Султан приказал отвести нильскую воду в систему неизвестных нам каналов и углублений и сделал невозможным наше отступление. В этом болоте мы лишились коней и ослов, всего снаряжения, бронированных повозок и оружия почти со всем боезапасом. Мы не могли продвинуться ни вперед, ни назад, ни еще в каком-либо направлении. Без продовольствия мы задыхались, словно рыбы на берегу. Теперь мы уже не могли сражаться с неверными, так как нас от них отделяло озеро. В этом безвыходном положении стало неизбежным подписание договора с султаном. Он потребовал вернуть ему город Дамьетту.

Итак, мы вернулись в Дамьетту, чтобы определить сроки передачи города. Ведь если бы мы даже захотели выкупить его, то не смогли бы так скоро найти ни единой серебряной монеты. Дело в том, что крестоносцы, распределившие между собой богатую добычу, давно уже были очень далеко, а на их месте сражались новые. Итак, мы должны были покориться и утвердить договор, отдав заложников.

Султан гарантировал нам беспрепятственный вывод наших войск, а Святой Земле — перемирие на восемь лет. Если бы император Фридрих Гогенштауфен показался у стен Дамьетты хотя бы на один день — а он дал такой обет не только нам, но и папе, — то этот крестовый поход, конечно же, имел бы совсем другое завершение. У крестоносцев был престиж мощной боевой силы, и султан боялся Фридриха II, угрожавшего из Сицилии египетским областям, расположенным в устье Нила.

Султан остался верен своим обещаниям. Пятнадцать дней подряд он выдавал хлеб и кашу изголодавшейся армии крестоносцев и таким образом сохранил нам жизнь.

Посмотрите с сочувствием на нашу беду, дражайший друг, и помогите нам, как можете!

Петрус Монтекауто,

Великий магистр ордена тамплиеров».

Епископ положил письмо и снова подошел к окну.

— Господи спаси! — пылко произнес он и повернулся к Мигелю. С давно отработанным самообладанием он любезно сказал: — Простите, дорогой друг, если, читая это письмо, я не выполнил долга гостеприимства. Прошу вас выпить со мной немного вина и кое-что поесть.

Мигель поклонился:

— Благодарю вас за заботу, господин. Но нам, тамплиерам, устав ордена не разрешает пить вино с епископами. Простите, что я вам об этом напоминаю.

Епископ с сожалением пожал плечами.

— Пусть это будет не вино» — сказал он, лукаво улыбнувшись.

Все больше и больше раненых тамплиеров перевозивши по морю в Коллиур, и уже не хватало мест в лазарете, чтобы всех их принять. Тогда паломников, которые были среди инвалидов, стали передавать монахам в Эльну: там монахи устроили лагерь для больных. Среди них находился и Деодат. Крик восторга вырвался из его уст, когда он увидел искусно обтесанные колонны, имевшие верхние части в виде фигур и стволы, украшенные великолепным орнаментом.

— Наверное, ты каменотес, да? — с улыбкой спросили монахи Деодата. — Тогда ты должен выздороветь от одного только созерцания этой архитектуры!

Расслабившись, Деодат лежал, скрытый в этом дворе с колоннами, где благоухали узкие стройные кипарисы. Впервые он не подавлял в себе мыслей о Шартре и о родителях. Деодат видел, как мать дает ему в дорогу две новые рубашки, как отец со взволнованным лицом пересчитывает серебряные монеты, бросая их ему нa ладонь. Родители тогда сказали: «Распорядись этим разумно!» Но Бог знает, кто на его месте смог бы распорядиться этим разумно… Дядя Андре, всегда такой веселый и разговорчивый, только молча положил ему руку на плечо.

— Я передам Эрнесту привет от вас, как только его увижу, — сказал Деодат с тяжелым вздохом и отвернулся.

С картинами воспоминаний перед глазами Деодат уснул; впервые его сон был целебным. Проснувшись, он посмотрел в большие глаза Мигеля.

— Как тебе здесь нравится? — спросил друг.

С минуту Деодат осматривался: колонны, кипарисы, монахи, деловито пробегавшие туда-сюда, плеск фонтана. Боль стихла.

— Хорошо, — ответил он. — Мне здесь хорошо. Когда ты должен поехать в Понферраду, Мигель?

