На глазах царицы разыгралось морское сражение, долгое и беспощадное. Началось все с того, что галеры Ганимеда атаковали суда ее возлюбленного, чтобы помешать их маневру. Цезарю удалось ускользнуть от некоторых, а другие потопить, после чего он блокировал выход из второго порта. Но удерживать эту позицию долго он не мог, и Ганимед, который был столь же упорен, сколь хитер, не собирался складывать оружие — несколько дней спустя он прорвал блокаду Цезаря.

Император не признал себя побежденным, но ответил таким сокрушительным и молниеносным ударом, что противник вновь обратился в бегство и нашел укрытие на Фаросе, где мог рассчитывать на безоговорочную поддержку многочисленных жителей острова. Узнав об этом — очевидно, на следующее утро, — Цезарь сразу же перебросил туда своих солдат.

Эффект неожиданности принес ему полный успех; он приказал перебить местных жителей, сжег и разрушил до основания все дома, потом попытался завладеть дамбой, связывавшей остров с берегом. Это ему удалось без большого труда; но когда он начал укреплять свои позиции, строя оборонительные рубежи, Ганимед со свежими резервами напал на его солдат. Для римлян — в том числе и Цезаря — не оставалось иного выхода, как броситься в воду и вплавь добираться до своих кораблей.

Во второй раз с начала войны все александрийцы поднялись на крыши, чтобы наблюдать эту сцену. Они толкали друг друга, ибо каждый хотел видеть, что происходит; в обоих лагерях люди воздевали руки к небу, моля богов о помощи, сжимали в горсти амулеты, давали удивительные обеты — в то время как Цезарь, уже теряя дыхание, плыл под градом метательных копий, стрел и свинцовых ядер.

Пурпурный плащ[51] сковывал его движения, и он вскоре от него избавился; потом поплыл под водой, чтобы враги не поразили его в спину. Все уже думали, что император утонул, но он вновь появился на поверхности. Красную материю сносило течением в сторону неприятеля, который, не сумев захватить императора, был в восторге от того, что овладел хотя бы этим трофеем. Цезарь еще много раз нырял под воду, а потом, когда египетские стрелы уже не могли его достать, вновь открыто бросил вызов течению и, после долгой борьбы с волнами, в конце концов ступил на твердую землю.

Когда он встретился с Клеопатрой и любовники, обменявшись первыми словами, посмотрели в сторону моря, они увидели, что плащ Цезаря развевается на мачте вражеского судна: Ганимед приказал поднять его туда как трофей. Красная материя, бившаяся на ветру, уже сама по себе символизировала ту участь, которую евнух для них готовил: он хотел, чтобы они захлебнулись в пучине стыда и в собственной крови.

Наступила зима с ее резкими ветрами и бегущими по небу тучами; на улицах Александрии похолодало, стало зябко и пасмурно; свинцовая муть притушила блеск мраморных плит, заволокла и будущее, и линию горизонта. Было совершенно очевидно: враг выиграл битву при Фаросе. Ганимед все еще удерживал в своих руках дамбу, соединявшую остров с континентом, а значит, он контролировал и мост, то есть его корабли могли свободно проходить из порта Доброго возвращения в Большой порт, внезапно появляться в виду города и дворца.

Да, конечно, Цезарь спас свою жизнь, но при этом потерял восемь сотен легионеров. На вражеских верфях спускали на воду один корабль за другим, а моряки Александрии продолжали преследовать галеры Цезаря и суда, пришедшие к нему в качестве подкрепления. Император же, со своей стороны, не имел никаких известий о сухопутных войсках, которые три месяца назад попросил у одного из своих азиатских союзников, Митридата Пергамского, в свое время поклявшегося ему в вечной верности. Не приходил ответ и от первосвященника Иерусалимского храма, которому Цезарь, через своих эмиссаров, попытался объяснить: совсем недавно у них обоих был общий враг, Помпей; и теперь первосвященник поступит весьма дальновидно, если окажет помощь ему, Цезарю, — тем более что (как объяснила римлянину Клеопатра) две пятых населения Александрии составляют иудеи. Уже сам факт вмешательства Иудеи в конфликт мог бы радикально изменить ситуацию: в этом случае евреи столицы не только перешли бы в лагерь Цезаря, но не оставили бы ни одного квартала в руках греков, которые в прошлом так часто их унижали.

