Могучее «апчхи!» сотрясает тело… Уф-ф… Осторожно открываю слезящиеся глаза, шмыгаю носом. Фу-у, гадость. Мой восхитительный букет усыпан блестящими капельками. Спешно вытираю целлофан рукавом, но так еще отвратительней.

Тьфу. Надо найти тряпку.

В кухне Гейб, в мятой белой футболке и цветастых шортах, сгорбился над тостером, шуруя в нем китайской палочкой для еды. Он как будто пытается что-то выудить, и это что-то очень странно пахнет. Напоминает горелую клубнику.

— Чертово печенье, — бормочет он, поправляя очки. Выпрямляется, и его лицо светлеет. — Bay! Тайный поклонник?

Оказывается, причина его улыбки — вовсе не я, а розы. А почему это меня обижает?

— Не такой уж и тайный.

— Парень-то, гляжу, круто подсел. — Гейб чешет маковку, взлохмачивая волосы, и они торчат в разные стороны пшеничными пучками. — Пора ему вступать в общество анонимных любителей алых роз.

— Не смешно! — Я выуживаю из кармана спрей для носа и пшикаю пару раз. На этих букетах, точнее, на моей аллергии ближайшая аптека неплохо разжилась: я приобрела капли для глаз, батарею спреев, две коробки таблеток от аллергии и воз носовых платков. А все равно — оно того стоит.

— Как это — не смешно? — вскидывается Гейб.

Конечно, нельзя вот так запросто говорить эстрадному комику, что его остроты никуда не годятся. Даже если, по случайному совпадению, это чистая правда.

— Дурачок, я пошутила. Ты уморительно смешной.

Уложив букет возле раковины, принимаюсь хлопать дверцами шкафчиков в поисках какой-нибудь посудины.

— Ищешь вазон? — спрашивает Гейб.

— Что? — Я с головой закопалась в кастрюли и сковородки.

— Вазон, — повторяет он громче.

С пустыми руками выпрямляюсь, захлопываю шкафчик под раковиной и озадаченно смотрю на Гейба.

— Какой еще… вазон?

— Стеклянный. Или керамический. Для цветов.

— Ах, ты хочешь сказать «ваза»?

— Нет, я хочу сказать «вазон».

Я смеюсь.

— Ну ты и упрямец.

— Сама такая.

— Я же Рыба. Мне положено быть упрямой, — говорю я самодовольно.

Кажется, его это забавляет.

— Вообще-то положено Тельцам. И ты говорила, что не веришь в астрологию.

Краснею.

— Не верю. Но в Англии говорят «ваза».

— А в Америке — «вазон».

— Ты же сейчас в Англии! — упорствую я.

Не знаю, как так получилось, но между нами разгорелся самый настоящий спор, и я твердо намерена его выиграть.

— Ну и что. Я же американец.

— Ага, значит, будешь у нас тут называть шоссе — хайвеем, метро — подземкой, ночнушку — рубахой… — Что же еще, что же еще… О, нашла! — И вместо «перепихнуться» говорить «трахнуться»?

Ха! Получил? Теперь я точно его уела. В восторге от своей сообразительности, возобновляю поиски вазы.

Секунду он молчит. Затем:

— А вы что, «трахнуть» в другом смысле употребляете?

— Представь себе, — хохочу я. Наконец-то нашла какой-то старый кувшин.

— А если ты мне, к примеру, скажешь «трахни меня» — что мне нужно будет сделать?

— «Трахни меня»? — повторяю рассеянно. Гм… интересно, если запихнуть в этот кувшин дюжину роз, он устоит или опрокинется?.. Что он сказал?! Я каменею — точь-в-точь как герой мультика, который бежал, не замечая, что земля давно кончилась, а потом остановился, поглядел под ноги и с воплем ухнул в пропасть. Вот и я сейчас камнем улечу вниз. — Э-э… — На груди у меня выступают красные пятна, и я поплотнее запахиваю халат. Ладно тебе, Хизер, не будь смешной. Вы с ним взрослые люди, чего смущаться? — М-м-м… — Теряюсь окончательно.

Извините, не могу. Можете считать меня ханжой, но мы тут очень интимные вещи обсуждаем. Или нет?

— Ты вроде не договорила? — невинно интересуется Гейб.

Честно признаться, я ненавижу проигрывать, но в эту минуту, глядя в голубые глаза Гейба, увеличенные стеклами очков, не могу не пожелать, чтобы в этом споре я потерпела поражение.

