Она с самого начала и выбрала этот путь: ее великие мечты сперва были мечтами Флейтиста, но она никогда от них не отрекалась и, именно подражая в этом отцу, стала Неподражаемой. Можно подумать, еще будучи маленьким ребенком, она поняла свое имя буквально: решила, что, как только получит хоть какую-то власть, станет славой своего отца — она одна; а все остальные, несмотря на свои жалкие потуги, никогда ничего к этой славе не прибавят, даже младшие братья, которые имеют преимущества перед ней на пути к трону.

Она не пыталась их оттеснить, сама хронология складывалась в ее пользу: ей было девять, когда родился первый мальчик, и одиннадцать, когда появился на свет второй; к тому времени она стала живым, схватывающим все на лету подростком и уже успела завоевать сердце Флейтиста. Эти младенцы не представляли для нее угрозы, попытки причинить ей вред могли исходить только от женщин.

Великолепная, старшая из сестер, родилась лет на восемь — десять раньше, чем Клеопатра. Несмотря на свой высокий ранг и на претенциозное имя, она почти не оставила следа в истории — разве что однажды, в смутный период, когда Клеопатре было около двенадцати лет. Тогда, кажется, Великолепная хотела свергнуть с трона Флейтиста. Однако у нас нет никаких данных о том, что она пыталась предпринять что-то против своих сестер; она, несомненно, относилась к числу тех «метеоров», встречавшихся на всем протяжении династии, которые быстро сгорали, снедаемые свойственной им от рождения дикой злобой.

Вторая сестра, Береника, которая была младше ее на пять-шесть лет, лучше умела скрывать свою игру; очень долго Флейтист ничего не подозревал, не видел, что она — типичная царевна из дома Лагидов, жестокая и хитрая, но сдерживающая свои убийственные инстинкты до той поры, пока не будет уверена в надежности тылов.

Что касается маленькой Арсинои, младшей сестры Клеопатры (разница в возрасте между ними составляла три-четыре года), то ее положение в семье было самым неудобным и, главное, самым изолированным: дочь наложницы, она приходилась лишь сводной сестрой трем другим девочкам, которые кичились перед ней тем, что родились в законном браке; она не могла найти себе союзников и в лице своих младших братьев, так как первый из них появился на свет лишь через пять лет после нее. Здесь опять сыграла свою роль хронология: два мальчика образовали как бы отдельный «выводок», и Арсиноя, которая не принадлежала ни к одной из двух групп, должна была сама, как могла, защищать себя в этом гадючьем гнезде. Очевидно, она старалась не афишировать свои амбиции до тех пор, пока смерть двух старших сестер не распутала в значительной мере клубок взаимных антипатий.

Однако в момент, о котором идет речь, ситуация была очень сложной: каждая из сестер прекрасно знала, что однажды может оказаться замужем за одним из мальчиков, но, с другой стороны, никаких гарантий того, что это произойдет, у нее не было. Все решала судьба: какой-нибудь заговор, естественная смерть, вмешательство римлян; а пока остается лишь овладевать наукой злобы, учиться угадывать яд за любезными улыбками, поддерживать, даже лелеять свою ненависть, никогда не позволять, чтобы противник сделал против тебя неожиданный выпад, а видеть всю цепь обстоятельств, чаще всего неприметных, которые породили этот удар — молниеносный и сильный, великолепно сочетающий в себе коварство и жестокость.

Нужно защищаться, отбиваться, но как? С помощью знаний, отвечал ей отец. Ведь она такая смышленая, любознательная, а в их семье девочкам никогда не закрывали доступ к книгам.

Она должна научиться читать, писать, считать, измерять; узнать секреты звезд и минералов, очертания суши и морей, историю людей, их языки, искусство пения и философию. Она должна учиться, чтобы более умело хитрить, увертываться, добиваться своего, властвовать; чтобы лучше наносить удары. И чтобы лучше все понимать, и чтобы уметь расширять свои знания.

