Джеб перехватил ее по дороге и развернул к себе. Из его глаз исчезли теплота и ленивая улыбка, они приобрели цвет свинца и казались такими же мертвыми.

— Вы останетесь.

— Не трогайте меня!

Он потащил ее в коридор.

— Вы обязательно услышите мое выступление, — сказал Джеб. — И вы обязательно увидите, к чему вся эта суета.

Разноцветные искры огненным дождем сыпались с потолка. С пола поднимались красные, белые и голубые плотные столбы дыма. Прожекторы шарили по сцене, словно возвещая о скором прибытии некоего принца из другого мира. Принца тьмы, принца желания.

Все еще чувствуя себя прикованным к креслу каторжником, Сюзанна из первого ряда наблюдала за происходящим. Вот глухо забили барабаны, за ними последовали пронзительные звуки гитар. Но сцена по-прежнему оставалась пустой.

На деревянные доски обрушился новый сноп искр. Будто из преисподней, поднялось новое облако и мягко заволокло сцену. Огни прожекторов на миг погасли. В зале воцарилась тишина, затем загорелся одинокий прожектор, и сотни зрителей принялись нараспев скандировать: «Джеб, Джеб, Джеб!»

Из двадцати тысяч человек, купивших билеты, на концерт пришло не более двух тысяч, но те, кто пришли, старались вовсю. Их голоса, словно эхо, повторяли имя певца. У Сюзанны перехватило дыхание. Белое пятно стало розовым, затем голубым — резкого, пронзительного, волнующего оттенка. Загремела музыка — и в голубом тумане, словно вызванный заклинаниями самого Мерлина, появился Джеб Стюарт Коуди. Толпа пришла в неистовство.

Сердце Сюзанны замерло, затем словно пустилось вскачь. Пульс ее застучал в такт барабанному бою. Лучи прожекторов осветили огромное изображение Джеба на заднике сцены, затем, изменив цвет с голубого на белый, сконцентрировались на самой фигуре певца. Сначала они освещали его ноги, по колени скрытые туманом, затем крепкий стан, плечи и, наконец, лицо.

Джеб улыбался, отбивая ногой такт песни. Словно из воздуха, из темноты неосвещенной сцены выплыла гитара, ее металлические части в свете прожекторов полыхали огнем. Джеб с легкостью поймал ее, и толпа разразилась ликованием.

— Как дела? — громко спросил Джеб, и две тысячи голосов хором ответили:

— Хорошо!

— Тогда все в порядке, — сказал Джеб и запел первый куплет песни под названием «Деревенское правосудие». Его густой баритон то парил где-то в вышине, то падал вниз. Джеб властвовал над залом; тех, кто знает текст, он пригласил подпеть ему, и через несколько секунд от гула двух тысяч голосов начала дрожать крыша. «Какой кошмар! — подумала Сюзанна, в то время как ее сердце забилось еще быстрей. — Кощунство. Просто эгоизм и алчность». Однако, несмотря на свое неприятие этого представления, она едва удерживалась от того, чтобы не подпевать самой.

Песня закончилась, умолк шум аплодисментов, но Джеб не торопился продолжать представление. Свет прожекторов снова смягчился, растаяли последние клочья тумана, певец одиноко стоял на сцене — лишь на заднем плане темнели силуэты музыкантов его группы. Сняв микрофон со стойки, Джеб поднес его к губам и тихим голосом запел грустную любовную балладу.

«Это уже немного напоминает, — подумала Сюзанна, — привычный концерт классической музыки или балет». Однако к концу второй песни она почти забыла о своем отрицательном отношении к сегодняшнему представлению. Мастерски чередуя произведения, Джеб от баллады перешел к шуточной детской песенке, затем вернулся к серьезному жанру, исполнив «Хантсвилльскую тюрьму», призывающую к справедливости песню протеста, затем спел «Мамины песни».

Как поняла Сюзанна, все они составляли содержание его знаменитого сингла, занявшего первые места во всех хит-парадах. К концу двухчасового представления Джеб стоял на сцене совершенно мокрый и тяжело дышал. В зале гремели аплодисменты. На сцену летели розы, женщины бросали под ноги певцу свое нижнее белье.

— Ну, что вы хотите услышать? — спросил он аудиторию, требующую исполнить что-нибудь на бис.

— «Деревенское правосудие».

— Опять? — Он скривился, и даже Сюзанна улыбнулась.

— «Деревенское правосудие»!

— Я чувствую, как в воздухе витает желание устроить суд Линча. — Он вставил микрофон в гнездо стойки. — Ну что ж!

