Время от времени Пьер приглашал Эсташа для беседы и обнимал его. И Эсташ тяжело вздыхал, ведь от толстяка Эдюса скрывать тайну было не сложно, но скрывать ее от Пьера было действительно трудно. От Пьера, которым он восхищался, у которого он научился так наматывать одежду на жердь, что получалась крепкая связка; который нарисовал на крышке ящика шахматную доску, а из хлеба изготовил фигуры. От Пьера, угощавшего его молоком своей козы; доверявшего ему одному своего маленького сына; следившего, чтобы Эсташ находился под тенью простыни, когда спал днем… Пьер разговаривал с ним так, словно между ними не было разницы в возрасте; веселый и надежный Пьер иногда очень серьезно всматривался вдаль и клал тяжелую руку Эсташу на плечо. Скрыть тайну от Пьера было почти невозможно. Или, может быть, аббат сам рассказал о ней Пьеру? Эсташ вопросительно смотрел ему в лицо и уже открывал рот для доверительного разговора.

На семнадцатый день путешествия Эсташ снова стал водить малыша по палубе. Но когда он склонился над ребенком, у него закружилась голова, и он упал ничком. Арнольд заплакал и стал звать маму.

«У меня морская болезнь?» — спросил себя Эсташ. Но на Ионическом море не было качки.

Пьер увидел издалека этот припадок. Впервые он удалился от семьи, чтобы получше рассмотреть сооружения, расположенные на корме корабля. Он подбежал к Эсташу и отвел на спальное место, уложил его там и повесил над ним защитное полотенце от солнца.

— Но я ведь не болен! — Эсташ пытался сопротивляться такому проявлению заботы, но у него снова закружилась голова. Он рухнул на матрац. Пьер подложил ему под голову что-то мягкое, это Эсташ еще чувствовал, затем он уснул. Пьер посмотрел на свободное место между кучами нагроможденного багажа, оставленное для корабельной команды, там прогуливались два паломника. Внезапно один из них зашатался, словно с ним тоже случился приступ головокружения. У борта лежала женщина, выглядевшая нездоровой, она стонала, прижав руку к животу. На некотором отдалении он увидел еще нескольких пассажиров болезненного вида; там был желтолицый человек, лежавший на палубе, а совсем поблизости, какую-то женщину укладывали на кучу тюков. Неужели это от питьевой воды, купленной в городе Реджо? Владелец корабля заплатил за нее большие деньги. Господин де Сент-Омер внезапно тоже скорчился и, шатаясь, рухнул на мешки.

Ночью Эсташ начал бредить. Зубы его стучали в лихорадке.

— Карбункул! — стонал он, — разве ты его не видишь? Он парит надо мной и над тобой! Пьер! — кричал он, — Пьер!

Затем он снова успокоился и, стуча зубами, натянул шкуру, расстеленную Пьером, до самого рта. После этого в бреду Эсташ вел бессвязные речи о костре и маленьком рыжем человеке и жалобно хныкал.

— Тайно, тайно спрятан, — слышал Пьер его шепот, — спрятан в болоте… нет, нет, рядом с храмом… он сияет! Пьер! Пьер!.. Ах, теперь он исчез.

Обессилев, Эсташ снова заснул.

Рыцари, которые остались здоровы, качали головами и озабоченно смотрели на него.

— Нам остался еще один день до Крита, — сказал господин д'Альдемар на своем непривычном провансальском диалекте, — и еще одна ночь.

Но что он мог ожидать от этого острова, — где был запланирован лишь краткий отдых по пути в Яффу? Возможно, он сказал это ради утешения, но утешать тут было нечем. Капитан приказал вылить в море оставшуюся питьевую воду, а на острове набрал новую. Больные, которые были достаточно крепки, медленно поправлялись. Те, у которых совсем не осталось сил из-за болезни, умирали, и их хоронили в море, читая над ними молитвы.

Пьер сидел, обняв Эсташа, и поил его козьим молоком. Жар ослаб, но Эсташ как-то странно изменился. Его лицо стало желтовато-бледным, как у старика. А когда он открывал глаза, они смотрели совсем уныло. Но самым большим изменением было то, что он совсем перестал разговаривать. Он ничего не отвечал на все вопросы Пьера, и наконец ошеломленный Пьер понял, что, не смотря выздоровление говорить Эсташ больше не может. Пьер склонился над мальчиком и рыдал.

