– Бу яо! Бу яо!

Стоя на носу своей лодки, Син Пуши, торговец металлоломом, махал перед лицом обеими руками, твердя: «Мне это не нужно», – на чистом путунхуа, а не на местном шанхайском диалекте и презрительно глядя на груду мусора, предложенного Пэнем Сянбином: окисленная медная проволока, оконные ставни в корке соли, два маленьких шкафчика для документов и мешок из сетки, откуда торчали разные куски металла. Все это свисало с примитивного подъемника, торчавшего из окна дома Бина – остатков роскошной виллы, выступавших из поднимающегося эстуария Хуанпу.

Пэнь Сянбин старался опустить мешок в лодку, но седой торговец отталкивал его багром.

– Мне не нужен этот хлам! Сбереги его для мусорной баржи. Или выбрось обратно в море.

– Ты же знаешь, не могу, – пожаловался Бин, сжимая обеими мозолистыми ступнями сваю, которая поднимала его дом над водой. Он продолжал тянуть, и мешок медленно качнулся к Ши. – Вон те камеры на буках… они знают, что я поднял девяносто кило. Если выброшу их, меня оштрафуют!

– Бросай слова на северный ветер, – усмехнулся торговец, отталкиваясь багром от разрушенной виллы. Лодка-плоскодонка начала движение, и под ней скользнули угри. – Позови меня, если найдешь что-нибудь хорошее!

– Но…

– Вот что я тебе скажу, – добавил Ши. – Я бы забрал у тебя мешок с мочой. Цены на фосфор снова поднялись. – Он бросил мелкий кредитный слип. Пэнь Сянбин подхватил его и в ответ швырнул раздутый черный мешок-испаритель, надеясь, что тот разорвется и вся моча выльется на торговца. Увы, мембрана выдержала.

Бин беспомощно следил, как Ши отдал резкую команду и сразу заработал мотор лодки. Голосовые команды, произносимые вслух, в городе, может, и считают старомодными, но здесь нельзя рисковать субвокальными ошибками. Да и старомодный способ дешевле.

Бормоча угрозы и проклятия в отношении сна торговца, Бин привязал веревку и оставил свой груз висеть, чтоб его могли видеть камеры. Взобравшись по свае, он перескочил через зазор и приземлился на пороге виллы – некогда роскошного места отдыха, дома стоимостью два миллиона гонконгских долларов. Теперь вилла принадлежит ему, если, конечно, он сумеет оплатить заявку.

В прежние времена было бы легче. Это Бин знал по сериалам, которые его заставляла смотреть Мейлин, когда вечером они, утомленные, лежали в постели-гамаке. Когда у всех были большие семьи и ты входил в многолюдный клан, в котором все связаны, как нити в рыболовной сети. Братья помогали братьям.

Конечно, тогда у людей не было чудес техники. Но у меня были бы связи в городе – кто-нибудь из родственников, кому я мог бы продать добычу. А может, и богатый дядюшка, достаточно разумный, чтобы вложить средства в собственность на берегу моря.

Что ж, остается только мечтать.

Бин снял соломенную шляпу и осмотрел горизонт от далеких башен Старого Шанхая за Большим и Малым Пудуном, где можно рассмотреть аттракционы Шанхайского университета Диснея и Царя Обезьян, мимо великой морской стены и затонувшего природного заповедника на острове Чунмин вплоть до того места, где Хуанпу, расширяясь, впадает в Восточно-Китайское море. Широкое водное пространство усеивали многочисленные суда всех типов, от массивных контейнерных кораблей (их тянут паруса – воздушные змеи, огромные, как облака) до барж с песком и рыболовных сампанов. Гораздо ближе прилив наступал на двойной ряд полуразрушенных домов, где он сам и несколько сотен других обитателей участков построили свои жилища с постелями-гамаками, которые раскачивались на ветру.

Каждая бывшая вилла теперь стояла одиноко – этакий остров в поднимающемся море, совсем близко от города и в то же время очень далеко от него во всех практических отношениях.

Может быть шторм.

Бину почудился запах бури.

Повернувшись, он пошел по крыше. Всего в сотнях метров впереди, за новой линией прибоя и тяжелой серой стеной, на середине которой виднелись следы последнего большого подъема воды, сверкал город. Мир денег и самонадеянных амбиций на другой стороне. Гораздо более живой, чем Старый Шанхай с его свечением после Дня ужаса.