Взрыв аплодисментов. Свистки и крики:

— Джеб, Джеб!

Разноцветные лучи прожекторов пробежали по залу, нависли над сценой и сомкнулись на струнах акустической гитары Джеба.

Теперь Сюзанна знала слова. Сейчас ей надо бы спокойно сидеть в кресле, сложив руки на коленях, и думать о том, как она вернется в Сан-Франциско и никогда больше не увидит Джеба Стюарта Коуди. Но вместо этого она вскочила на ноги и принялась аплодировать и петь, заставляя Джеба все повторять и повторять рефрен. Сердце Сюзанны бешено стучало от радостного возбуждения.

Она находилась почти в таком же истерическом состоянии, что и сидевшая рядом девочка-подросток, которая все время прыгала от восторга, размазывая по щекам слезы, и с обожанием смотрела на Джеба.

— Разве он не замечательный? — спросила она Сюзанну.

— Сейчас, во время представления, — да.

Крики продолжались, и Джеб поднял руку, призывая слушателей к молчанию. Дожидаясь, пока зал успокоится, он вытер рукой пот со лба. Джеб улыбался, но уже мягче, не так подчеркнуто, как большую часть вечера.

Как будто почувствовав перемену в его настроении, толпа успокоилась. Джеб посмотрел в темный зал, и Сюзанне показалось, что его взгляд устремлен прямо на нее.

— Все вы знаете, что моя сестра недавно умерла, — сказал он таким тоном, как будто Клэри ненадолго отошла в магазин за хлебом. — Несколько лет назад я написал для нее песню и думаю, что вам захочется сейчас ее услышать.

Погасли все прожекторы. Остался только один, высвечивающий темную фигуру Джеба. Весь мир казался теперь черно-белым. Зазвучала лирическая баллада о любви и раскаянии «Младшая сестричка», заканчивающаяся словами: «Младшая сестричка, я должен был больше любить тебя».

Под последние мягкие аккорды гитары Джеб склонил голову. Когда он поднял ее снова, раздались сдержанные аплодисменты.

— Спасибо. Это моя любимая вещь.

— Аминь! — тихо сказал кто-то в зале. Джеб улыбнулся одними уголками рта:

— Я вижу, сегодня здесь присутствуют и добропорядочные баптисты. Когда мы с моей сестрой Клэри были еще детьми и жили в Кентукки, наша мама по воскресеньям пела в церковном хоре. У нее был чистый, очень красивый голос — я благодарен ей, что мне досталась от него маленькая частица. — Он посмотрел в зал. — Всю неделю мы с Клэри могли вести себя просто ужасно, но по воскресеньям сидели не шелохнувшись на твердых церковных скамьях и слушали, как поет мама.

Казалось, он снова посмотрел на Сюзанну. Затем по его сигналу осветители еще больше притушили огни, и огромный зал погрузился в почти полную темноту. Только Джеб одиноко стоял в полумраке на самом краю сцены.

— Тогда это была любимая песня Клэри, — прошептал он. — Может быть, она и сейчас ее любимая.

И без всякого аккомпанемента, даже не прикасаясь к струнам своей гитары, Джеб запел «Спасительное милосердие».

Когда последние чистые ноты замерли в отдалении, наступила пронзительная тишина, от которой у Сюзанны мурашки побежали по коже. «Наверно, сейчас ни у кого глаза не остались сухими», — подумала Сюзанна и посмотрела на Джеба, все еще стоявшего на сцене.

Помолчав, он заговорил:

— Сегодня в зале находится самая близкая подруга Клэри. Поднимитесь сюда, Сюзанна, и расскажите нам о ней.

Несколько мгновений она оставалась на месте, чувствуя на себе любопытные взгляды, затем встала и на трясущихся ногах пошла на сцену. Джеб помог ей преодолеть последние ступеньки и подвел к микрофону.

Когда Сюзанна заговорила, микрофон пронзительно завизжал.

— Обратная связь, — прошептал Джеб, накрыв его ладонью. — Чуть-чуть его опустите и держитесь немного подальше.

Сердце ее стучало. Сюзанне и раньше случалось произносить речи — на официальных завтраках, на студенческих собраниях и собраниях ассоциаций выпускников многочисленных учебных заведений, — и всегда это пугало ее. Она относилась к тому типу девочек, которые прячутся за партой, моля Бога о том, чтобы сегодня не вызвали к доске, и страстно желают, чтобы мама или папа видели, как они побеждают в конкурсе на лучшее правописание.