Граф Анжуйский очень спешно попрощался. Господин де Пайен опять принялся насвистывать песенку, которую перед этим насвистывал с таким удовольствием. Ему нравился Фулько Анжуйский, даже несмотря на то, что симпатии короля поощряли в Фулько барские манеры. Возле помещения для седел господин де Пайен встретил господина де Мондидье, который пребывал в самом мрачном настроении.

— Кто вам так насолил, господин Пэ? — спросил он, улыбаясь.

— Вы насолили мне, господин Гуго, вы и никто иной.

Глаза господина де Мондидье гневно метали молнии в тамплиеров.

— Я не сознаю за собой никакой вины, — сказал господин де Пайен, высоко подняв брови.

— Вы мучаете нас без всякой пользы! Разве мы не можем за то время, которое понадобится патриарху на расшифровку знаков этой надписи, по крайней мере произвести пробные раскопки в южной части зала с колоннами?

Лицо господина де Пайена на миг нахмурилось, он сказал, пожав плечами:

— Пусть будет так, как вы хотите, господин Пэ. Давайте выроем три ямы для раскопок и посмотрим, что находится под полом зала с колоннами.

И, увидев, что лицо господина де Мондидье повеселело, он снова улыбнулся и сообщил ему, что встретил на улице господина Фулько Анжуйского.

— Ага! — воскликнул господин де Мондидье, а затем добродушно сказал: — Надеюсь, что принцесса с ним поладит! Как наследник трона Фулько мне кажется идеальным!

На следующий день тамплиеры начали проводить пробные раскопки в южной части зала с колоннами. На эти раскопки они потратили много недель. Но ничего там не обнаружили, кроме каменных осыпей.

Снова исполнилась годовщина со дня их приезда на Восток, когда патриарх за завтраком обратил внимание на восковую табличку, обнаруженную его слугой в дровяном складе. Патриарх был болен, он кашлял и оставался в постели. Хотя в этот день было на редкость душно, он велел поставить перед кроватью жаровню. Слуга усердно ворошил кочергой дрова и между ними увидел восковую табличку. Она была покрыта черной пылью.

— Не знаю, святой отец, имеет ли это отношение к вашим склонностям.

Патриарх держал табличку двумя пальцами и, пораженный, разглядывал ее. Ему было совершенно ясно, что перед ним — знаки надписи, которую он уже однажды видел. Только когда это было? Он приказал слуге отмыть табличку и пригласить раввина из еврейского квартала. Еще до полудня раввин предстал перед патриархом, почтительно его поприветствовав.

— Шолом, — начал патриарх, избегая принятого обращения «учитель», — вы ведь разбираетесь в старой писанине. Посмотрите на эти знаки… которые мне… которые… ах да, мне принес их один тамплиер, чтобы я их истолковал. Какого вы об этом мнения?

Все еще вежливо согнувшись, еврей подошел ближе. Он бросил быстрый, но точно оценивающий взгляд на надпись и сказал:

— Она сделана по-идумейски.

— Иудейский язык? Язык царя Ирода?: —Так мне представляется.

— И что же говорит эта иудейская надпись? Еврей взял табличку в руки, поднес ее к лицу почти вплотную и, прищурив глаза, прочел:

— «Тот, кто ищет воду, заблуждается. Тот, кто идет с водой, станет мудрым. Так говорит Иса, строитель колодца».

— Что за бессмыслица! — сказал патриарх, грея бледные руки над огнем. Он разгневался на самонадеянного тамплиера, принесшего эту чепуху к нему в дом. В гневе он начал обращаться к раввину на «ты»: — Возьми эту штуку, Шолом, и отнеси ее туда, откуда она взялась.

Раввин прикусил губу. Не говоря ни слова, он отвесил поклон и ушел, унося с собой табличку. Но по пути в дом тамплиеров, пролегавшему по оживленным узким улочкам, он то и дело вынимал табличку и читал надпись. «Тот, кто ищет воду, заблуждается». Он покачал головой. Напрасно ищут воду в пустыне, если колодец занесен песком. «Так говорит Иса, строитель колодца». Для чего же он строит колодец, если там нет воды? Может быть, это какой-то ложный колодец? Но о таких ему ничего слышать не приходилось. И все же там должна быть вода. «Тот, кто идет с водой, станет мудрым», — недоверчиво читал он. Вероятно, раньше в этом колодце была вода, но позднее воду отвели. Или же он высох.

