— Пошли вам Бог, — с волнением вскричал Збышко.

— Что? — спросил старый рыцарь. — Со всем можно справиться, надо только, чтобы голова была на плечах. Но тут не послал мне счастья Господь: не застал я его в Мальборге. Сказали, что он поехал к Витольду в качестве посла. Я тогда не знал, что делать: ждать его или ехать за ним вдогонку. Но так как я давно знаком с магистром и великим гардеробмейстером, то я признался им, зачем приехал. Они стали кричать, что этого и быть не может.

— Почему?

— По той же самой причине, о которой говорила в Плоцке княгиня. Да еще магистр сказал: "Что бы ты думал обо мне, если бы я стал принимать вызов каждого польского и мазовецкого рыцаря?" Ну, он прав был, потому что тогда его давно бы уже на свете не было. Удивлялись тогда они оба с гардеробмейстером, а вечером сказали об этом за ужином. Ну, скажу я тебе — точно кто в улей дунул. А особенно гости. Их сразу несколько поднялось. "Куно, — кричат, — не может, но мы можем". Тогда я выбрал себе троих и хотел драться с ними по очереди, но магистр, и то после долгих просьб, позволил сразиться только с одним, фамилия которого тоже Лихтенштейн: он родственник Куно.

— Ну и что же? — вскричал Збышко.

— Ну, конечно, привез я его латы, да так они искромсаны, что и гривны за них никто не даст.

— Побойтесь бога. Так вы же исполнили клятву.

— Сначала я был рад, потому что и сам так думал. Но потом пришло мне в голову: "Нет, это не одно и то же". И теперь нет мне покоя: а ну как это не то же самое?

Но Збышко стал его утешать:

— Вы меня тоже знаете. Я в таких делах и к себе, и к другим строг. Но если бы это случилось со мной, я бы считал себя удовлетворенным. И я вам говорю, что величайший рыцарь в Кракове со мной согласится. Сам Завиша, — уж он знает толк в рыцарской чести, — и он, наверное, скажет то же.

— Ты думаешь? — спросил Мацько.

— Да вы посмотрите: они по всему миру славятся и тоже его вызвали, а ни один из них не сделал даже того, что вы сделали. Вы поклялись убить Лихтенштейна — и ведь убили Лихтенштейна.

— Может быть, — сказал старый рыцарь.

А Збышко, которого интересовали рыцарские дела, спросил:

— Ну, рассказывайте: молодой он был или старый? Как дело было? На конях или пешие?

— Было ему тридцать пять лет, и была у него борода по пояс. На конях. Господь мне помог, я его копье переломил, но потом дело дошло до мечей. И так, я тебе скажу, кровь у него шла изо рта, что вся борода обмокла.

— А вы сколько раз жаловались, что стареете!

— Да я как сяду на коня либо стану на землю поплотнее, так ничего. А уж в седло мне теперь в латах не вскочить.

— Да ведь и Куно против вас не устоял бы.

Старик презрительно махнул рукой в знак того, что с Куно он справился бы много легче. Потом они пошли осматривать снятое с врага оружие, которое Мацько взял только в знак победы, потому что все было слишком изрублено и потому не имело никакой ценности. Только набедренники и наколенники были целы и обнаруживали очень хорошую работу.

— Я бы все-таки предпочел, чтобы это принадлежало Куно, — мрачно говорил Мацько.

Но Збышко ему возражал:

— Господь знает, что лучше. Если Куно станет магистром, вам уже его не достать, разве только в большой битве.

— Я прислушивался к тому, что люди говорят, — отвечал Мацько. — Одни там говорят, что после Конрада будет Куно, а другие, что Ульрих, брат Конрада.

— Я бы предпочел, чтобы был Ульрих, — сказал Збышко.

— И я, а знаешь, почему? Куно умнее и хитрее, а Ульрих горяч. Он настоящий рыцарь, ему честь дорога, войны с нами он очень хочет. Говорят также, что если он сделается магистром, то будет такая война, какой и на свете не бывало. А с Конрадом, сказывают, уже часто обмороки бывают. Раз и при мне ему стало дурно. Эх, пожалуй, дождемся.

— Дай-то Бог. А есть какие-нибудь новые несогласия с нами?

