— А князь Януш и княгиня Анна тоже тут? — спросил Збышко. — Много знакомых найдется, потому что ведь я и в Плоцке не первый раз.

— Еще бы, — отвечал оруженосец, — и князь, и княгиня здесь. Немало у них дел с меченосцами, которые хотят жаловаться магистру на свои обиды в присутствии короля.

— А что король? Он на чьей стороне? Разве он не сердит на меченосцев и не грозит им мечом?

— Король меченосцев не любит, и говорят, что он давно уже угрожает им войной… Что же касается князя Витольда, то король любит его еще больше, чем родного своего брата, Скиргелла: тот буян и пьяница… И потому состоящие при короле рыцари говорят, что король против Витольда не пойдет и не обещает меченосцам не помогать ему. И это возможно, потому что уже несколько дней здешняя княгиня, Александра, очень ласкова с королем и ходит какая-то озабоченная…

— Завита Черный здесь?

— Его нет, но и на тех, которые здесь, наглядеться нельзя. Так что, если дело до чего-нибудь дойдет — эх, боже ты мой, полетят с меченосцев перышки!..

— Я их жалеть не стану.

Немного спустя, одевшись в лучшие одежды, все отправились в замок. Ужин должен был в этот вечер происходить не у самого короля, а у городского старосты Андрея из Ясенца; обширная усадьба его лежала внутри городских стен, у Большой башни. По случаю прекрасной, даже слишком теплой ночи староста, боясь, как бы гостям в комнатах не было душно, велел поставить столы на дворе, где среди каменных плит росли рябины и тисы. Горящие смоляные бочки освещали их ярким желтым светом, но еще ярче освещал месяц, горевший на безоблачном небе, среди роя звезд, точно серебряный щит рыцаря. Коронованные гости еще не прибыли, но множество местных рыцарей, духовенства и придворных, как королевских, так и княжеских, находилось уже там. Збышко знал многих из них, особенно из состоящих при дворе князя Януша; из старых своих краковских знакомых увидел он Кшона из Козьих Голов, Лиса из Тарговиска, Мартина из Вроцимовиц, Домарата из Кобылян, Сташку из Харбимовиц и, наконец, и Повалу из Тачева; видя его, Збышко особенно обрадовался, потому что помнил, сколько благожелательности выказал по отношению к нему в былые времена этот славный рыцарь из Кракова.

Однако он не мог сразу подойти ни к одному из них, потому что местные мазовецкие рыцари окружали каждого из них тесным кольцом, расспрашивая о Кракове, о дворе, о забавах, о разных военных делах и в то же время рассматривая их богатые одежды, то, как у них были завиты волосы, прекрасные локоны которых для крепости были склеены белком. Краковские рыцари должны были служить для всех образцом светскости и умения себя держать.

Однако Повала из Тачева узнал Збышку и, отстранив Мазуров, приблизился к нему.

— Узнал я тебя, молодой человек, — сказал он, пожимая руку Збышки. — Ну, как поживаешь и каким образом здесь очутился? Боже ты мой! Я вижу — уж у тебя пояс и шпоры! Другие до седых волос этого ждут, а ты, видно, хорошо служишь святому Георгию.

— Пошли вам Господь, благородный рыцарь, — отвечал Збышко. — Если бы мне удалось свалить с коня самого сильного немца, я бы не так был рад, как теперь, когда вижу вас в добром здоровье.

— Я тоже рад! А родитель твой где?

— Не родитель, а дядя. Он в плену у меченосцев, и я еду его выкупать.

— Ну а девушка, которая накинула на тебя покрывало?

Збышко не ответил ничего, только поднял к небу глаза, мгновенно наполнившиеся слезами; видя это, рыцарь из Тачева сказал:

— Юдоль слез!.. Да!.. Но пойдем-ка на скамью под рябину, расскажи мне свои грустные приключения.

И они пошли в угол двора. Там Збышко, сев рядом с Повалой, стал ему рассказывать о несчастье, постигшем Юранда, о похищении Дануси, о том, как ее искал, и о том, как она умерла, после того как была отнята у меченосцев. Повала слушал внимательно, и поочередно то изумление, то гнев, то ужас, то жалость отражались на его лице. Наконец, когда Збышко кончил, он сказал:

— Я расскажу это королю, нашему господину. Он и так собирается говорить с магистром о маленьком Яське из Креткова и домогаться строгого наказания тех, кто его похитил. А похитили его потому, что он богат, и они хотят получить выкуп. Им нипочем и на ребенка руку поднять.