Идти было трудно, и он старательно выбирал дорогу между глиняными черепицами в старинном духе и солнечными панелями, которые, он надеялся, когда-нибудь заработают снова. Бин осторожно переступал через широкие, похожие на чечевички кастрюли, которые он заполнял каждое утро. Они давали немного пресной воды и электричество, а еще соль, которую можно продать в городе. Там, где крыша выдерживала тяжесть, стояли садовые ящики, превращающие органические отходы в травы и овощи. Слишком многие владельцы участков теряли лицензии, беззаботно выбрасывая испражнения в залив.

На битой черепице и прогнивших досках легко было упасть, поэтому Бин держался тропы, которую укреплял с тех пор, как поселился среди этих полуразвалившихся стен и осыпавшейся штукатурки. Мечта о лучшей жизни. Мы можем ее получить, если удача хоть ненадолго у нас задержится.

Бин нарвал немного зелени для жены, одновременно осматривая трубы и электрический кабель, расположенные на крыше; именно они удерживали дом-гамак на месте, как парус над никуда не идущим кораблем. Как кокон надежды. А может, как паука в его паутине.

И, как паук, Мейлин, должно быть, почувствовала, что он идет. Она просунула голову в дверь в трубе. Ее иссиня-черные волосы были зачесаны за уши, а потом перевязаны под подбородком – новая модная городская прическа, которую она видела по Сети.

– Син Пуши ничего не купил, – догадалась она.

Бин пожал плечами, занятый тем, что укреплял один из кабелей, которые удерживали каркас дома. Несколько свай – больше он не мог себе позволить – из прочного метлона, вбитых в старый фундамент. Будут деньги и время – на этом месте, когда старый дом умрет, возникнет что-то новое.

– Ну, муженек? – не унималась Мейлин. Приглушенное хныканье, потом плач подсказали им, что ребенок не спит. – Что ты теперь будешь делать?

– В четверг придет окружная мусорная баржа, – ответил Бин.

– Они не платят ни шиша, – сказала Мейлин, поднимая маленького Сяоена. – Будем жить на рыбе и соли?

– Людям приходилось жить и на меньшем, – пробормотал он, глядя через дыру в крыше мимо роскошной хозяйской ванной в просторную столовую с мокрыми панелями. Конечно, все хоть сколько-нибудь ценное владельцы увезли, эвакуируясь, а все остальное в первый же год унесли надвигающиеся приливы. Медленная катастрофа мало что оставляла поздним собирателям вроде Пэня Сянбина.

– Верно. – Мейлин невесело рассмеялась. – Между тем наша лицензия заканчивается через шесть месяцев. Ты помнишь: либо строй, либо убирайся?

– Помню.

– Хочешь вернуться к работе в доме престарелых, вытирать слюну и стирать пеленки маленьких императоров? Эта работа годится только для роботов.

– На высокогорье есть фермы.

– Они принимают только тех беженцев, кто доказывает свое родство через предков. Но наши семьи городские, они пережили здесь две революции, Красную Гвардию, бюрократов и чиновников. Тебя включат в отряд строителей дамбы – и похоронят где-нибудь под Новой Великой стеной. А что будет с нами?

Бин посмотрел на монументальную преграду, защищавшую сверкающие башни района Сидуна от самого неумолимого врага, какой когда-либо угрожал Китаю.

– Отнесу добычу в город.

– Что?

– Там за нее больше заплатят. И за дополнительный улов тоже. Нам все равно нужны кое-какие вещи.

– Да, вроде пива, – мрачно заметила Мейлин.

Но она не пыталась его остановить и не сказала, что это опасное путешествие.

«Утраченные надежды портят отношения», – подумал Бин.

Больше они ничего друг другу не сказали. Она снова ушла внутрь. Ну хоть ребенок перестал плакать. Однако… Пэнь Сянбин на мгновение задержался, прежде чем тоже спуститься. Ему нравилось видеть ребенка – своего сына – у груди матери. Несмотря на бедность, недостаток образования и шрамы на лице – память о несчастном случае в детстве, – Мейлин была здоровой молодой женщиной… в поколении, в котором слишком много одиноких мужчин. И она плодовита.