Перепрятали. Яму закопали, утрамбовали, засыпали хвоей, тщательно уминая ногами каждый следующий слой, а в довершение всего перенесли на лопате часть обнаруженного неподалеку муравейника. Конечно, трудолюбивые насекомые могут здесь и не поселиться, а сбежать обратно, но вдруг да приживутся. Тогда маскировочка будет — ни одна собака не найдет.

Полюбовались на дело рук своих и вблизи, и издали: вроде бы ничего не заметно. Помечать место на карте Миша, против обыкновения, не стал. И правильно — если сами сюда вернемся, и так найдем, главное — к речке этой выйти. А если сами не вернемся, так другим и знать ничего не нужно. Спать будут спокойнее.

Золото, оставленное, как сказал Мишель, «на развитие», разделили на четыре равные части и распихали по рюкзакам. Получилось не то чтоб много по весу — кило по четыре с половиной, но и не мало по нашим меркам в смысле денежного эквивалента. Брали в первую очередь то, что меньше привлекало внимания: цепочки, браслеты, кольца с перстнями. Мне так и вовсе среди прочего досталась очень похожая на скифскую не то корона, не то диадема с топорно исполненными фигурками оленей и мелкими дырочками по нижнему краю — видимо, когда-то корона-диадема была оснащена подвесками.

Потом мы снова сидели у огня и каждый предлагал свой план дальнейших действий. Различаясь в деталях, в целом он у всех сводился к одному: добраться до железной дороги и смыться в голубую даль. В окончательной редакции Михаил изложил это следующим образом:

— К «железке» идти придется, тут больше никуда не деться. Если пешком через тайгу в Европу топать, аккурат к пенсии выберемся… Только ни на какие станции мы не пойдем. Ни на Осиноватую, — Миша взглянул на Лелека, предложившего этот вариант, — ни, тем более, на Узловую, — Миша посмотрел на меня и я даже поежился. — Извини, дружище, но насчет Узловой глупость ты спорол первостатейную.

— Думаешь, нас там до сих пор ждут? — пытаясь сохранить лицо, поинтересовался я с некоторым даже вызовом.

— Не думаю, а уверен. Безусловно ждут. И не только там, но и на любой станции от Рудска до родных пенат.

— Да брось, где им столько людей взять?

— А им и брать никого не надо. Пообещай любому стрелочнику ящик водки, так он будет сутками вокруг станции бегать, чужих высматривать, что твой кобель…

Это было правдой и возражать не имело смысла. Но тогда?…

— А на чем мы тогда поедем? — спросил молчавший до сих пор Болек. — Или мы по шпалам пешком пойдем?

— Зачем пешком? Поедем, знамо дело. С ветерком. А на чем… Дойдем до «железки», там видно будет, — ответил Миша и перешел к следующему вопросу.

Мы лежали в кустах метрах в двадцати от полотна железной дороги. На дальней, ведущей на запад колее стоял пыхтящий электровоз с пестрым ремонтным вагоном. Возле него суетились несколько мужиков в грязных оранжевых жилетках.

Было уже около трех часов, залегли мы в эти кустики около десяти утра, и все это время мужики лениво долбили кувалдами по рельсам, перекуривали, громко ржали — видимо, травили анекдоты — снова махали кувалдами, теперь уже — по шпалам, и убираться отсюда пока явно не планировали. Показаться им на глаза мы не решались, исходя из того, что, ожидая лучшего, надо готовиться к худшему. Этим дядькам вполне могли пообещать целую цистерну водки за информацию о встреченных ими на путях туристах. В количестве четырех человек, вот приметы, вот фото, этот — здоровый такой, этот, наоборот, сутулится и вообще похож на очкарика… Конечно, мы могли просто перестраховываться, но рисковать совершенно не хотелось, особенно теперь, когда рюкзаки оттягивал к земле глухо позвякивающий груз, а в тайге, в десяти днях пути на юг, ждала нас замаскированная муравейником яма.

А вот есть хотелось. И еще как.

Десять дней назад мы, засыпав пещеру с неопознанными останками кем-то давно убитых вооруженных людей и пересадив на просевший склон «пандуса» несколько кустов и тонких сосенок, пошли по берегу принесшей нам удачу реки на северо-восток, вверх по ее течению. Через три полных ходовых дня — вставали мы с рассветом, а лагерь разбивали уже в темноте, когда идти дальше становилось практически невозможно — повернули на север и пошли вдоль русла узкого, впадавшего в речку ручья. И шли так еще пять дней, петляя вместе с ручьем и не рискуя удалиться от воды. Когда же ручей, все более мельчавший, превратился в едва заметный родничок, наполнили фляги и дальше пошли по компасу.