— Нет, ничего. — И я меняю тему, стараясь скрыть свой конфуз: — Можно попросить об одолжении? Ты выше меня, загляни-ка вон туда... — Я вытягиваю руку в сторону шкафчика над плитой и… выбрасываю белый флаг: — Нет ли там вазона?

Силясь сдержать торжествующую ухмылку, Гейб привстает на цыпочки, но даже этого недостаточно при моих викторианских потолках высотой почти три с половиной метра, и в итоге он взбирается на стол. Погремев несколько минут посудой, достает пустую банку для спагетти.

— Пойдет?

Качаю головой:

— Слишком узкая.

Поставив банку обратно, он берет в руки стеклянный кувшин от кофеварки, которой я никогда не пользуюсь. Кстати, там где-то рядом должны быть еще блендер, мороженица, машина для попкорна и паста-машина, к которым я тоже не прикасаюсь.

— А это?

До хруста в позвонках вытягиваю шею.

— Нет, маловат.

Пожав плечами, он продолжает поиски.

— Это?

— Ух ты! Везде ее искала!

В руках у него оранжевая пластиковая лейка, купленная в «Икее» несколько месяцев назад.

— Хотя нет… — Беру у него лейку и ставлю на стол. — Оранжевый и алый не сочетаются. И вообще, она слишком большая.

— И все тебе не так и не этак, — ворчит он.

Наблюдаю, как он шарит на шкафу, но вскоре у меня устает шея, я опускаю голову — и, естественно, упираюсь взглядом в его ноги. Я как-то прежде не замечала, что у Гейба красивые голени. Покрыты темным пушком и издали кажутся загорелыми, однако, если приглядеться — нагибаюсь так, что почти касаюсь их носом, — видно, что кожа усыпана мириадами крошечных веснушек; сливаясь друг с другом, они и порождают эффект загара. Все равно что приблизить лицо к телевизору и увидеть, как картинка распадается на малюсенькие точечки.

— Потрясно!

Размахивая какой-то пыльной штуковиной, Гейб глядит на меня через плечо.

— Смотри, что я…

Осознав, что практически сунула голову ему между ног, отпрыгиваю.

— …нашел.

Я, наверное, похожа на похотливую одинокую мадам, из тех, кто пристает к сантехникам, разносчикам пиццы и собственным жильцам. Приняв максимально отсутствующий вид, беру его находку — огромную, уродливую керамическую вазу, которую мне когда-то подарила Розмари. Глаза бы мои на нее не глядели. Но на безрыбье… что ж…

— Отлично, спасибо! — выдаю я радостно, а у самой от смущения уши горят. Ставлю вазу в раковину и притворяюсь, будто занята-занята-занята, — открываю воду, достаю из-под раковины желтые резиновые перчатки, лихорадочно вывожу на губке зеленые каракули жидкостью для мытья посуды…

— Слушай, давай я. На работу опоздаешь.

— Все нормально. Сегодня у меня выходной. — Остервенело намыливаю вазу.

— Клево, — бодро отзывается он.

Слава богу, наконец-то он уйдет. Но нет, продолжает болтаться по кухне у меня за спиной.

Краем глаза вижу, как он подходит к тостеру. Выуживает нечто обугленное и принимается задумчиво жевать, расхаживая взад-вперед.

— Кстати, насчет траханья… — как бы между прочим произносит он, остановившись у двери.

Замираю.

— Э-э… что?

Наши взгляды встречаются, и, когда я уже чувствую, что вот-вот сорвусь в бездну унижения, он подмигивает:

— Я прикалывался, не бери в голову.

Взяв пачку «Мальборо», он удаляется в садик выкурить утреннюю сигарету.

Этот спор я точно проиграла.

Ну и что дальше?

Я выбросила сломанные розы, остальные поставила в вазу и водрузила ее на подоконник, сделала себе еще чашку растворимого кофе и в качестве завтрака прикончила пакет лакричных подушечек. Сидя за столом на кухне, размышляю, как провести выходной. Обычно я люблю понежиться в постели до обеда, но благодаря своему новому будильнику — курьеру из цветочного магазина — я уже встала, и сна ни в одном глазу. Барабаню пальцами по кружке.

Придумала! Посмотрю-ка я телик!

Отлично. Обожаю утром смотреть телевизор. Это моя тайная постыдная страсть — все равно как носить панталоны с начесом или млеть от Энрике Иглесиаса. В приливе энтузиазма тянусь за пультом, чтобы включить переносной телевизор, втиснутый рядом с микроволновкой, и случайно бросаю взгляд на электронные часы. Ну надо же, как обидно! Еще и девяти нет. Тришу[55] ждать и ждать.