Потом, обняв его, он поставил де Лорша на землю, потому что как раз в этот миг у входа во двор грянули трубы и вошел князь Земовит плоцкий с женой.

— Здешние князь с княгиней приходят раньше короля и князя Януша, — сказал Збышке Повала, — потому что хоть этот ужин дает староста, но все-таки в Плоцке они хозяева. Пойдем со мной к княгине, потому что ведь ты ее знаешь еще по Кракову, где она ходатайствовала за тебя перед королем.

И взяв Збышку за руку, Повала повел его по двору. За князем и княгиней шли придворные кавалеры и дамы; все по случаю присутствия короля очень богато и торжественно одетые; весь двор запестрел ими, как цветами. Збышко, подходя с Повалой, издали присматривался к лицам, не увидит ли среди них знакомых, и вдруг даже остановился от изумления.

Сейчас же позади княгини увидел он знакомую фигуру и знакомое лицо, но такое спокойное, прекрасное и благородное, что подумал, не обманывает ли его зрение.

— Неужели это Ягенка? Или, быть может, это дочь плоцкого князя?

Но это был Ягенка, дочь Зыха из Згожелиц; в тот миг, когда их глаза встретились, она улыбнулась ему, одновременно дружески и с жалостью, а потом слегка побледнела, и, закрыв глаза, стояла в золотой повязке на черных волосах, во всем блеске своей красоты, высокая и прекрасная, похожая не только на княжну, но и на настоящую дочь короля.

Збышко преклонил колени перед плоцкой княгиней и предложил ей свои услуги, но она в первую минуту не узнала его, потому что давно не видала. Наконец, когда он сказал ей, как его зовут, она проговорила:

— В самом деле. А я думала, что это кто-нибудь из придворных короля. Збышко из Богданца. Как же! Гостил тут у нас ваш дядя, старый рыцарь из Богданца, и я помню, как у меня и у моих девушек градом катились слезы, когда он нам о вас рассказывал. Нашли вы вашу жену? Где она теперь?

— Умерла, милосердная госпожа…

— О, боже мой! Не говорите, а то я не удержусь от слез. Одно утешение, что, вероятно, она в раю, а вы еще молоды. Боже мой! Слабое существо каждая женщина! Но в небе за все есть награда, и там вы ее найдете. А старый рыцарь из Богданца здесь, с вами?

— Его нет, он в плену у меченосцев, и я еду его выкупать.

— Значит, и ему не посчастливилось. А он казался человеком умным и знающим всякие обычаи. Но когда вы его выкупите, приезжайте к нам. Мы охотно вас примем, потому что я искренне говорю, что ему ума, а вам приятности не занимать.

— Мы сделаем это, милосердная госпожа, тем более что я и теперь нарочно приехал сюда, чтобы просить вас замолвить словечко за дядю.

— Хорошо! Придите завтра перед отъездом на охоту, у меня будет время…

Дальнейшие ее слова снова прервали звуки труб и литавров, возвещавших прибытие князя и княгини мазовецких. Збышко с княгиней плоцкой стоял у самого входа; княгиня Анна Данута заметила его тотчас и сразу подошла к нему, не обращая внимания на поклоны хозяина-старосты.

При виде ее сердце юноши снова облилось кровью; он стал перед ней на колени и, обняв ее ноги руками, молчал; она же нагнулась к нему и, взяв его голову руками, роняла слезу за слезой на его белокурую голову, как мать, плачущая над несчастьем сына.

И к великому удивлению придворных и гостей она плакала так долго, все время повторяя: "О, Господи, Господи, Иисусе милостивый…" — а потом подняла Збышку с колен и сказала:

— Я плачу по ней, по моей Данусе, и плачу над тобой… Бог сделал так, что ни к чему были твои труды и ни к чему теперь наши слезы! Но ты расскажи мне о ней и о ее смерти, потому что если я буду даже до полуночи слушать об этом, мне все будет мало.