— В Понферраду, — Мигель улыбнулся, — в Понферраду мы поедем вместе. Сейчас я должен ехать в Агд, куда доставят нашу разобранную Мефертиссу, чтобы тамошние инженеры ее достроили.

Тут улыбнулся и Деодат.

— Когда? — недоверчиво спросил он, имея в виду Понферраду.

— Это произойдет осенью, — ответил Мигель. — Тогда ты снова встанешь на ноги.

— Мигель, если ты повстречаешь какого-нибудь французского каменотеса, который едет из Агда на север, отправь его к моим родителям, чтобы они знали, где я нахожусь.

— Это я тебе обещаю, — сказал Мигель и ушел.

Деодат, однако, мысленно не отпускал его. «Мигель, — думал он, — если мне действительно суждено обрести заново силу рук, я клянусь, что применю ее на пути пилигримов в Сантьяго!» — и, пока друг еще не успел далеко уйти, Деодат повторил:

— Я клянусь!

Монахи заботливо ухаживали за Деодатом. Вскоре он был уже в состоянии сидеть. Они подложили ему под спину подушку, и теперь он мог полностью обозревать крестовый ход и сад. В основном его интересовали искусно обтесанные навершия колонн внутри крестового хода, где были изображены скульптурные фризы. Там Иаков пас овец Лавана, чтобы заслужить прекрасную Рахиль. Можно было увидеть и Каина, убивавшего брата своего Авеля.

Еще через две недели у Деодата уже не подкашивались ноги, когда монахи просили его встать. Шаг за шагом он начал ходить.

Повязки на руке и плече Деодата становились все тоньше, наконец он начал двигать рукой, прежде беспомощно свисавшей как плеть. Он сжимал руку в кулак и поднимал булыжники — все тяжелее, все выше. Он нашел жердь и тренировал на ней кисть. Потом он вбил жердь в землю и пытался согнуть ее. Деодату пришло на ум исследовать конюшни и посмотреть, не найдется ли там работа, которую он мог бы выполнять. Однажды больной рукой он почистил скребницей лошадь. Так постепенно Деодат восстанавливая свои силы. Когда у него перестало свисать раненое плечо, он стал таким же крепким молодым человеком, каким был прежде.

В конюшне, кроме лошадей, стояли и пять мулов, у которых на лбу был выжжен тамплиерский крест.

— Куда их отправляют? — поинтересовался Деодат.

— Их отправляют в Лавлане, — ответил один из монахов, работавших на конюшне. — Мы отдадим их в дорогу тому, кто пойдет в Сантьяго.

— Когда же они отправятся? — спросил Деодат учащенно бьющимся сердцем.

— Через две недели, — сказал монах-конюший и добавил со вздохом: — Если все будет хорошо, ведь эти — сущие черти.

На следующий день Деодат начал ухаживать за мулами; вскоре он так хорошо изучил своенравных животных, что легко справлялся со всеми их капризами, а мулы покорно подчинялись Деодату.

По вечерам же у Деодата так болело плечо, что он подолгу ворочался в постели, безуспешно выискивая удобную позу, чтобы унять боль.

Однажды он привел мулов на огороженный выгон, и, когда они подняли там вихрь сухих листьев, Деодат заметил, что наступила осень.

В этот вечер он связал в узелок те немногие пожитки, которые удалось ему собрать за время болезни, и стал ожидать Мигеля.

В конце недели Жоффруа сунул свой рыжий чуб в дверь конюшни.

— Скажите-ка, монахи! — весело воскликнул он. — Есть ли здесь человек по имени Деодат?

Братья, познакомившиеся лишь незадолго перед этим и вскоре расставшиеся, сердечно поприветствовали друг друга.

— Откуда ты приехал? Как узнал, что я здесь?

— Недавно в мастерской у моего отца стал работать подмастерье из Шартра, иначе отец не отпустил бы меня постранствовать. Отцу о тебе стало известно от твоего отца. Тот услышал о тебе от какого-то другого подмастерья, а тот — от тамплиера по имени Мигель. Теперь ты доволен?

— Знают ли мои родители, что у меня покалечено плечо?

— Знают. Я, однако, вижу, твоя рука вновь обретает подобающую силу.