Миша сидел, откинув голову на спинку кресла. Глаза его были закрыты: то ли дремал, то ли о чем-то задумался. Я его не беспокоил, ему сегодня и так здорово досталось, пусть отдохнет, сил наберется. Они, эти силы, нам еще, судя по всему, ох как понадобятся…

Мы медленно катили по спящему городу и я размышлял о том, как странно все-таки устроена жизнь и какие незначительные на первый взгляд события способны круто изменить ее плавное течение. Вот не найди я этих пожелтевших от времени бумажек или не обрати внимания на некоторые несоответствия в датах и географических координатах — и ничего бы не было. Ни решения отправиться на поиски колчаковского золота, ни нашей концессии, ни ужасной смерти Игоря, ни драки «на ощупь» в темной квартире, ни еще одного — непонятно чьего — трупа… И ведь это я его убил, Господи, я! Вот взял железку — и бац по голове… Страшно, но просто. И очень эффективно.

Но почему же не терзает меня комплекс Раскольникова?…

Всю свою сознательную жизнь я много и с удовольствием читал, причем часто — безо всякой системы, просто все подряд, перемежая классику мифами, фантастикой, историческими романами, детективами и прочей беллетристикой. Помню, в детстве мама даже прятала от меня книги и силком выгоняла во двор, погулять. Я выходил, доставал из-за спины заткнутый за брючный ремень припрятанный томик и продолжал читать на улице… И все произведения, касавшиеся деяний необычайных, как то: поиска кладов, погонь, слежек, рукопашных баталий и тому подобного приучили меня к тому, что в оных деяниях в обязательном порядке участвуют люди яркие, смелые и прекрасно к оным деяниям подготовленные (я, понятно, не беру в расчет войну и прочие форс-мажорные обстоятельства). Например: тайные агенты, капитаны пиратских бригантин, мушкетеры Его Величества, разномастные неуловимые мстители — от белозубого Зорро до чумазых «красных дьяволят» — и разные прочие д`Артаньяны. А с наступлением эры штатовских боевиков этот список пополнили спецназовцы всех мастей, черепашки-ниндзя, простые ниндзя, крутые Уокеры и всякие иные Бонды (Джеймсы Бонды!). Вся эта братия прекрасно умела стрелять, взрывать, драться, кусаться, ловить, травить, мочить и многое другое. Эти ребята запросто отправляли на тот свет целые полки и корпуса противника голыми руками и простым чихом, да к тому же не испытывали при этом никаких финансовых затруднений…

А я? Ну кто я, спрашивается, такой по сравнению с любым из этих монстров? Или даже без сравнения. Так, нуль без палочки, обычный серый, как штаны пожарника, инертный гражданин; обычный архивный червь; обычный сотрудник обычного заштатного музея; обычный, обычный, обычный… С нерешенными материальными проблемами, аллергией к женитьбе и прочим проблемам женского пола и весьма сомнительными перспективами. А тут вдруг — трах! бах! — этот самый серый товарищ, я то есть, оказывается вовлеченным в водоворот событий, о которых раньше лишь читал, причем — посмеиваясь, ибо полагал подобные события в обыденной жизни попросту нереальными… Ты, дружок, — прорезался невесть откуда затаившийся во время последних событий внутренний глас, — почитаешь себя шибко умным, а ведь не учел таких вариантов в своем страстном монологе о притягательности Золотого Тельца. А теперь уж что поделать: нацепил бычью голову — не говори, что не Минотавр… Да я и не говорю, деваться-то и вправду некуда. Жаль только, что я ничего не умею, кроме как подсвечником размахивать, да и то лишь по наитию… А мерзавца этого, ну, которого я по башке саданул, мне нисколько не жалко, потому что эта мразь пришла для того, чтобы меня убить, как убила перед этим Игоря, и никакой Порфирий Петрович не докажет мне, что я, мол, «права не имел» и поступил, мол, плохо и что, мол, ай-яй-яй тебе, Ростислав… Потому что на любое событие существует как минимум две точки зрения — плюс и минус — а «хорошо» и «плохо» только у Маяковского четко разграничены, да и то лишь в книжке для детей дошкольного возраста. В повседневности же это не менее субъективные понятия, чем та же «правда», к примеру. Вот, скажем, для капитана Кука то, что его слопали аборигены, было, безусловно, очень и очень плохо — понятно почему, да? А для аборигенов, оного мореплавателя вовнутрь употребивших — напротив, куда как хорошо, я бы даже сказал — просто-таки замечательно, потому что они посредством бедолаги-капитана избавили себя от лютой голодной смерти, и жен своих от нее спасли, и детушек малых. Что, кстати говоря, было с их точки зрения не только хорошо, но и высоконравственно, поскольку полностью сопрягалось с их моральными ценностями… Или, обращаясь к более знакомым темам — то самое наступление большевиков весной двадцатого года. Для самих красных это было, само собой, чудесно: и белых побили, и всю Сибирь советской сделали. А для белых то же событие и по тем же причинам явилось ужасной катастрофой. А для крестьян, к примеру — то хорошо, то плохо: в двадцатом году — прекрасно (как же, Колчака расстреляли, слыхал?… Как не слыхать, слыхал! Вот ведь радость-то какая!), потом — отвратительно (продразверстка, будь она неладна, весь хлебушко подчистую выгребли), через пару лет — снова ничего себе (НЭП и прочие связанные с ней приятные вещи), а в начале тридцатых — хуже некуда, потому как половину самих крестьян отправили туда же, куда десять лет назад отправили белых во главе с адмиралом. В места без адреса…

