— Ростик, дружище, иди-ка сюда, — позвал он вдруг меня, не отрывая сосредоточенного взгляда от пестрого листа, и когда я присел рядом на толстый ствол поваленного непогодой дерева, сказал, ткнув пальцем в поставленный им еле заметный крестик:

— Вот смотри: по моим расчетам, мы сейчас находимся здесь. Правда, очень трудно точно определиться, расстояние приблизительное и никаких ориентиров. Так что будем считать — здесь. Теперь обрисуй мне расстановку армейских частей белых и красных на тот момент — и будем сообща думать, куда нам отправиться дальше.

Я, неловко водя грязным пальцем по зеленому листу карты, как умел объяснил, что и где находилось в интересующий нас исторический отрезок времени:

— Так… Смотри: здесь — таежная граница с Монголией и Китаем. Ну, тогда ее почитай что и не было… Здесь находились отряды войскового старшины Платонова, здесь — японцы генерала Хаматы, вот тут — железная дорога, ну, она и сейчас здесь… А основная линия фронта — весьма условная, правда, линия — приблизительно вот так шла, отсюда — сюда. Только трудно сказать точно, потому что красные быстро наступали и все менялось каждый день.

Миша только кивал головой и угукал, слушая мои несколько сбивчивые объяснения и пристально следя за движением пальца.

— А теперь поставь себя на место их капитана, — дослушав, предложил он мне.

— Поручика, — машинально поправил я его.

— Что?

— Поручика. Капитан же умер. После него командиром стал поручик Петелин.

— А-а… Ну, поручика, так поручика… И ответь мне на простой вопрос: куда бы ты отсюда в сложившихся условиях направил свой отряд?

Я помедлил, потому что вопрос, конечно же, совсем не был таким простым, как пытался это представить Михаил.

— Понимаешь, рассуждая абстрактно, у него имелось три пути. Вернее, даже четыре. Первый — повернуть на восток и идти на соединение с казаками Платонова — они же не знали, что к моменту предполагаемого соединения в тех местах уже будут красные. Второй путь — уйти на юг и попытаться встретиться с отрядами барона Унгерна. Только этот вариант, честно говоря, мне представляется весьма сомнительным, потому что вместо барона они могли нарваться на Сухэ-Батора… Далее: они могли плюнуть на все, вернуться к «железке» и сдаться красным, что так же маловероятно, учитывая классовую принадлежность личного состава. И, наконец, последний путь, самый невероятный: просто забраться поглубже в тайгу и там мужественно застрелиться от безысходности… Но все это — только гипотетические возможности. Как сказал бы Лелек — виртуальные. Потому что через два с лишним месяца они вышли к Сычево, где и погибли. А это однозначно говорит о том, что они двинулись на восток, приблизительно по такой вот дуге… — и я ногтем отчертил на карте кривую линию.

— Карту не порти! — сказал Миша сердито и добавил после долгих раздумий: — Похоже, ты прав. Только пошли они, я полагаю, не сразу на восток, а на четыре-пять делений угломера отклонились для начала к юго-востоку… Соображаешь?

Я мучительно пялился в карту и ни черта не соображал.

— Почему на юго-восток? И на сколько чего они отклонились?

— Шпак ты, все-таки, Ростик, — удовлетворенно сказал Миша наигранно-презрительным тоном отставного лейб-гусара, — а я тебя за умного держал. Отклонились они градусов на двадцать пять-тридцать. А почему… Скажи, ты с большим отрядом далеко ушел бы по тайге на подножном корму, пусть даже с попутной охотой на всяких гусей-оленей?

Я пристыжено молчал. А ведь нетрудно было догадаться! Мы же и сами совсем недавно на тощем рыбном рационе сидели… Миша, словно угадав мои мысли, продолжил:

— Забыл, как рыбу руками ловил? А нас ведь всего четверо было, а не полсотни при конях. К тому же транспорт имеет обыкновение требовать ремонта. Так куда бы теперь ты повел свой отряд?

Более не колеблясь, я смело ткнул пальцем в набранное на типографской карте мелким курсивом название «Егоровка». На моей карте сей населенный пункт фигурировал под тем же именем. Вот уж воистину — чем дальше в лес, тем меньше перемен. Тем более — революционных. Как там у Бродского сказано? — «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». До моря тут, конечно, как до Пекина на четвереньках… Да, по всему выходит, что только в Егоровку мог направить поручик свой поредевший отряд, так как все прочие таежные деревеньки были расположены либо слишком близко к железной дороге и, следовательно, к красным, либо гораздо южнее оптимального, рассчитанного на соединение с Платоновым, маршрута.