Однако, как доносили шпионы Цезаря, на дороге через пустыню не наблюдалось никакого движения. В болотах Дельты они не встречали ни одного военного отряда, пусть даже авангардного, ни одного разведывательного патруля. Дни любовников, как безмятежно полагал Ганимед, были уже сочтены.

И вот в этот самый безнадежный период войны Цезарь и Клеопатра решили сыграть еще одну партию. Спровоцировать судьбу, бросить ей вызов. Причем самым рискованным способом: выпустив из рук свой последний козырь — малолетнего царя, который все еще находился в качестве заложника во дворце.

Подходящий случай вскоре представился: египетские офицеры, интриговавшие против Ганимеда, потребовали у римского полководца и царицы освобождения подростка, который, как думали заговорщики, мог оттеснить ненавистного им евнуха. Они клялись, что, как только царь окажется в городе, он возглавит армию и убедит своих солдат прекратить враждебные действия против римлян; тогда абсурдная осада сразу же закончится, честь обоих лагерей будет спасена, а Александрия и Рим смогут, наконец, примириться.

Разумеется, Цезарь и Клеопатра не поверили ни одному их слову. Они были согласны с аргументами заговорщиков только в одном пункте: в том, что Птолемей, которому скоро исполнится пятнадцать, желает править единовластно; а значит, едва получив свободу, он постарается избавиться от Ганимеда. Очевидно, что вопреки прекраснодушным обещаниям мятежных офицеров молодой царь немедленно бросит свое войско на штурм дворца. Но этот щенок, не имеющий никакого опыта, вряд ли окажется серьезным противником для солдат Цезаря — не говоря уже о том, что Арсиноя, скорее всего, сделает все от нее зависящее, дабы ускорить его поражение.

Итак, Цезарь и Клеопатра согласились выполнить требование заговорщиков, и сцена прощания молодого царя с влюбленными в смысле ее театральности стала одной из вершин того трагедийного действа, которое разыгрывалось во дворце вот уже пять месяцев. В присутствии Клеопатры (которая, несомненно, даже не пыталась притвориться взволнованной) Цезарь нанизывал одну на другую патетические фразы, умоляя подростка восстановить согласие в Египте и оставаться верным союзу с римлянами. Юный Птолемей пообещал выполнить все, о чем говорил император, затем рассыпался в медоточивых любезностях по адресу влюбленной пары и наконец, в миг расставания, картинно расплакался.

Провожая глазами удаляющегося царенка, Цезарь ликовал: он только что узнал, что Митридат со своим долгожданным подкреплением подошел, наконец, к болотам Дельты и что к нему присоединились несколько тысяч иудеев, посланных первосвященником Иерусалимского храма. Расчет Цезаря блестяще оправдался: одного упоминания имени Помпея хватило, чтобы евреи вспомнили о страшной резне, которую этот полководец учинил в Храме пятнадцать лет назад; тотчас же сформировалось войско из добровольцев, которое, пылая жаждой мести, выступило в поход. Один из крупнейших палестинских вельмож, Антипатр, даже предложил обеспечить солдат необходимыми запасами воды и продовольствия на время их недельного перехода через пустыню; и сейчас, когда Митридат уже огибал Дельту, все еврейские общины, попадавшиеся ему по пути, встречали его с ликованием.

Теперь победа императора, казалось, была предрешена, и, чтобы помешать вражескому флоту высадить людей, которые будут преследовать его союзников, Цезарь развязал грандиозное морское сражение, в ходе которого его адмирал, прежде чем сам пошел ко дну, сумел рассеять корабли Ганимеда.

Теперь Цезарю оставалось лишь соединиться с армией Митридата, которая, миновав Мемфис, двигалась к Александрии вдоль западного рукава Нила. Он посадил на корабли всех пехотинцев и всадников, оставив для охраны дворца только небольшой гарнизон.