Так значит — Хуан из Арагонии наверное приедет.

— Наверное ли — неизвестно, но говорят. Меченосцы давно послали ему приглашение.

— Дай бог увидеть такие вещи.

— Дай бог, — сказал де Лорш. — И если даже Завиша будет побежден, что легко может случиться, великая слава для него, что его вызвал сам Хуан из Арагонии… Даже для всего народа вашего слава.

— Вот посмотрим, — сказал Збышко. — Я говорю только: дай бог увидеть.

— Согласен.

Однако желанию их не суждено было на сей раз исполниться, так как старинные хроники говорят, что поединок Завиши со знаменитым Хуаном Арагонским произошел только несколько лет спустя в Перпиньяне, где в присутствии императора Сигизмунда, папы Бенедикта XIII, короля Арагонского и множества князей и кардиналов Завиша Черный первым ударом копья повалил с коня своего противника и одержал над ним славную победу. Но пока что и Збышко, и де Лорш радовались, думая, что если бы даже Хуан из Арагонии не мог явиться теперь, то и без того увидят они славные рыцарские подвиги, потому что в Польше не было недостатка в борцах, мало чем уступающих Завише, а среди гостей, приезжающих к меченосцам, всегда можно было найти лучших французских, английских, бургундских и итальянских рыцарей, всегда готовых к бою.

— Слушай, — сказал Збышко де Лоршу, — скучаю я по дяде, и хочется мне поскорее его выкупить. Поэтому завтра же перед рассветом я отправлюсь в Плоцк. Но зачем тебе здесь оставаться? Сделаем вид, что ты у меня в плену: поезжай со мной — и увидишь короля и двор.

— Об этом-то я и хотел просить тебя, — отвечал де Лорш, — потому что давно хотел видеть ваших рыцарей, а кроме того, слыхал, что дамы королевского двора более подобны ангелам, нежели обитательницам юдоли земной.

— Ты только что сказал это о дворе Витольда, — заметил Збышко.

Збышко в душе укорял себя за то, что в горе своем позабыл о дяде, а так как он и без того привык быстро приводить в исполнение свои намерения, то на другой же день они с рыцарем де Лоршем отправились в Плоцк. Дороги, лежащие близ границы, даже во времена полнейшего мира не бывали спокойны вследствие разбойников, многочисленные шайки которых поддерживали и оберегали меченосцы, в чем резко обвинял их король Ягелло. Несмотря на жалобы, доходившие до самого Рима, несмотря на угрозы и суровые расправы, соседние комтуры позволяли кнехтам присоединяться к разбойникам; правда, комтуры отрекались от тех, которые имели несчастье попасть в польские руки, но тем, которые возвращались с добычей и пленниками, они давали убежище не только в принадлежащих ордену деревнях, но и в замках.

В эти разбойничьи руки часто попадали путники и пограничные жители, а в особенности дети богатых людей, которых похищали ради получения выкупа. Но два молодых рыцаря, с большими свитами, состоящими, кроме возниц, из нескольких десятков пеших и конных слуг, не боялись нападений и без приключений добрались до Плоцка, где тотчас по приезде ждала их приятная неожиданность.

На постоялом дворе нашли они Толиму, прибывшего за день до них. Случилось так, что староста меченосцев из Любавы, услыхав, что посланный в тот момент, когда на него напали недалеко от Бродницы, успел припрятать часть выкупа, отослал его в этот замок, поручив комтуру выудить у старика признание, где спрятаны деньги. Толима воспользовался случаем и бежал; когда же рыцари стали удивляться, что это ему удалось так легко, он объяснил им все таким образом:

— Все из-за ихней жадности. Бродницкий комтур не захотел приставить ко мне большой стражи, потому что не хотел, чтобы кругом стало известно о деньгах. Может быть, они сговорились с любавским старостой поделиться, и боялись, что в случае распространения слухов придется большую часть отослать в Мальборг, а то и все отдать этим фон Баденам. И вот он приставил ко мне только двоих людей: одного благонадежного кнехта, который должен был вместе со мной плыть по Дрвенце, и какого-то писаря… А так как им нужно было, чтобы никто нас не видел, то было это под вечер. А граница, как вы сами знаете, находится поблизости. Дали мне дубовое весло… ну — и слава богу: вот я и в Плойке.