Эдюс же, поняв, что произошло с Эсташем, шевелил бледными губами и произносил слово «карбункул». Он полагал, что в этом слове заключена великая тайна, вызвавшая болезнь у Эсташа и лишившая его дара речи.

Медленно, под песнопения корабль входил в порт Яффы, уставленный лесом рей. В час прилива капитан приказал спустить паруса, он сам стал звонить в колокол и запел благодарственную песню, которую подтянули все голоса. Паломники благодарили Господа за то, что Он дал им увидеть цель их путешествия. То, что некоторые из них умерли в пути, больше не имело особого значения. Кто знает, не предстоит ли им самим погибнуть во время этого великого паломничества? На все воля Божья… Только Пьер не принимал участия в этом ликовании. Он опечаленно смотрел на Эсташа, сидевшего на тюке и бессмысленно уставившегося в палубу.

По приказу капитана первыми сойти с корабля должны были те, у кого не имелось лошадей и ослов, он велел каждому сложить свой багаж на причал, где его можно было оставить под присмотром сторожа.

— Последними выводите лошадей, без поклажи, их нужно вывести на часовую прогулку, и только потом можно будет нагрузить. У них затекли ноги от долгого стояния на корабле.

Так и сделали. Эсташ вместе с Сюзанной и малышом сидел на куче рыцарского багажа. На набережной царила суета. Пробегали носильщики, громко расхваливая силу своих мускулов. Водоносы продавали питьевую воду. Погонщики ослов предлагали своих животных для доставки грузов. Женщины с широкими плоскими корзинами на головах продавали удивительные, невиданные фрукты.

Спустя час господа и оруженосцы привели лошадей, на которых погрузили поклажу, и все отправились в сторону гостиницы. Оруженосцы остались при лошадях в конюшне.

Но еще до полуночи господин де Пайен велел накормить и снова навьючить животных.

— Мы должны ехать, чтобы пройти значительную часть пути еще до наступления жары.

На улице перед гостиницей их ожидал проводник, который поехал впереди всех рыцарей. Это был человек средних лет. Белая рубаха свисала у него поверх шаровар до самых икр, Его коричневое лицо с резкими чертами обрамляло, словно вуаль, покрывало, прикрепленное к войлочному кольцу, которое он носил на голове. К поясу этого человека был привязан кусок вяленого мяса; на боку висел изогнутый нож. Его шелудивый осел вез небольшой бурдюк с водой. Все прочие вьючные животные также были нагружены бурдюками с водой. Пьер с удивлением заметил, что господа надели кожаные куртки, а мечи наискось положили на седла. Щиты их были привязаны ремнями к спинам. Господин де Пайен троих рыцарей отправил в арьергард, трое ехали между семьей каменотеса, рядом с которой был и Эсташ, и свитой. Сам он вместе с господами де Сент-Омером и д'Альдемаром ехал сразу вслед за проводником. Людям свиты он приказал держать дубинки наготове. Затем подал знак к отправлению.

Луна светила так ярко, что окружающая местность была видна очень хорошо. За спиной мерцало серебристое море, а впереди вздымались поросшие низкой растительностью горы. Небо казалось близким, на нем пылали огромные звезды. Всадники скакали молча — сначала через равнинные поля и сады, затем медленно в гору. Перед ними белели одежды проводника. Чем больше они удалялись от города, тем напряженнее вслушивались в звуки. Они научились различать шумы в эту непривычную для них ночь и не хвататься при каждом шорохе за дубинку или рукоятку меча.

На небе над горным хребтом появилась розовая полоска, она расширилась и стала желтой. Солнце бросало свои лучи на море и землю.

Час они поднимались в гору. Затем проводник спрыгнул с осла и повел их между кривоствольными деревьями.

— Отдыхать! — сказал он. Это было единственное известное ему французское слово.

Он показал на лошадей и на скудную траву, и оруженосцы стреножили коней. Проводник отрубил ломоть вяленого мяса, разрезал его на мелкие кусочки и принялся их жевать своими огромными белыми зубами. Он не усаживался для того, чтобы поесть, как это делают европейцы, а остался стоять, прислонившись к искривленному стволу дерева. Когда его блуждающий колючий взгляд устремлялся на кого-нибудь из паломников, он растягивал губы, изображая улыбку.