- Кстати, - обрадовался Юрий Дмитрич вовремя пришедшей мысли, - недавно игумен Савва дал мне прочесть «Житие Сергия Радонежского», написанное нашим чудным дидаскалом[78] Епифанием Премудрым[79]. Там приводится случай: в пустынь к старцу Сергию повадился медведь. Не злобы ради, а токмо для насыщения. Старец клал на пень, что полагалось, зверь брал и удалялся. Если же Сергий забывал положить, медведь ждал своего и докучал старцу. Так продолжалось долгое время.

Возникло растерянное молчание. Его нарушили слова великого князя:

   - Даже долгому времени настаёт конец.

Тягость сняли пасмурные слова Софьи Витовтовны:

   - Епифаний Премудрый недавно умер.

Все вслух поскорбели о кончине великого мастера риторского плетения и витийских глаголов. На том и расстались.

В последний дневной час перед вечерей Анастасия пришла к мужу в его покой.

   - Не могу одна. Вся в непокое. Давай подумаем, как быть.

Князь читал Псалтирь, чтобы утешить внутреннее ненастье после свидания с государем-братом. Он всегда раскрывал сию книгу, когда ум искал истины, а душа - опоры. На сей раз открылся двадцать седьмой псалом: «Не погуби меня с, нечестивыми и делающими неправду, которые с ближними своими говорят о мире, а в сердце у них зло».

   - О чём думать, радость моя? - спросил жену. - В каком случае как быть?

   - Плохое у меня предчувствие, - призналась княгиня. - Государь готовит тебе нечто неприятное, о чём пока временит говорить. - Она подошла к окну. - Душно мне. Отвори окно.

   - Не простынь. На пороге осень, - распахнул створки князь.

В покое стало прохладно, свежо.

   - Ожидаешь одного, сталкиваешься совсем с другим. Хватаешься за голову. Надоело! - размышлял князь вслух. - Однако ты дрожишь, - он попытался закрыть окно.

   - Постой, - глядела во двор княгиня. - К нам важный гость. По коню, по платью - знатный человек княжеского достоинства.

Юрий посмотрел и хлопнул в ладоши:

   - Ба! Константин! Брат любезный! Сто лет не виделись!

Анастасия не знала этого деверя, почти не видала. На их свадьбе он не был. В Москве жил урывками, пропадал то во Пскове, то в Новгороде: наместничал, не имел приличного удела. Самый младший, не любимый старшим, хотя с Юрием очень дружный.

   - Пойду к себе, - спросилась у мужа, который спешил встречать любимого родича.

   - Поздоровайся, - молвил князь. - Потом извинюсь за тебя.

Встретили гостя в сенях. Худой, высокий, не по летам постаревший. Облобызал невестку в обе щеки.

   - Голубушка, Юрьевна! Всё тот же блистающий адамант![80]

   - Благодарствую на добром слове, - смутилась Анастасия.

Она отказалась от вечери, сославшись на головную боль: обычная отговорка. Но Константин не настаивал. По-видимому, у него к старшему брату важные дела. За столом ел мало, не пил. Попросил малинового горячего взвару и уединения в покое. Затворил окно, сел в глубокое кресло.

   - Какими судьбами на Москве? - спросил Юрий. - Для меня, как снег на голову.

Константин чуть усмехнулся.

   - Вызван из Нова города для разговора. - Понимающе глянул на брата. - Как и ты.

   - Что я? - не понял Юрий.

Младший брат вздохнул:

   - Наш Василий плох.

   - Как плох? - испугался Юрий. - Только что пировал с ним.

Константин молвил тихо:

   - Знаю доподлинно: внутренняя немочь гнетёт его.

Юрий хлопнул себя по бёдрам:

   - Ничего не приметил. В застолье был весел, похвалялся своим успешным княжением. Всё хорошо. Все довольны.

   - Что хорошо? Кто доволен? - запальчиво произнёс Константин. - Прошлый год неубранный хлеб весь ушёл под снег. Люди питались кониной, мясом собак, кротов, даже кое-где мертвецами. Пуд ржи стоил рубль. А в Костроме даже два. В Нижнем до шести. Потом стало вообще негде купить.