Тут он немного подумал и продолжал, как бы разговаривая сам с собой:

— Ненасытное племя, хуже татар и турок. В душе они боятся и короля, и нас, но от грабежей и убийств удержаться не могут. Нападают на деревни, режут крестьян, топят рыбаков, воруют детей, точно волки. Что бы было, если бы они не боялись… Магистр посылает к иностранным дворам жалобы на короля, а в глаза ему льстит, потому что лучше, чем другие, знает нашу силу. Но, в конце концов, чаша переполнится…

И он снова на время затих, а потом положил руку на плечо Збышке.

— Я скажу королю, — повторил он, — а в нем давно уже кипит гнев, как кипяток в горшке, и будь уверен, что страшная кара не минет виновников твоего горя.

— Из них, господин, никого уже нет в живых, — отвечал Збышко.

Повала взглянул на него с дружеской благожелательностью:

— Ну пошли тебе Господь. Ты, видно, спуску не даешь. Одному только Лихтенштейну ты еще не отплатил, потому что, я знаю, еще не мог. Мы тоже поклялись в Кракове с ним расправиться, но для этого нужна война, которая, даст бог, скоро будет; он без разрешения магистра драться не может, а магистру его ум нужен. Благодаря этому уму его и посылают постоянно к разным дворам. Значит, магистр не легко даст ему разрешение.

— Сначала мне надо выкупить дядю.

— Верно!.. А кроме того, я спрашивал о Лихтенштейне. Здесь его нет, и в Ратенжке не будет, потому что он послан к английскому королю за лучниками. А о дяде не беспокойся. Если король или здешняя княгиня скажут хоть слово, магистр не позволит торговаться из-за выкупа.

— Тем более что у меня есть знатный пленник, рыцарь де Лорш, человек могущественный и у меченосцев известный. Он рад бы поклониться вам, господин, и познакомиться с вами, потому что никто так не чтит славных рыцарей, как он.

Сказав это, Збышко кивнул головой де Лоршу, стоявшему поблизости, и тот, уже расспросив, с кем говорит Збышко, быстро подошел к ним, потому что действительно весь загорелся желанием познакомиться с таким знаменитым рыцарем, как Повала.

Поэтому, когда Збышко знакомил их, вежливый фландриец поклонился как можно изысканнее и сказал:

— Рыцарь, для меня могла бы быть еще только одна честь, большая, нежели честь пожать вашу руку: это — сразиться с вами на состязании или в бою.

В ответ на эти слова могучий рыцарь из Тачева улыбнулся, потому что рядом с маленьким и тщедушным рыцарем де Лоршем он казался горой, и сказал:

— А я рад, что мы встретимся только при бокалах вина и, даст бог, никогда не будем встречаться иначе.

Де Лорш немного смутился, но потом как бы с некоторой робостью проговорил:

— Однако если бы вы, благородный рыцарь, стали утверждать, что панна Агнеса из Длуголяса не есть прекраснейшая и добродетельнейшая дама в мире, то… для меня было бы большой честью протестовать и…

Тут он замолк и стал смотреть в глаза Повале с уважением, пожалуй, даже с восторгом, но пристально и внимательно.

Но тот, потому ли, что знал, что может раздавить его между двумя пальцами, как орех, потому ли, что душа у него была добрая и веселая, — как бы то ни было, — громко рассмеялся и сказал:

— Э, в свое время и я дал обет верности княгине бургундской, только тогда она была на десять лет старше меня; поэтому если бы вы, рыцарь, стали утверждать, что моя княгиня не старше вашей панны Агнесы, то пришлось бы нам сей же час садиться на коней!..

Услыхав это, де Лорш некоторое время с удивлением смотрел на рыцаря из Тачева, но потом лицо его задрожало, и он разразился простодушным смехом.

А Повала наклонился, обхватил его за бедра одной рукой, поднял с земли и начал раскачивать с такой легкостью, точно рыцарь де Лорш был грудным младенцем.

— Рах! Рах! — сказал он. — Так говорит епископ Кропило… Вы мне понравились, рыцарь, и клянусь Богом — мы не станем драться ни из-за каких дам!