Холодею. Виктор Максфилд — дядя Гейба? Мой жилец — племянник моего нового начальника? Стою совершенно опешив. А потом беспощадная истина сшибает меня с ног, как десятитонный грузовик.

Вот почему я получила работу.

Сообщение продолжается — что-то про новое место встречи сегодня вечером, другой ресторан, но я почти не слушаю. Я падаю, падаю — и падению нет конца. Так вот почему Гейб предложил написать в «Санди геральд». Вот почему меня пригласили на собеседование. Вот почему после шести лет безуспешных попыток… Мне становится дурно. Колени подгибаются, и, прижав ладонь к губам, я опускаюсь на пол.

Мать вашу…

— Эй, что с тобой?

Не знаю, сколько времени просидела на ковре, оглушенная грохотом, с которым башня моей мечты разлеталась в пыль. Подняв голову, вижу перед собой Гейба в мотоциклетной куртке.

— Что с тобой?

За те секунды, что я смотрю ему в глаза, шок и обида перерождаются в ярость.

— Сукин ты сын!

Гейб бледнеет.

— Что такое?

— Отлично знаешь, — огрызаюсь я, пытаясь подняться.

Картинка собирается из отдельных фрагментов, будто чудовищная головоломка: Гейб диктует письмо, излучая оптимизм, Виктор Максфилд принимает меня с энтузиазмом… Вспоминаю, как показывала ему свои фотографии и какую ощущала гордость, когда он их хвалил.

— Господи, какая же я дура… — В жизни, кажется, не испытывала такой злости.

— Ну-ну, успокойся… — начинает он меня увещевать, будто капризного ребенка.

— Успокоиться?! — Сама знаю, что ору, но не могу сдержаться. Во мне пульсирует алкоголь вперемешку с адреналином и яростью. Убийственное сочетание. — Да как ты смеешь мне такое говорить после всего, что сделал?

— Да что я сделал-то? — растерянно бормочет Гейб и ждет ответа, запустив пятерню в волосы. Наконец отворачивается со вздохом, бросает шлем на кровать. — Нормально, да? — ворчит он, снимая очки и устало потирая переносицу. — Я прихожу, а ты с порога материшь меня и даже не желаешь ничего объяснять.

В ответ я говорю только два слова:

— Виктор Максфилд.

Спина у него напрягается, он медлит секунду, затем поворачивается и смотрит мне в глаза:

— И что?

А взгляд виноватый.

— Хватит врать!

— Когда это я врал?

Ей-богу, я сейчас расплавлюсь от бешенства.

— Он твой дядя, — произношу без выражения и по его глазам понимаю — он понял, что разоблачен. — Я услышала на автоответчике его сообщение. Игра окончена. — Сказала как отрезала.

— Я не играл… — Он еще пытается защищаться, но его решимость слабеет.

— В самом деле? Сделал вид, что тебе пришла в голову гениальная мысль, изобразил восторг, когда меня пригласили на собеседование… Тебе бы в кино сниматься. Пари держу, что твоя Миа тебе в подметки не годится… — Шампанское обострило эмоции и развязало язык. Я готова к полномасштабной ссоре.

Но Гейб отказывает мне в этом удовольствии. Стиснув зубы, он смотрит прямо перед собой и качает головой, будто отрицая все, что слышит.

И еще сильнее бесит меня этим своим молчанием.

— Нечего сказать?

— Слушай, Хизер… Я понимаю, что тебя это могло слегка задеть, но, честно, ты уж очень раздуваешь…

Каково! Он еще и улыбается. Да он не воспринимает меня всерьез!

— Хватит обращаться со мной как с ребенком! — кричу я, смаргивая слезы отчаяния. — Раздуваю, говоришь? Для меня это все очень важно!

— Не волнуйся ты так… — делает он очередную попытку меня урезонить.

— Что я слышу! Да ты кем себя вообразил? Почему тебе взбрело в голову, что ты можешь распоряжаться моей жизнью? Господь Бог выискался! Это была моя мечта!

— Да знаю я! — Гейб тоже заводится. — Потому так и поступил. Ты ведь всегда этого хотела.

— Ноя не хотела так! Ты не понимаешь? Я хотела сама это заслужить. Хотела, чтобы Виктор Максфилд взял меня на работу, потому что посчитал отличным фотографом…

— Ты и есть отличный фотограф…

Пауза.

— Я не хотел, чтобы ты узнала, — тихо говорит он.

