— Тогда ты — пескетарианка.

Я бросаю на него ледяной взгляд и следую в ванную.

— Ванная одна, так что придется пользоваться по очереди.

Распахиваю дверь и, пока он осматривает помещение, скороговоркой перечисляю все бесившие меня привычки Дэниэла. Это должно сработать. Американцы ли, британцы ли — мужчины есть мужчины. Если я хоть что-то в них понимаю, больше всего на свете они ненавидят, когда женщина зудит. Поэтому начинаю зудеть:

— Не разбрасывать повсюду носки, не оставлять после бритья щетину по всей раковине, не использовать мой шампунь и кондиционер до последней капли… Да! И всегда опускать сидушку.

— Сидушку?

— Ну… на чем сидят. Недоумение.

— Ну-у… сиденье!

Нет, опять не щелкнуло.

— На унитазе! (Куда уж откровеннее?!)

— А-а… Да, конечно, без проблем. — Он торжественно кивает, потирая кончик носа. Нос у него крупный, с горбинкой. Похоже, был сломан. Интересно, при каких обстоятельствах, размышляю я, а он стоит посреди ванной с моим котом на руках, вытаращив на меня свои голубые глазищи. — Правило номер десять?

— Десять?

— Я считал.

— Э-э… ага… — Таращусь в блокнот, пытаясь обуздать разбредающиеся мысли и сосредоточиться на очередном правиле.

— Телик. — Прохожу мимо Гейба в гостиную. — У меня спутниковое телевидение, но запрещается зависать на спортивном канале и каждый вечер часами смотреть футбол.

— Мы, американцы, называем его «соккер».

— А я называю «скукотища», — отвечаю с вызовом.

— Не фанатка спорта? — Гейб поднимает брови.

— Не-а, — решительно мотаю головой.

Отлично. Теперь я точно своего добилась. Оскорбила футбол! Да он вылетит за дверь пулей, и пяти секунд не пройдет.

— Не волнуйся. Я и сам не болельщик. — Он почесывает спину Билли Смиту. — Предпочитаю спортом заниматься, а не смотреть.

Минуточку. Он и не думает сбегать.

— Я заядлый серфингист, — продолжает Гейб. — Но в Англии, как я понимаю, с этим не очень.

— Тут ты не прав. В моем родном Корнуолле полно серферов. В Ньюки[28] каждый год проводятся соревнования, съезжается народ со всего мира. — Я присаживаюсь на подлокотник дивана.

— Bay! Надо бы скататься как-нибудь.

— Там красота, тебе понравится! — взахлеб продолжаю я на волне внезапного приступа ностальгии.

Я сама сто лет там не была — нужно съездить, повидать любимые места. Это пошло бы мне на пользу. Мы даже могли бы съездить вместе, скинулись бы на бензин… А Гейб все чешет Билли Смита за ушами. В этом деле он явно профессионал. Может быть, сдавать комнату — не такая уж плохая идея? Даже если это означает делиться кастрюлями. Кстати…

— «Ле Крезе» под запретом.

— Ле… чего под запретом?

— Кастрюльки «Ле Крезе». Подарок на новоселье. Исключительно для рагу, запеканок и всякого такого.

Судя по ошарашенному лицу Гейба, он уже подозревает, что я чокнутая. Однако оставляет свои подозрения при себе и смеется:

— Предпочитаю жарить. «Сковородка — орудие одинокого мужчины» — таков мой девиз.

Затянувшуюся паузу нарушает Гейб:

— Ну как? Зачет я получил?

Сверяюсь с блокнотом. Что ж, почти по всем пунктам он проходит. Но… Я все еще не вполне уверена. Парень вроде приятный… Потянуть время, встретиться с другими претендентами? Не то чтобы они были — а вдруг появятся, если подождать еще несколько недель? Вдруг попадется какая-нибудь некурящая чистоплотная японская студентка, которая вообще не будет поднимать си-душку?..

— Ты уронила. — Гейб поднимает что-то с ковра и протягивает мне. — Бутоньерка, что ли?

В руке у него веточка, схваченная розовой лентой. Вереск на счастье. Почему он все время попадается мне на глаза? Может, и вправду счастливый?

Я беру вереск.

— Когда въезжаешь?

Помните «Бумтаун Рэтс»[29]?