И она отвела его в сторону, как перед тем отводил рыцарь из Тачева. Те из гостей, которые не знали Збышки, стали расспрашивать о его приключениях, и таким образом некоторое время все разговаривали только о нем, о Данусе и Юранде. Расспрашивали также послы меченосцев. Фридрих фон Венден, комтур торунский, высланный навстречу королю, и Иоганн фон Шенфельд, комтур из Остероды. Последний, немец, но родом из Силезии, хорошо говоривший по-польски, с легкостью разузнал, в чем дело и, выслушав ответ из уст Яська из Забежа, придворного князя Януша, сказал:

— Данфельд и де Леве были в подозрении у самого магистра, что они занимаются черной магией.

Но тут он спохватился, что рассказы о таких вещах могут бросить такую же тень на весь орден, какая некогда пала на тамплиеров, и поспешно прибавил:

— Так, по крайней мере, говорили сплетники, но это была неправда, потому что людей, занимающихся черной магией, между нами нет.

Стоявший поблизости рыцарь из Тачева вставил:

— Кому не по вкусу было крещение Литвы, тем и крест может быть противен.

— Мы носим крест на плащах, — с гордостью возразил Шенфельд.

— А надо его носить в сердцах, — отвечал Повала.

Между тем трубы заиграли еще громче, и вошел король, а вместе с ним архиепископ гнезненский, епископ краковский, епископ плоцкий, каштелян краковский и несколько прочих сановников и придворных, между которыми был и Зиндрам из Машковиц, и молодой князь Ямонт, приближенный государя. Король мало изменился с того времени, когда Збышко его видел. На щеках его был все тот же яркий румянец, по сторонам у него висели все так же длинные волосы, которые он поминутно закладывал за уши, глаза его все так же тревожно сверкали. Только казалось Збышке, что теперь в нем больше спокойствия и величия, точно он уже более уверенно чувствовал себя на этом троне, который после смерти королевы хотел было сначала покинуть, не зная, сможет ли на нем удержаться, и он как бы стал более уверен в своей громадной власти и силе. Оба мазовецких князя стали по бокам государя, спереди его приветствовали низкими поклонами немцы-послы, а вокруг разместились сановники и важнейшие придворные. Стены, окружающие двор, дрожали от непрекращающихся кликов, от звуков труб и грома литавр.

Когда наконец наступила тишина, посол меченосцев фон Венден стал что-то говорить о делах ордена, но король, по нескольким словам понявший, к чему клонится речь, нетерпеливо махнул рукой и произнес своим грубым, громким голосом:

— Уж молчал бы ты. Мы пришли сюда для удовольствия, и нам приятнее будет видеть кушанья и напитки, чем твои грамоты.

Но при этом он ласково улыбнулся, не желая, чтобы меченосец подумал, что он отвечает ему с гневом, и прибавил:

— О делах будет время говорить с магистром в Ратенжке. И обратился к князю Земовиту:

— А завтра в лес, на охоту, а?

Вопрос этот был в то же время заявлением, что в этот вечер король не хочет говорить ни о чем, кроме охоты, которую любил всей душой и ради которой он охотно приезжал в Мазовию, потому что Малая и Великая Польша были не так лесисты, а в некоторых местах до того населены, что лесов уже совсем не хватало.

И вот все лица повеселели, потому что было известно, что король при разговорах об охоте бывает весел и безгранично милостив. Князь Земовит сейчас же начал рассказывать, куда они поедут и на какого зверя будут охотиться, а князь Януш послал одного придворного, чтобы тот привел из города двух его телохранителей, которые выводили зубров за рога из зарослей и ломали кости медведям: он хотел показать их королю.

Збышко очень хотел пойти и поклониться государю, но не мог до него добраться. Только издали князь Ямонт, запомнивший, видно, ловкий ответ, который в свое время молодой рыцарь дал ему в Кракове, дружески кивнул ему головой, делая в то же время глазами знак, чтобы Збышко при первой возможности подошел к нему. Но в этот миг чья-то рука коснулась плеча молодого рыцаря, и ласковый, грустный голос совсем рядом проговорил:

— Збышко…

Юноша обернулся и увидел перед собой Ягенку. Занятый сперва беседой с княгиней Александрой, женой Земовита, а потом с княгиней Анной Данутой, он до сих пор не мог подойти к девушке; поэтому она сама, пользуясь суматохой, вызванной прибытием короля, подошла к Збышке.

— Збышко, — повторила она, — да утешит тебя Господь Бог и Пречистая Дева.