— Почему? Потому что знал, какая будет реакция? — Я уже охрипла.

— Нет. — Гейб внешне спокоен, но я вижу, чего ему стоит это спокойствие. — Ты действительно очень талантлива, Хизер. Ты показывала мне свои снимки, и я видел, что тебе просто нужен шанс… потому что нам всем нужен шанс. — Он запинается, кадык так и ходит вверх-вниз. — А потом ты сказала, что с детства мечтаешь работать в «Санди геральд», а мой дядя там главный редактор, я подумал — вот так совпадение. Ну ты представь — какова вероятность вообще? Это судьба.

— Судьба? Это не судьба! Это подстава!

Гейб сереет на глазах.

— Ты даже продиктовал мне то дурацкое письмо. Это у тебя шутки такие? — Жестокость с моей стороны, но мне уже все равно. — Так вот знай, если это розыгрыш, он ни фига не смешной!

Гейб каменеет; атмосфера между нами неуловимо меняется.

— Да уж конечно! — Его голос звенит от обиды. — У меня вообще несмешные шутки. Как ты сказала тогда на пляже? Я дрянной комик?

Неужели я и вправду так сказала? Я ежусь от собственной грубости.

— Неправда, я такого не говорила…

Он перебивает:

— Говорила. Так кто из нас двоих врун, Хизер?

Я молчу. На щеках у Гейба пламенеют два алых пятна.

— Ну и отлично. Поеду в Эдинбург, провалюсь там с треском, и пошло все…

Разговор изменил направление и грозит окончательно вырваться из-под контроля — как река, вышедшая из берегов.

— Это не так, я…

Он не слушает, а меня вдруг начинает тошнить. И голова кружится. Как мы до такого докатились? Сердце чуть не выпрыгивает из груди, и я со страхом гляжу на Гейба. Его голубые глаза смотрят сердито и огорченно, и больше всего на свете я хочу это прекратить. Перемотать назад. Вернуться к началу.

— Не только у тебя есть мечты, Хизер. — Он упорно тянет меня туда, куда мне совсем-совсем не хочется.

— Знаю… — шепчу я.

Боже, какой кошмар. Зачем я прослушала то сообщение? Зачем, как дура, накачалась шампанским? Я едва справляюсь с очередной волной дурноты.

— Ладно. Я ухожу, — мрачно говорит Гейб, и у меня сжимается сердце.

— В смысле?

— Соберу вещи. Я все равно хотел в следующие выходные съезжать.

Секунду колеблюсь. Если прямо сейчас попрошу прощения, то, наверное, смогу уговорить его остаться, а если он уедет, буду бесконечно об этом жалеть. Если не скажу что-нибудь тотчас же, Гейб исчезнет из моей жизни и я больше никогда его не увижу.

— Скатертью дорога.

— Отлично. Уеду рано утром.

Наши взгляды встречаются, но мы больше не видим друг друга.

Пошатываясь, встаю на ноги и тащусь к двери.

— Ты права…

Оборачиваюсь.

Гейб смотрит мне вслед, однако печаль на его лице сменилась чувством, которое очень напоминает презрение, и это страшно.

— Я совершил большую ошибку. — Голос у него тихий, но твердый, и я знаю — речь не про собеседование.

Собственная гордость встает мне поперек горла, но я проталкиваю ее внутрь. Нельзя допустить, чтобы он увидел, как я расстроена.

— Я тоже, — говорю с вызовом и, собрав остатки решимости, на негнущихся ногах выхожу вон.

Невыносимо яркий луч солнца, просочившись сквозь щель в жалюзи, кнутом хлещет по сомкнутым векам.

— М-м-м… — жалобно мычу я.

Билли Смит, мяукнув, спрыгивает с одеяла.

Не помню, когда у меня последний раз было такое похмелье. Что ж это я пила? Затуманенный мозг кое-как пытается соображать. Минуту спустя ответы выпадают передо мной, как три одинаковые картинки в окошечках «однорукого бандита». Шампанское. Шампанское. Шампанское.

О черт. Гейб.

Вспомнив нашу ссору, сажусь на кровати, отчего комната начинает кружиться, потом неуверенно выбираюсь из постели. Ноги путаются в одежде, беспорядочно разбросанной по полу, я тянусь к халату. В зеркале гардероба отражается бледная перемазанная физиономия. Вот и верь после этого в водостойкую тушь.