— Допустим, мне удалось бы убедить жильца пентхауса «М» позволить мне снять с его двери букву «М», заменить ее буквой «Л» и таким образом прикрепить букву «М» к вашей двери. Это бы вас устроило? Думаю, это не стоило бы вам и пяти долларов.
— Ну что ж, если моя квартира будет известна как пентхаус «М»...
Это было началом своего рода шахматной партии между мистером Шамбреном и мистером Обри Муном — игры, которую Шамбрен осуществляет так искусно.
Мистеру Шамбрену не было дела до того, что кровать Обри Муна — копия старинной китайской джонки. Ему было безразлично, что пентхаус «М» изобилует бирманскими ширмами, китайскими расшитыми тканями, тибетскими Буддами, роскошными коврами. Его не интересовало, что в комнате, где жил Мун, возвышалось нечто вроде трона с откидной спинкой и пенопластовым матрацем, затянутым японскими шелковыми тканями. Мистера Шамбрена не смущало то, что во время редких посещений пентхауса «М» ему приходилось смотреть на Муна снизу вверх, в то время как тот восседал, развалясь на своем троне, курил сигарету, вставленную в длинный агатовый мундштук, и прихлебывал из стакана охлажденное кокосовое молоко. В то время как мистер Амато чувствовал себя рабом, пресмыкавшимся перед властелином, мистер Шамбрен презирал Обри Муна и мог себе это позволить, ибо Мун не знал за ним решительно ничего плохого. Единственная трудность для Шамбрена состояла в том, чтобы сдержаться и не рассмеяться в лицо Великому Человеку.
В практике Муна мистер Шамбрен был большой редкостью. Он имел лишь одно уязвимое место — он не догадывался, что Мун подметил его презрительно-насмешливое отношение к себе и ненавидел его за это лютой ненавистью. Однако Обри Мун затаился, терпеливо поджидая момента, когда мистер Шамбрен ослабит свою бдительность.
Марго Стюарт сидела за переносным столиком с пишущей машинкой в нескольких футах от трона Обри Муна. Великий Человек кипел от негодования:
— Мистер Амато заплатит за свою маленькую неточность! Я не допущу, чтобы слуги обращались со мной с такой аристократической небрежностью. Напомни-ка мне, Сэнди, на чем мы остановились?
Свое прозвище[4] Марго Стюарт получила давным-давно за милую особенность покрываться летом множеством веснушек. Теперь его употребляли многие люди, в том числе и Обри Мун.
Мун разлегся на своих японских шелках, зажав тонкими губами агатовый мундштук и глядя на Марго сверху вниз блестящими черными глазами. У девушки было ощущение, будто он заглядывает со своего возвышения прямо за вырез ее платья. Как будто какой-то мерзкий паук ползал по ее обнаженному телу. И, леденея от ужаса и отвращения, она подумала, что когда-нибудь это может случиться.
Она судорожно вздохнула.
— Вы хотите, чтобы этим занялся мистер Уолдрен, который ведает отделом развлечений в отеле?
— Я не хочу, чтобы мистер Уолдрен из отдела развлечений что-либо для меня делал,— сказал Мун своим тонким холодным голосом.— Кстати, Сэнди, я предпочитаю твои платья с треугольным вырезом, а не с высоким каре, как это. Я никогда не принадлежал к той школе, которая считает, что пуританская суровость больше щекочет воображение, чем откровенная обнаженность. Возьми себе на заметку. Только треугольный вырез в рабочие часы!
Марго застыла в молчании перед своей машинкой, держа руки на клавишах, чтобы унять дрожь.
— Я всегда удивляюсь, Сэнди, когда мне напоминают, какая ты строгая и чопорная малышка.— Язвительный смешок полоснул ее по нервам.— Ну ладно, вернемся к развлечениям. Ты позвонишь в Метрополитен Опера и скажешь, что в субботу вечером, после спектакля, я хочу, чтобы весь хор был у меня!
Машинка стрекотала. Сэнди работала у Муна давно и уже научилась ничему не удивляться. С таким же успехом он мог бы пожелать, чтобы к нему явились члены Верховного Суда, и, вполне возможно, они бы явились.
— Вы имеете в виду какое-то конкретное произведение?
— Когда в конце обеда в зал внесут торт, который мне представляется триумфом архитектуры,— они споют «С днем рождения».
— Нет, какой будет их главный номер?