Школа располагалась здесь же, в двух шагах от удушливых дворцовых покоев, на самой границе между городом и дворцом. Обитель тишины и покоя, похожая на святилище; единственное место в Александрии, где можно дышать чистым, не пропитанным ядовитыми испарениями воздухом. Храм слов, чисел, всех мудрых мыслей и всех безумств, накопившихся с тех пор, как человек впервые научился думать, говорить, писать. Память, запечатленная в знаках; вся совокупность знаний, собранная в книгах (они расставлены по кругу, что напоминает о форме мира); ключи к шифру жизни.

Итак, она погрузилась в океан знаков, такой же округлый, как сам мир. Прежде чем она сможет претендовать на то, что закончила свое образование, ей предстоит пересмотреть тысячи свитков.

Цари, ее предки, требовали, чтобы даже мельчайшая частица универсального знания была представлена здесь; они приобретали книги с такой же жадностью, с какой проливали кровь и охотились за удовольствиями. Ни один властитель, каким бы похотливым и кровожадным он ни был, не отказался от мечты Александра: построить город, который и в духовном, и в материальном плане заключал бы в себе всю грандиозность Вселенной.

Именно эта страсть к книгам — в большей степени, чем что-либо иное, — сделала город неподражаемым. Александрия была буквально набита рукописями: их насчитывалось как минимум полмиллиона, то есть столько же, сколько жителей. В здании, возведенном на границе дворцового участка и города, где свитки хранились в строгом порядке, в соответствии с особой классификацией, для них уже не хватало места. Пришлось построить дополнительное помещение — чуть подальше, на старом акрополе, рядом с храмом воинственного бога Сараписа (бородача, увенчанного короной, наполовину Зевса, наполовину Осириса), который был личным изобретением первого царя династии[28].

Но здесь, на акрополе, хранится лишь то, что на Востоке считают хламом, рухлядью, — в основном копии или дубликаты. Подлинной Библиотекой, в полном смысле этого слова, по-прежнему осталось «материнское» здание — первое, то, которое расположено внизу, ближе к порту, к гавани.

Перед его колоннадами, воздвигнутыми на большом искусственном холме, строители пожелали воссоздать страну, откуда прибыли книги, — так возникла рукотворная Греция, замкнутая пределами небольшой долины. Склоны холма повторяли в миниатюре отроги Олимпа; кусты и подобие луга служили оживляющим фоном для скульптурных изображений бегущих нимф, пастухов-поэтов и коз, застывших на грудах камней между оливковыми деревцами и настоящими источниками.

Этот маленький парк был посвящен девяти грациозным, но суровым дочерям Мнемозины, богини памяти, — музам, без поддержки которых нечего и пытаться изменить мир. Оказавшись перед лицом этих девяти фей, александрийцы переставали смеяться: прежде чем войти в Библиотеку, полагалось принести клятву музам. Ведь здесь письменные тексты существовали не в виде каких-то бесформенных обрывков с пометками царских администраторов, а в форме βίβλος, «книги», называвшейся тем же словом, что и «папирус», волокнистое растение, которое, после того, как его высушат, спрессуют, отполируют костью или раковиной, становится таким превосходным материалом для нанесения на его поверхность и последующего сохранения выписываемых чернилами знаков.

В самом этом слове чудится нечто сакральное; между прочим, βίβλος (с прописной буквы) обозначает и Книгу книг, Священное Писание иудеев, перевод которого на греческий язык был осуществлен, как говорят, в подземельях Фаросского маяка; точной даты этого события никто уже не помнит, но, несомненно, оно произошло около века назад. Для того чтобы переложить священную книгу на универсальный язык, потребовались усилия семидесяти ученых, которых собрали по приказу Птолемея. Сам царь подсмеивался над Яхве. Но для Лагидов любое знание, любой способ понимания мира являются священными. Несколько позже, когда индийский император направил в Александрию своих посланцев, чтобы они рассказали владыке Египта о Будде, царь их принял и выслушал со вниманием, хотя речь в тот раз шла вовсе не о деньгах, а о просветлении духа.