— Есть и старые, и новые. Меченосец всегда меченосец, Он хоть и знает, что ты сильнее и что с тобой шутки плохи, а все-таки будет на твое добро зариться, потому что иначе он не может.

— Да ведь они думают, что орден сильнее всех государств.

— Не все, но многие, а между ними и Ульрих. Потому что и в самом деле они очень сильны.

— А помните вы, что говорил Зиндрам из Машковиц?

— Помню, и дела там идут с каждым годом все хуже. Брат брата так не примет, как меня там принимали, когда ни один меченосец не видел. Всем они там опротивели.

— Значит, недолго ждать.

— Может — недолго, а может — долго, — сказал Мацько.

И, подумав с минуту, прибавил:

— А пока что надо собираться с силами и запастись всем, чтобы как следует выйти в поле.

Однако магистр Конрад умер только через год. Ясько из Згожелиц, брат Ягенки, первым услыхал в Серадзи о его смерти и о том, что на его место выбран Ульрих фон Юнгинген; он же и привез это известие в Богданец, где, как и во всех шляхетских домах, событие взволновало обитателей до самой глубины души. "Настают времена, каких до сих пор не бывало", — торжественно сказал старик Мацько, а Ягенка в первую минуту привела к Збышке всех детей и стала сама с ним прощаться, точно он завтра же должен был уехать. Правда, Мацько и Збышко знали, что война сразу не возгорится; однако и они думали, что дело до нее дойдет, и стали готовиться. Они выбирали лошадей, оружие, обучали военному ремеслу оруженосцев, челядь, деревенских солтысов, которые обязаны были составлять на войне конницу, и менее зажиточных шляхтичей, так как они охотно присоединялись к более могущественным. То же делалось и во всех других усадьбах; всюду стучали молоты в кузницах, всюду чистили старые панцири, натирали топленым салом луки и ремни, чинили телеги, делали запасы крупы и копченого мяса. Перед костелами по воскресеньям и праздникам шли расспросы и толки о новостях, и все огорчались, когда известия приходили мирные, потому что каждый в душе носил глубокое чувство того, что надо раз навсегда покончить с этим страшным врагом всего племени и что королевство до тех пор не будет процветать в силе, спокойствии и труде, пока, согласно словам святой Бригитты, у меченосцев не будут сокрушены зубы и не будет отсечена правая рука.

В Кшесне же особенно окружали Мацьку и Збышку, как людей знающих орден и опытных в войне с немцами. Их расспрашивали не только о новостях, но и о том, как надо драться с немцами; как лучше всего нападать на них, как они сражаются, чем они лучше поляков, чем хуже и чем легче рубить на них латы после того, как сломаются копья: топором или мечом.

Они действительно были осведомлены в этих вещах, и потому их слушали с великим вниманием, тем более что существовало общее убеждение, что война эта не будет легка, что придется померяться с лучшими рыцарями всех стран и нельзя будет остановиться на том, чтобы кое-где поколотить врага: надо сделать это обстоятельно, "до конца", или погибнуть с честью. И шляхтичи говорили между собой: "Коли надо, так надо: либо ихняя смерть, либо наша". И у поколения, носившего в груди предчувствие будущего величия, это не отнимало охоты драться. Напротив, охота эта росла с каждым часом и днем, но к делу приступали без пустой похвальбы и хвастовства, а скорее с некоторой упорной сосредоточенностью и со спокойной готовностью умереть.

— Либо нам, либо им смерть написана.

А между тем время шло да шло, но войны все не было. Правда, говорили о несогласиях между королем Владиславом и орденом; говорили о Добржинской земле, хотя она уже несколько лет тому назад была выкуплена, о пограничных спорах, о каком-то Дрезденке, про который многие слышали первый раз в жизни и из-за которого шли будто бы пререкания, а войны все не было. Некоторые даже начали уже сомневаться, будет ли она, потому что споры бывали всегда, но дело обычно кончалось съездами, договорами и посольствами. И вот распространилась весть, что и теперь приехали какие-то послы меченосцев в Краков, а польские отправились в Мальборг. Заговорили о посредничестве чешского и венгерского королей и даже самого папы. Вдали от Кракова обстоятельно не знали ничего, а потому между людьми ходили разные слухи, часто странные и неправдоподобные, но войны не было.