Это произошло вечером, на заходе солнца. Корабли взяли курс на восток, все огни были зажжены, Цезарь пристально всматривался вдаль, как всегда, когда обдумывал сложный маневр. Как и все жители города, Клеопатра поднялась на крышу, чтобы наблюдать за их отплытием. Флот растворился в сумерках. Вот-вот начнется последняя битва — первая битва, которую сама Клеопатра не увидит. За ее спиной простирался покрытый пеплом пустырь — все, что осталось от ее давешнего прибежища, Библиотеки, от океана книг. Перед глазами была пустая линия горизота — она, Клеопатра, теперь ничего больше не имела, кроме ростка жизни, упорно созревавшего в ее животе (который скоро станет таким же округлым, как земной шар).

Для завершающего акта драмы, для того, чтобы боги, наконец, насытились кровью и смертью, не хватало только подходящего героя — ослепленного, переполненного своей кипящей молодостью, безрассудно убежденного в том, что он свободен, силен и является единственным хозяином своей судьбы, потому что никто уже не диктует ему, что он должен делать, и потому что он украсил свой торс золотой кирасой. Эту роль предстояло сыграть молодому Птолемею. И он не обманул ожиданий, совсем напротив: оказался идеальным исполнителем.

В полном соответствии с расчетами Цезаря и Клеопатры, юный царь, едва успев пересечь линию римских укреплений, сместил с должности Ганимеда, отстранил от власти свою сестру и решил перейти в решающее наступление. Военачальник не мог ему помешать: Птолемей, этот идиот, был, как-никак, фараоном, а его военный энтузиазм, в сочетании с внешностью подростка, привлек на его сторону солдат, которые все последние месяцы смутно мечтали о золотом веке Александра.

Итак, мальчишка-царь без особого труда заставил признать себя главнокомандующим, посадил солдат на еще остававшиеся у него корабли и приказал плыть по одному из рукавов Нила, рассчитывая уничтожить Цезаря в новом морском сражении.

Тут-то он и узнал, что римлянин покинул Александрию и взял курс на восток. Решив, что Цезарь собирается высадиться на восточном берегу Мареотийского озера, царь поспешил туда.

Однако как только наступила ночь, Цезарь поменял курс, так как Митридат ждал его не на востоке, а на западе. Потушив все огни, корабли двинулись в обратном направлении и пристали к берегу в западной части Дельты, где Цезарь благополучно соединился со своими союзниками, а затем атаковал египтян со стороны, противоположной той, откуда они его ждали.

Один из многочисленных рукавов Нила разделял обе армии. Кавалеристы Цезаря переправились вброд; пехотинцы срубили деревья, соорудили импровизированные мосты и, в свою очередь, бросились в атаку на противника. Началась ужасающая резня; солдаты Птолемея молили о пощаде, но римские легионеры, озлобленные многомесячной осадой, были беспощадны: кровь лилась рекой, враги гибли тысячами.

Растерявшийся Птолемей в своей парадной кирасе был явно не способен остановить катастрофу. Часть его армии, чтобы спастись, попыталась овладеть возвышавшейся над местностью огромной дюной. Но легионеры Цезаря, поднявшись с другой стороны, по более крутому откосу, успели первыми занять эту позицию.

Когда римляне лавиной устремились на них с горы, солдаты Птолемея бросились к кораблям, ожидавшим их на Ниле. Почти все они были перебиты, прежде чем достигли своих судов. Молодому царю удалось бежать, он прыгнул на плот, но уже началась паника, и перегруженный плот перевернулся. Юноша, который не догадался сбросить с себя тяжелую кирасу, камнем пошел на дно и исчез и волнах.