Если он высох, то по крайней мере возможно найти русло, где прежде протекала вода. Может быть, это русло еще сохраняет какую-то влажность? Во всяком случае, думал раввин, оно должно идти от колодезной шахты вниз под уклон. Станет мудрым… станет мудрым? «Тот, кто идет с водой, станет мудрым!» Кто же под землей уже идет с водой! Он засмеялся. Какое-то время и он был близок к тому, чтобы посчитать это заклинание бессмыслицей, как сделал патриарх. Но он подумал, что под землей вполне возможно идти с водой, если там есть пещерный ход, ведущий под уклон. Но почему при этом человек должен стать мудрым — этого раввин не понимал. Значит… значит, в пещере было нечто приносившее мудрость тому, кто шел по пещере под уклон, сокровищница мудрости! Внезапно Шолом застыл на месте. Ведь это — ошеломляющее открытие!

Теперь все сводилось к тому, где тамплиеры обнаружили камень: лежал ли он среди многих других, или же у этого камня было какое-то строго определенное место? В этом случае ценность его была поистине неизмерима!

В доме тамплиеров камень не мог быть найден, продолжал размышлять раввин. А если он действительно лежал на дне колодезной шахты… но нет, только не там! Ведь под домом тамплиеров не было колодца, там располагались большие Конюшни Соломона.

Теперь раввин Шолом дошёл до северной стороны Храмовой площади. Он зашел в лавку сирийского торговца, которого дружески поприветствовал.

— Ты что-то давно не заходил сюда, — благодушно забрюзжал лавочник, глядя на него снизу вверх. — Я уже начал подумывать: великий раввин забыл про меня, маленького мусульманина.

Раввин Шолом похлопал его по плечу, успокаивая. Он показал торговцу табличку:

— Окажи мне услугу, Хасан, пусть твой слуга отнесет эту штуку тамплиерам. Патриарх, правда, велел это сделать мне самому, но ты ведь знаешь…

Пока он вырезал своей палочкой на табличке перевод, углы его рта горестно опустились.

— Я бы никогда не простил патриарху этого, будь я евреем! — гневно воскликнул Хасан, ибо ему, как и всем, было известно, что ни один благочестивый еврей не смеет ходить по Храмовой площади: смирение не позволяет зайти на место, где некогда находилась святая святых Храма, даже, несмотря на то, что со времени разрушения Храма прошло уже более тысячи лет.

— Патриарх болен, — сказал раввин, — поэтому ему нужен был кто-то, на ком он мог бы разрядить свое дурное настроение. Кроме того, сегодня на редкость душно. Разозлился же он не на меня, а на главного тамплиера, но того не оказалось под рукой.

Раввин вышел на улицу и тут же отпрянул назад. Внезапный порыв ветра поднял облако пыли прямо ему в лицо.

С пропыленными лицами и с растрескавшимися губами рыцари-монахи возвращались с путей паломников. Они устало слезали с коней и разминали ноги, затекшие от верховой езды. Без слов, одними кивками они просили снять с них кожаные шапки и взять оружие.

Эсташ снял куртку с господина де Монбара и, высоко подняв указательный палец, дал ему понять, что сегодня особенный день. Но еще до того как господин де Монбар успел поинтересоваться, что же сегодня за день, подошел господин де Мондидье. Он спросил как всегда нетерпеливо:

— Нет ничего связанного с надписью?

Каждый понимал, что он имеет в виду восковую табличку. Эсташ посмотрел на него большими глазами и кивнул головой: теперь перевод, который с таким нетерпением ожидал господин де Мондидье, был у них.

Как раз накануне сириец послал к ним слугу с табличкой. Эсташ чуть не вырвал ее у него из рук и спешно прочел перевод еврея. Его сердце забилось громко и учащенно. «Теперь, — думал он, — теперь должны действительно начаться поиски, а которых говорил аббат из Клерво. Ибо совершенно ясно, что этот текст имеет какое-то отношение к тайне».