Стало быть, и нам предстоит идти туда же, в Егоровку. Однако, приличное расстояние. Никак не меньше дней десяти-двенадцати пешего пути.

Миша провел карандашом в миллиметре над картой воображаемый маршрут.

— Значит, так и пойдем. Километров двадцать вот по этому ручью, затем возьмем левее, по распадку спустимся к реке и дальше — вот к этим возвышенностям… Так… Дня три пути. А там определимся… Эй, пехота! — позвал он друзей-туристов, — хватит там играть в черных следопытов!

И пропел из какой-то полузабытой песни:

— Пора в дорогу, старина, подъем пропет…

Гробницу мы снова заложили плитами и присыпали землей, хотя эти истлевшие кости уже вряд ли смогли бы заинтересовать даже самого оголодавшего зверя. Братская могила обрела свой первозданный вид, и череп все так же смотрел пустыми глазницами поверх наших голов куда-то на восток. Мы уходили, через плечо поглядывая на него, и не подозревали, что совсем рядом, едва ли не под нашей палаткой, лежит в земле часть бесценных полусгнивших снарядных ящиков…

На следующий день к обеду вышли по распадку на берег очередной таежной речки — как обычно, не широкой, но бурной. Можно было по накатанной технологии обмотать Болек веревкой и пустить вброд на противоположный берег, после чего, держась за туго натянутый меж берегами страховочный трос, перебраться через поток. Однако, в виду отсутствия особой спешки, решили не мокнуть и избрали другой вариант, то есть пошли берегом вниз по течению в надежде отыскать брод или — чем черт не шутит — каменистую речную шиверу, где можно было бы, перескакивая с камня на камень, форсировать водную преграду даже не замочив ног.

Мечтания насчет полной сухости нижних конечностей оказались, как и положено мечтаниям, бесплодными, но относительно приличный брод мы, после двух часов неспешной прогулки вдоль речушки, все же отыскали. Берег здесь спускался к воде достаточно полого, так что, пожалуй, даже могла бы, не рискуя перевернуться и рухнуть на речные валуны, съехать грузовая машина, если бы, конечно, какой-нибудь безумный экстремал-любитель умудрился бы на той самой машине в этакую непроезжую глухомань забраться.

Возле самого берега воды было чуть выше колена. Потом дно начинало полого подниматься и на левом берегу переходило в широкий каменистый пляж, отличавшийся от, скажем, галечного пляжа в Ялте только тем, что камни были острыми, не обкатанными прибоем, да еще по вполне понятной причине отсутствовали толпы дряблых, с отвисшими пивными животами, курортников и загорело-целлюлитных длинноногих курортниц. Отсутствие первых сожаления не вызывало, и без того конкурентов-кладоискателей выше крыши набежало. А вот на отсутствие вторых, озвучивая общую мысль, горько посетовал любвеобильный Лелек, совершенно уже, по его словам, одичавший без своей Ирэн и вообще — женского общества.

Честно говоря, мы вполне разделяли Лелековы сожаления: непривычно как-то было столько времени провести в сугубо мужской компании, без облагораживающего женского начала. Впрочем, такое начало далеко не всегда бывает облагораживающим. Оно бывает еще и разлагающим. Причем в условиях, подобных нашим — почти всегда.

Долго обмусоливать эту скользкую тему мы, однако, не стали, потому что женщины наши — дома, за сотни километров от своих заросших дремучими бородами обтрепанных дружков. Так что и горевать вроде как не о чем…

Пока Лелек прямо на берегу сооружал костерок из в изобилии валявшегося на камнях принесенного рекой сухого как порох топляка, а Михаил, уткнувшись носом в карту, отмечал — естественно, очень приблизительно — наше местонахождение, мы с Болеком прошлись по пляжу к невысокому, метра два, песчаному обрывчику, желтой полосой отделявшему серую ленту пляжа от темно-зеленого моря тайги… Надо же, — мерзко хихикнул мой внутренний голосишко, — море тайги… «Под крылом самолета о чем-то поет ля-ля, ля-ля-ля…» — как живучи забитые в восприимчивый детский мозг клише! Хотя, если смотреть с самолета, действительно должно быть похоже на море.