Цезарь в этот момент проявил удивительное присутствие духа: вместо того чтобы спокойно наслаждаться плодами победы, он немедленно отдал приказ во что бы то ни стало отыскать труп царя. Он хотел получить доспехи погибшего фараона и отправить их в Александрию как доказательство своей победы, чтобы в зародыше подавить всякую попытку нового мятежа. Но главное, он хотел предъявить египтянам тело Птолемея, и уже одно это показывает, как много он успел узнать от Клеопатры о тайнах фараоновской власти: он прекрасно понимал, что египетский монарх, утонувший в Ниле, если его тело не будет найдено, в глазах людей станет избранником Осириса, обретет статус бога и сможет в любой момент вновь объявиться среди своих подданных. Цезарь, который приложил столько усилий, чтобы избавиться от коварного цареныша, не имел ни малейшего желания сражаться теперь с его призраком или, еще того хуже, с самозванцем. Поэтому, как только окончилась резня, начались энергичные поиски погибшего фараона — и уже через несколько часов, среди тростника и прибившихся к берегу окровавленных трупов, солдаты императора углядели поблескивающую царскую кирасу. Под ней скрывалась хрупкое тело с неразвитыми формами: несомненно, тело Птолемея.

Кираса была тут же отправлена в Александрию под охраной легионеров, которые вошли в город, размахивая ею, как трофеем. Увидев доспехи своего царя, александрийцы окаменели от ужаса. До сих пор они даже на миг не допускали мысли о возможной победе римлян, ибо никогда еще не терпели поражение от иноземцев. Сейчас они поверили в проклятие небес, кричали, что боги отвернулись от их города, молили о пощаде легионеров, уже проходивших парадом по улицам; затем вытащили из храмов статуи своих богов и выставили их на пути у римлян, еще более горячо умоляя о снисхождении. Наконец легионеры их успокоили, объявив, что Цезарь всех прощает.

Гай Юлий Цезарь, действительно, умел проявлять великодушие; однако александрийцы доставили ему столько хлопот, что было бы неудивительно, если бы на сей раз он пожелал отомстить. Если он все-таки предпочел оказать им милость, то, несомненно, поступил так потому, что желал упрочить положение царицы и тем самым создать условия для выполнения грандиозных замыслов относительно Египта и всего мира, которые они с Клеопатрой вынашивали.

Даже в момент окончания этой трагедии Клеопатра остается для нас немой: мы не знаем, как она встретилась с Цезарем, какие чувства испытывала в тот миг, когда поняла, что город вновь оказался в ее власти. Скорее всего, она не хотела думать о чудовищной цене, которую пришлось заплатить за победу: об израсходованных государственных запасах зерна, о потопленном царском флоте, об уничтоженном городе на острове Фарос, о сгоревшей Библиотеке, о разграбленных судах, о стольких ее подданных, погибших насильственной смертью. Она, наверное, оценивала происшедшее в свете того правила, которое давно для себя сформулировала: играть и выигрывать. Ну что ж, за время игры, которая длилась шесть месяцев, она сорвала весь банк: брат, ее соперник и суженый, умер; «трио» ее врагов уничтожено; Арсиною, пытавшуюся было бежать, уже схватили; мятежный город унижен и разгромлен; и, сверх того, она нашла себе мужчину по своей мерке — владыку мира, ни больше ни меньше.

Итак, когда Цезарь вернулся к Клеопатре, у нее были основания встретить его торжествующим взглядом: она вновь стала фараоном, который ни с кем не делит свой трон, Владычицей Обеих земель, Олицетворенным законом, Наследницей благих богов, Славой своего отца, отныне и навеки. А вскоре, если Исида услышит ее молитвы, она станет еще и матерью царя.

А сейчас — пусть будет блестящая жизнь, такая же, как до войны. Золотые оргии, участники которых не помнят ни о мертвецах, ни о пепле. Надо все начать заново, ничего не меняя. Показать себя, как делали все Птолемеи. Показать его.

Она велела достать всю драгоценную посуду, которая уцелела, устраивала роскошные пиршества, хотя Цезарь ел совсем мало, а пил еще меньше. Он никогда не пьянел, но, как ни странно, поддерживал эту игру. Поговаривали, будто в какие-то моменты ей даже удавалось увлечь его, втянуть в этот феноменальный парад: иногда его, человека, который никогда не украшал свои волосы ничем, кроме лаврового венка, видели входящим в пиршественную залу с цветочной гирляндой на голове. В точности такой, какую носили Флейтист, Пузырь, другие цари Египта со времен завоевания этой страны Птолемеями. Такой, какой любили украшать себя все греки, когда чествовали своего Диониса, неизменного покровителя Неподражаемого города.