Вчера доели последние продукты — несколько совершенно каменной консистенции черных сухарей и банку рыбных консервов. На четверых было, конечно же, очень мало, но Лелек и так растягивал скудные остатки продовольствия как мог. Без его опыта уже наверняка дня три питались бы чахлой травкой и сомнительной съедобности черно-сизыми ягодами, обильно покрывавшими редкие поляны.

К железной дороге Миша вывел нас почти ровно посередине между Осиноватой и Урманом, и только теперь объяснил — почему. Оказалось, что на этом участке колея делает достаточно крутой поворот и километра через полтора ныряет в тоннель, поэтому все составы здесь притормаживают и плетутся еле-еле, и мы получаем, таким образом, шанс забраться, к примеру, на платформу товарняка и, пусть без комфорта, но зато в относительной безопасности, миновать несколько станций, где нас наверняка поджидают. А потом, километров через двести пятьдесят-триста, мы можем так же спокойненько оный товарняк покинуть, купить билеты на поезд куда-нибудь в европейскую часть России — и тю-тю. Пусть ищут ветра в поле.

План был хорош, что и говорить. Только вот кушать хотелось все сильнее.

К вечеру ремонтники, наконец, побросали свои кувалды в вагон и отбыли в сторону Урмана. Мы перебежали на противоположную сторону колеи и засели под лапами подходивших прямо к рельсам елей. Вскоре по подремонтированному обходчиками пути потянулись на запад поезда — и пока это были исключительно поезда пассажирские. Видимо, ожидаемые нами товарные составы ожидали своей очереди где-то на запасных путях.

Перед нашим участком длинные зеленые «скорые», как Миша и предсказывал заранее, притормаживали и мимо нас проползали со скоростью бегущего человека, так что мы во всех подробностях могли любоваться сценами в освещенных купе и плацкартах. В большинстве купе, как и следовало ожидать, выпивали, в некоторых — тискались, в некоторых, занятых детьми и расплывшимися дородными тетками в застиранных халатах, слепо таращились в заоконную темноту, обгладывали куски жареной курятины или шелушили вареные яйца.

Как же это все было знакомо! Поезд — не самолет. Страна большая. За время поездки вагон превращается в общежитие на колесах, со всеми вытекающими последствиями: водочка, пьяные склоки, пьяные песнопения, пьяные случки на волглом белье, пьяные драки в заплеванном тамбуре… Но я бы сейчас с удовольствием оказался бы даже в такой атмосфере.

Увы, нам и этого не было дано. Наша стезя — грязный товарняк, ночью холодный, как оборотная сторона Луны, а днем, наоборот, раскаленный докрасна, как печка-буржуйка. А все потому, что в пассажирском поезде мы окажемся на виду множества людей, в том числе и проводников, у которых, вполне возможно, имеется к нам вполне определенный интерес — четыре туриста, вот приметы, вот фото… Это ведь только на милицейский запрос они могут наплевать и забыть, а вот просьбу оппонентов блюстителей порядка ни один здравомыслящий человек не забудет, и уж тем более не наплюет, постарается исполнить все точно и в срок. Как послушный Уставу солдатик.

Костер мы не разводили из естественного опасения привлечь к себе излишнее нежелательное внимание, поэтому сидели меж выпирающих корней, натянув все свитера и штормовки — ночью стало достаточно свежо, а под утро, когда всплыли над землей пласты зыбкого тумана, и вовсе уже зуб на зуб не попадал. Зато из-за тумана составы сбавили скорость еще больше и ползли теперь совсем по-черепашьи.

Сейчас, в серых рассветных сумерках, можно было попробовать забраться в вагон первого же грузового поезда, не рискуя схватиться в темноте не за то, что нужно и свалиться на рельсы. Но первый подходящий для наших целей состав оказался воинским эшелоном — крючились на платформах фигурки часовых из батальона сопровождения воинских грузов. Забраться в один из вагонов данного состава означало почти гарантированно получить пулю из карабина. И еще хорошо, если в седалище. Бывало, говорят, и похуже…