Вот попробуй и разберись тут, кто мы сами-то такие: нравственно мы поступаем или нет; будут ли нами гордиться или, напротив, предавать анафеме и поносить на всех углах; хорошие мы люди или так себе. Или же того и другого в нас намешано в разных пропорциях? Намешано, ибо мы всего лишь люди, ergo, ни что человеческое нам не чуждо, а вот чего в нас больше — неизвестно, потому что это ведь смотря с чьей точки зрения. Так-то вот, судари мои…

Кое-как приткнув машину в десятке метров от подъезда между белой «Тойотой» с правым рулем и стоявшей здесь, кажется, со времен покорения Сибири Ермаком двадцать первой «Волгой» с блестящим оленем на капоте, но без колес, я разбудил Мишу (он, оказывается, действительно задремал под монотонное гудение мотора), тщательно запер машину и взвалил на плечо и рюкзак, и раздувшуюся спортивную сумку. Мишель взял в менее пострадавшую левую руку пакет с двумя бутылками «Амурской».

На востоке, над изломанной линией многоэтажек, начинал сереть рассвет.

Наше явление вызвало среди оставшихся в квартире на осадном положении концессионеров форменную немую сцену, где роль важного чиновника из Петербурга играл, разумеется, разукрашенный гематомами Михаил.

Лелек и Болек напряженно молчали, ожидая разъяснений — только кулаки сжимали-разжимали непроизвольно. Лицо Сергея скривилось в злобно-жалостливой гримасе: жалостливой — по отношению к Мише, злобной — к тем, кто его так отделал.

— А ты-то почему целый остался? — подозрительно поинтересовался он, оторвав, наконец, взгляд от гематом на лице командира и переведя его на мою, визуально ничуть не пострадавшую физиономию.

— Не замай, дружище. Славка мне, можно сказать, жизнь спас, — вступился за меня Михаил. — Пойдем, что ли, на кухню, там все и обсудим…

Для начала Лелек доложил, что никто не звонил по телефону и не пытался ломиться в дверь, что все свои вещи и сумку для Сергея — за неимением рюкзака — они с Болеком уже упаковали, что прозвонились в справочную аэропорта и узнали всю информацию о ближайших рейсах, летящих до Рудска или через него, и что Сергей сразу после нашего ухода звонил соседям и те сказали, что к нему вечером приходили какие-то знакомые, искали, спрашивали — разумеется, не нашли, покрутились возле дома до темноты, а куда потом делись, того соседи не ведают… И лишь после этого отчета Миша рассказал о наших злоключениях.

Говорил он долго, с подробностями, на многие из которых я совсем не обратил внимания — например, на то, что у одного из нападавших кисти рук были покрыты синими разводами татуировки — а когда закончил, ко мне подошел Сергей и, крепко пожав руку, сказал только одно: «Спасибо». Я понял, за что — за Игоря. И за то, что счет теперь был один-один. Смерть одного из бандитов словно бы вдохнула в нас отсутствовавшую уверенность в свои силы и в то, что все для нас еще может закончиться хорошо…