— Дорогая Сэнди, это и будет их главный и единственный номер! Они споют «С днем рождения, милый Обри» и отправятся по домам.
Это потрясло даже ее. Хор Метрополитен Опера?
— А ты можешь предложить другой хор, который может спеть это лучше? Если так, мы пригласим его.
— Я не знаю лучшего хора.
— Отлично! Кстати, отель, конечно, захочет воспользоваться моим вечером, чтобы сделать себе рекламу. Я хочу быть уверен, что эта реклама встретит мое одобрение. Попроси пресс-секретаря зайти ко мне в два часа дня для небольшой беседы. Как ее зовут?
— Элисон Барнвелл,— сказала Сэнди, не сводя глаз с машинки. Она почти физически ощущала сардоническую улыбку Муна.
— Что ты думаешь о мисс Барнвелл, Сэнди?
— Ничего не думаю, мистер Мун. Она всегда очень вежлива и дружелюбна.
— Интересно, как далеко может зайти ее дружелюбие? — спросил Мун, и в голосе его прозвучало что-то кошачье. Длинные ноги, благородная осанка, волосы рыжие от природы... Полна жизненных соков. Он помолчал.- - Так что же, Сэнди?
— У меня нет никакого мнения, мистер Мун.
— Конечно есть! Ты не любишь ее, потому что у нее много такого, чего в тебе нет. Ну, ладно! Пусть она будет здесь в два часа. И еще, Сэнди...
—- Да, мистер Мун?
— Можешь в это время взять отгул на два часа. Ты мне не понадобишься.
В дверь позвонили.
—- Это мистер Амато.
— Впусти его,—; приказал Мун со своей усмешкой,— и оставь нас. Предлагаю тебе пойти в свою норку и позвонить в Оперу. Их цена, как ты понимаешь,— наша цена..
Сэнди встала и пошла к двери. Вошел мистер Амато, нагруженный, бумагами и блокнотами.
— Доброе утро, мистер Амато!
— Доброе утро, мисс Стюарт...
— Мистер Мун ждет вас.
— Простите за опоздание. Я...
— Сюда, пожалуйста, мистер Амато!
Мун в японском кимоно уставился со своего трона на мистера Амато. Черные острые глаза на миг остановились на золотых часах у того на руке.
— Надеюсь, мистер Амато, вы сможете объяснить, почему вы опоздали на семь минут?
— Я пытался предугадать ваши требования,— залепетал Амато.— Я знал, что у вас будут кое-какие вопросы, и хотел быть готовым ответить на них. Я уверен, что вы...
Сэнди направилась к дальней двери. За ней и находилась ее «норка», снабженная звуконепроницаемой изоляцией. Но прежде чем войти туда, она замедлила шаг. Справа от нее стоял шкаф тикового дерева, который использовался как бар. На верхней полке были расставлены бутылки с разными сортами виски, джина, водки, бренди.
«Водка почти не оставляет запаха,— подумала Сэнди.— Один только глоток — и сегодня я буду спасена. Но утром, в семь минут одиннадцатого?»
Она быстро вошла в свой крошечный кабинетик, затворила за собой дверь и села за рабочий стол. Ладони ее были влажны.
Телефон издал тихий мурлыкающий звук. Она взяла трубку:
— Квартира мистера Муна!
— Мисс Стюарт, это мистер Гамайэль,— Голос напоминал об Оксфорде, но с каким-то неуловимым иностранным акцентом. Осман Гамайэль, египетский дипломат, имел временную резиденцию на одиннадцатом этаже отеля «Бомонд».
—- Доброе утро, мистер Гамайэль!
— Я полагаю,— мистер Гамайэль произносил слова с ясной, заученной отчетливостью,— что бесполезно просить вас соединить меня с мистером Муном?
— Боюсь, что да, сэр. Совершенно бесполезно!
— Я бы отблагодарил вас, мисс Стюарт! Соедините меня с ним, остальное я возьму на себя...
— Простите, мистер Гамайэль. Но если я и соединю вас с ним, он тотчас же повесит трубку, а потом уволит меня.
В трубке раздался глубокий вздох.
— Вы не скажете, по крайней мере, когда он выйдет из дома?
— Не имею ни малейшего представления, мистер Гамайэль! Он может вообще не выходить в ближайшие дни. Он занят подготовкой своего дня рождения.
-— Еще один день рождения!
