Но изворотливый Данвельд, умевший посмотреть на каждое дело со всех сторон, закинул руки за голову, нахмурился и, подумав, сказал:

— Без разрешения магистра нельзя…

— Если удастся, магистр нас похвалит, — сказал брат Годфрид.

— А если не удастся? Если князь двинет войско и ударит на нас?

— Между ним и орденом мир: не ударит.

— Ну вот! Мир-то мир, но ведь мы первые нарушим его. Наших отрядов не хватит против всех Мазуров.

— Тогда за нас вступится магистр, и будет война.

Данвельд снова нахмурил брови и задумался.

— Нет, нет, — сказал он, помолчав. — Если дело удастся, магистр в душе будет рад… К князю будут отправлены послы, начнутся переговоры, и дело для нас пройдет безнаказанно. Но в случае поражения орден за нас не вступится и войны князю не объявит… Для этого нужен другой магистр… За князя — король польский, а с ним магистр ссориться не станет…

— А ведь все-таки Добжинскую землю мы захватили: значит, Кракова не боимся.

— Тут были хоть намеки на справедливость… Князь Опольский… Мы ее как будто взяли в залог, да и то…

Тут он осмотрелся кругом и, понизив голос, прибавил:

— Я слышал в Мальборге, что если бы стали грозить войной, то мы отдали бы ее обратно, если только нам возвратят залог…

— Ах, — сказал брат Ротгер, — если бы здесь с нами был Маркварт Зальцбах или Шомберг, который передушил Витольдовых шенят, уж они бы нашли управу на Юранда. Что такое Витольд? Наместник Ягелла, великий князь, а несмотря на это Шомбергу ничего не было… Передушил Витольдовых детей — и ничего ему… Воистину, мало между нами людей, которые во всем найдут выход…

Услышав это, Гуго де Данвельд облокотился на стол, подпер голову руками и надолго задумался. Вдруг глаза его просияли, он вытер, по своему обыкновению, мокрые, толстые губы рукой и сказал:

— Да будет благословенна та минута, когда вы, благочестивый брат, произнесли имя храброго брата Шомберга.

— Почему так? Разве вы что-нибудь придумали? — спросил Зигфрид де Леве.

— Говорите скорей, — воскликнули братья Ротгер и Годфрид.

— Слушайте, — сказал Гуго. — У Юранда здесь дочь, единственное дитя его, которое он бережет как зеницу ока.

— Еще бы! Я ее знаю. Любит ее и княгиня Анна Данута.

— Да. Так слушайте же: если бы вы похитили эту девчонку, Юранд отдал бы за нее не только Бергова, но и всех узников, и себя самого, и в придачу Спыхов.

— Клянусь кровью святого Бонифация, пролитой в Докуме, — вскричал брат Годфрид, — все было бы так, как вы говорите.

Потом все замолчали, как бы испуганные дерзостью и трудностью предприятия. Лишь через несколько времени брат Ротгер обратился к Зигфриду де Леве.

— Ум ваш и опытность, — сказал он, — равны вашему мужеству: что вы об этом думаете?

— Полагаю, что дело стоит обдумать.

— Дело в том, — продолжал Ротгер, — что девушка — приближенная княгини, да больше того: она ей все равно, что родная дочь. Подумайте, благочестивые братья, какой подымется вопль.

Гуго де Данвельд засмеялся.

— Сами вы говорили, — сказал он, — что Шомберг отравил или передушил Витольдовых шенят, и что ему за это было? Вопить они начинают из-за всякого пустяка, но если бы мы послали магистру закованного в цепи Юранда, то нас ждала бы скорее награда, нежели наказание.

— Да, — сказал де Леве, — время для нападения подходящее. Князь уезжает, Анна Данута остается здесь одна с придворными девушками. Однако нападение на двор князя в мирное время — дело не пустячное. Княжеский двор — не Спыхов. Это снова, как в Злоторые. Снова полетят жалобы во все королевства и папе на чинимые орденом насилия; снова станет грозить проклятый Ягелло, а магистр… да ведь вы его знаете: он за что угодно ухватится, только бы не воевать с Ягеллой… Да, крик подымется во всех землях Мазовии и Польши.

— А тем временем кости Юранда побелеют на виселице, — ответил брат Гуго. — Наконец, кто вам говорит, что ее надо украсть отсюда, из дворца, из княгининых рук?