   - Знаю, - скорбно подтвердил Юрий. - В моей Звенигородчине хлебом запаслись загодя. Знатоки чуяли беду: я велел прислушаться. Потом поставил по границам княжества рогатки.

   - Во Пскове также поступили, - закивал младший брат, - а вот рогаток не поставили. Новгородцы, тверичи, корела, чудь толпами пошли на Псков. Цены подскочили. Псковитяне вывоз запретили, пришельцев погнали. Те мёрли на большой дороге.

Братья помолчали.

   - Чем ещё хвастался Василий? - спросил гость.

Юрий вспомнил:

   - Поездкой в Орду. Теперь там дружественный нам великий хан Кадыр-Берди.

   - Да что ты! - рассмеялся Константин. - Сидишь в своём уделе, ничего не видишь, не слышишь. Кадыр-Берди погиб от руки брата усердного союзника литовского. Так что цена Васильевой поездки - нуль! Зато унизился. И вновь, после нескольких лет вожделенной независимости, платим Орде выход - позорную прежнюю дань. Стоит ли похваляться?..

Опять братья помолчали.

   - Чего ещё хочет от нас Василий? - развёл руками Юрий. - Ходим в его воле...

   - Не совсем, - перебил брат. - Ты подписал ли с государем соглашение клятвенно уступить старшинство сыну его?

Юрий качнул головой.

   - Андрей и Пётр давно уж подписали, - напомнил Константин, - упрямимся лишь мы с тобой.

   - Я, - начал Юрий и запнулся. Младшему ли брату, другу своему, об этом говорить? Он давно знает. Давно, с опасностью для княжеского своего достоинства, поддерживает. Вовсе обездоленный родителем, уже не защищаемый покойной матерью, он целиком и полностью зависит от Василия. Его бы надобно склонять к покорности, ставить в пример Петра с Андреем. И всё же Юрий повторил: - Я против нового устава в правах наследственных.

   - Я тоже, - встал Константин. - Пообещаем же друг другу завтра стоять твёрдо.

Провожая брата до сеней, Юрий между прочим, нехотя повторил сплетню, принесённую на хвосте Галицким, а позже повторенную Анастасией:

   - Что-то злые языки судачили, якобы Витовтов полководец...

   - Доброгостий Смотульский? - с полуслова понял Константин. - Наслышан даже в Новгороде. Враки! Видел юного Василия? А представь мужчину, что хотел бы посягнуть на Софью!

   - Брат Василий, - засмеялся Юрий.

   - Для того потребовались чрезвычайные причины, - напомнил Константин. - Возможно, в своё время они были и у Доброгостия. Однако наш племянник тут, как видно, ни при чём.

По уходе брата князь пошёл к супруге, в её спальню. Анастасия лежала на постели в простой верхней одежде поверх сурового покрова из тканины. Муж, присев, дотронулся перстами до её руки: вожделение сменилось беспокойством: жена дрожала, тело было жарким.

   - Ты больна?

Княгиня шёпотом пожаловалась:

   - Лихоманка. Не болезненная: от переживаний. Мной овладел страх. С чем младший брат к тебе пожаловал?

Юрий помрачнел.

   - С таким же страхом.

Оба супруга, больше не произнося ни слова, длительно посмотрели друг на друга, будто переговариваясь взорами: «Боишься?» «Не боюсь!» Анастасия погладила мужнюю руку, изо всех сил попыталась улыбнуться.

Он помог ей подняться, чтобы вместе идти в Крестовую. Молились истово, однако же не вслух: каждый читал свои молитвы. Она - о нём. Он - о всей семье. Перекрестив жену на сон грядущий, Юрий прошептал:

   - Коль завтра не приду в Столовую палату, утренничай без меня. Возможно, прогуляюсь на Великий луг верхом, подышу воздухом.

Заснуть долго не удавалось. Всё было не так: подушка жёсткая, перина - комьями, в спальне душно, нет, холодно, нет, все- таки дышать нечем... Внезапно оказался в мыльне перед зеркалом: это уже не сон. Из-за нелепого своего вида полез перстами в рот, стал щупать зубы. Некоторые сделались явно больше других. Как вкушать? Как слово молвить? Проснулся от расстройства. Позвал слугу, вошёл боярин Борис Галицкий.

   - Стою под дверью целый час. Жду пробуждения, князь Юрий. К тебе от государя человек.