Я сама-то не очень, маленькая была, зато отлично помню, как мой брат Эд без конца крутил их сингл. Врубал на полную мощь наш старенький проигрыватель и скакал на кровати, во всю глотку подпевая любимой песне.

— Не люб-лю! Поне-дель-ни-ки!

Снова и снова.

Пока пружины не сломались. До самого поступления в университет Эд спал на полу на матрасе. По сей день он возлагает лично на Боба Гелдофа вину за то, что у него периодически болит спина. И пластинку ту больше никогда не заводил.

Но с тех самых пор песня ко мне привязалась, а повзрослев, я начала поддерживать сэра Боба[30]: я тоже не очень-то люблю понедельники. Однако сегодня утром все по-другому. Сегодня у меня необычайно прекрасное настроение. Сегодня лицо то и дело невольно расплывается в улыбке. А все потому, что…

— Ты перепихнулась!

Поднявшись по лестнице, я открываю дверь матового стекла и вхожу в небольшой офис, где меня встречает знакомый голос с ист-эндским выговором.

— Чего? — Нагнувшись, сгребаю с коврика пачку конвертов.

Брайан сверлит меня взглядом: ноги на столе, рот набит круассаном.

— Улыбка. Я ее узнаю из тысячи. Классическая «улыбка после перепиха».

В ответ закатив глаза, стаскиваю с себя джинсовую куртку и подхожу к старой вешалке из красного дерева. Вот уже шесть лет она огородным пугалом торчит в углу кабинета, покосившись под тяжестью старых пальто и курток, моих и Брайана, которые ни он ни я не хотим забирать домой. И каждый день на протяжении этих шести лет я исполняю один и тот же ритуал: мрачно желаю, чтобы нашелся свободный крючок, ищу его — безрезультатно — и наконец просто набрасываю куртку сверху.

— Ну и кто этот везунчик?

Как же хочется, чтобы в кои-то веки нашелся свободный крючок!

— Да нет никакого везун… — отвечаю я и осекаюсь. Потому что на этой раскоряке кое-что изменилось. Есть свободный крючок! Пялюсь на него, не веря своим глазам. Как странно. Прежде чем повесить куртку, оглядываюсь на Брайана.

— У тебя были свободные выходные, а в понедельник ты вплываешь с улыбкой до ушей, как у циркового клоуна. — Отложив недоеденный круассан, Брайан прижимает руку к сердцу. — Вот побожись, что не встретила какого-нибудь красавчика!

До чего все-таки сильна в Брайане склонность к мелодраме.

— Ладно, я действительно познакомилась кое с кем. Но умерь свой пыл, совсем не в том смысле. Я просто сдаю ему комнату.

Брайан падает духом.

— Никаких пикантных подробностей?

— Нет. Я свободная женщина, как ты помнишь.

— А я, знаешь ли, видел все серии «Секса в большом городе»… — Он многозначительно поднимает брови.

— Это всего лишь кино, Брайан, — смеюсь я. — Большинство вечеров я провожу, лопая полуфабрикаты перед ящиком или за постирушкой, а в постель ложусь только с книжкой.

— Мы с тобой товарищи по несчастью. — С хмурым видом Брайан пожимает плечами. — Перед тобой мужчина, у которого все глухо с прошлого тысячелетия. Я серьезно! — восклицает он, не позволив мне усомниться.

Впрочем, я и не собиралась. С тех пор как мы познакомились, у Брайана было три темы для разговора. Секс (точнее, его отсутствие). Уэст-эндские мюзиклы (Майкл Кроуфорд[31] — гений). И тот факт, что у него не было партнера уже сто лет. Подозреваю, что эти вещи напрямую связаны между собой.

— В последний раз мне кое-что перепало, когда «Абба» взлетели на верхушку хит-парада с песней «Ватерлоо». — Он снова берется за круассан.

— Брайан, ты хоть иногда думаешь о чем-нибудь, кроме секса? — С этим благодушным упреком я убираю его ноги со стола и шлепаю перед ним стопку конвертов.

— А о чем еще стоит думать? — Крошки пристают к его свежевыбритому подбородку, как к застежке-«липучке». Он смахивает их салфеткой.

— О политике? Религии? — язвительно предлагает Морин, возникшая из кухни с ведром и шваброй наперевес. Наша уборщица Морин, тощая, жилистая дама с волосами цвета маринованной свеклы, в прошлом году потеряла мужа и, чтобы преодолеть горечь утраты, записалась на курсы философии в местном культурном центре.