— Да ведь не из Цеханова же, где кроме шляхты есть триста лучников.

— Нет. Но разве Юранд не может захворать и прислать за девчонкой людей? Тогда княгиня не запретит ей ехать, а если девочка дорогой пропадет, то кто сможет сказать вам или мне: "Это ты ее украл"?

— Ну да, — ответил раздосадованный де Леве, — сделайте так, чтобы Юранд захворал и вызвал девчонку…

На это Гуго победоносно улыбнулся и отвечал:

— Есть у меня золотых дел мастер. Он был выгнан из Мальборга за воровство, поселился в Щитне и может вырезать любую печать; есть у меня и люди, которые, будучи нашими подданными, происходят все-таки из мазурского народа… Неужели вы меня еще не понимаете?…

— Понимаю, — с восторгом вскричал брат Годфрид.

А Ротгер поднял руки кверху и сказал:

— Да вознаградит тебя Господь Бог, благочестивый брат, ибо ни Маркварт Зальцбах, ни Шомберг не нашли бы лучшего способа.

И он прищурил глаза, точно желая рассмотреть что-то, находящееся в отдалении, и сказал:

— Я вижу, как Юранд с веревкой на шее стоит у Гданских ворот в Мальборге и как наши кнехты бьют его ногами…

— А девчонка останется служительницей ордена, — прибавил Гуго.

Услышав это, де Леве перевел глаза на Данвельда, но тот снова провел рукой по губам и сказал:

— А теперь нам нужно как можно скорее спешить в Щитно.

Однако перед отправлением в Щитно четыре брата-меченосца и де Фурси еще раз пришли проститься с князем и княгиней. Прощание это было не особенно дружеское, но все-таки князь, не желая, по старинному польскому обычаю, отпускать гостей из своего дома с пустыми руками, подарил каждому из братьев по прекрасному куньему меху и по гривне серебра; они приняли подарки с радостью, уверяя, что, как монахи, давшие обет нищенства, они не оставят этих денег себе, а раздадут их бедным, которым в то же время велят молиться за здоровье, славу и будущее спасение князя. Мазуры на эти уверения усмехались в усы, потому что жадность братьев ордена была им известна, а еще лучше известна лживость меченосцев. В Мазовии говорили, что как трус трусит, так меченосец лжет. Князь тоже только махнул рукой на такие выражения благодарности, а когда они ушли, сказал, что благодаря молитвам меченосцев он разве только станет все дальше отходить от рая.

Но еще до этого, при прощании с князем, в ту минуту, когда Зигфрид де Леве целовал у него руку, Гуго фон Данвельд подошел к Данусе, положил руку на ее голову и, лаская ее, сказал:

— Нам повелено платить добром за зло и любить даже врагов наших, поэтому сюда приедет сестра-монахиня и привезет вам, панна, целебный герцинский бальзам.

— Как мне благодарить вас, рыцарь? — спросила Дануся.

— Будьте доброжелательны к ордену и братьям.

Де Фурси заметил этот разговор, и так как его при этом поразила красота девушки, то по отъезде в Щитно он спросил:

— Что это за красавица, с которой вы говорили перед отъездом?

— Дочь Юранда, — отвечал меченосец.

Рыцарь де Фурси был поражен:

— Та, которую вы собираетесь похитить?

— Да. А когда мы ее похитим — Юранд наш.

— Видно, не все плохо, что происходит от Юранда. Стоит быть стражем такого пленника.

— Вы думаете, что с ней воевать было бы легче, чем с Юрандом?

— Это значит, что я думаю так же, как вы. Отец — враг ордена, а дочери вы говорили слова слаще меда и, кроме того, обещали ей бальзам.

Гуго де Данфельд, очевидно, почувствовал необходимость сказать в свое оправдание несколько слов.

— Я обещал ей бальзам, — сказал он, — для того молодого рыцаря, который помят туром и с которым, как вы знаете, она сговорена. Если, когда мы похитим девочку, поднимется крик, то мы скажем, что не только не хотели ей зла, но даже, по христианскому милосердию своему, посылали ей лекарства.

— Хорошо, — сказал де Леве. — Только послать надо надежного человека.

— Я пошлю одну благочестивую женщину, безраздельно преданную ордену. Я велю ей смотреть и слушать. Когда наши люди прибудут, как будто от Юранда, они найдут дело уже подготовленным.