Уж не говоря о том, что это… ну, обидно, что ли. Получается, что все, кто после тридцати — уже и не личности? К тому же, если все в Гайдары полезут, где на всех полков напастись?

По-моему, сотворить нечто действительно стоящее человек — я имею в виду обычного человека — может лишь по накоплении опыта, жизненного и творческого, а это происходит, как правило, именно после тридцати. А если до, значит, этот человек — гений. Но ведь не могут же быть гениями все поголовно, потому что тогда сама гениальность исчезла бы как понятие. Или появились бы гении над гениями, этакая первая производная. А потом — гении, чей искрометный дар и недюжинный даже на общем гениальном фоне интеллект был бы подкреплен еще и мощным финансовым, как говорили классики марксизма-ленинизма, «базисом». Этакая вторая производная. И все вернулось бы на круги своя.

Если же вдруг действительно правы поборники юного Гайдара, тогда нынешняя ситуация — мой шанс состояться. Не знаю уж, насколько как личность, но как завидный жених и независимый (насколько это возможно в наших условиях) человек — безусловно.

…Но тогда, друг мой, — вклинился в рассуждения двойник-невидимка, — перед тобой встает другой вопрос, обусловленный твоим воспитанием, образованием и прежним взглядом на жизнь: состояться как завидный жених — для чего? Чтобы каждый день набивать утробу в дорогом ресторане («Э-э-э, голубчик, севрюжки, м-да-с… Да поживей, болван!»)? Или, к примеру, открыть частный музей (частную коллекцию), набить его украденными по всему миру мумиями фараонов, шашками буденных, другими-прочими раритетами, разбавить сей винегрет строгими секьюрити из спившихся каратистов — и никого более не пущать? Или просто — взять, да и вообще не работать? И чтобы твоя осатаневшая от безделья и до смертных колик одолевшая своим нытьем жена — между прочим, любимая когда-то женщина — делала трагедию из сломанного ногтя и колотила зонтиком неизбежно вороватую прислугу?… Н-да. Как-то это, мой друг, мягко говоря, несимпатично выглядит. К тому же, если все сведется к этому, то следующим моим свершением станет, скорее всего, полная деградация, потому что все это барахло будет необходимо беречь и лелеять, и чем больше будет расти куча барахла, тем больше будет уходить сил на ее охрану (роту автоматчиков и штурмовики прикрытия). А ни на что иное ни этих самых сил, ни даже времени уже не останется. А это — регресс, a priori. В общем, закат Римской империи. И толпы пляшущих на костях варваров Аттилы… Правильно, друг мой. Вспомни того же кривенького-лысенького: он же, когда по телевизору выступает, «Я — за!» без ошибок сказать не может. И прочие мастодонты его круга — не люди ведь, калькуляторы. Как что увидят: щелк-щелк-щелк клавишами… чаво? Куинджи? «Луна над Днепром»?… щелк-щелк… не-а, для туалета — дорого, а в бильярдной места уже нет…

…И получается у тебя — что? Получаются у тебя, друг мой, две полярных крайности, а находиться одновременно и там и там невозможно, потому что не бывает так, чтобы и рыбку съесть, и косточкой не подавиться… Но может быть, мой друг, я все же не прав и у меня по бедности и скудости просто сформировался взгляд маленького человечка Акакия Акакиевича на, скажем, склад с шинелями: зачем столько, если нужна всего одна? А прав как раз Михаил со товарищи, и мне удастся благополучно достичь «золотой середины» и не стать при этом «калькулятором»? И прав ты, друг мой, мой внутренний страж, референт и судия, уверяющий, что я попросту трушу и выдумываю оправдание бездействию?

Не знаю… Но в любом случае, правы они все или нет — что бы ошибиться, надо попробовать. И деньги, друг мой, все равно лишними не будут, в этом твои гости правы уж точно на все сто процентов… Ну да, ну да… И вообще: разглагольствовать каждый дурак может, а вот сделать… Чувствуешь в себе силы — иди, не сиди на месте, размышляя о том, как много сумел бы ты, в принципе, добиться, да вот все что-то мешает: то задница к дивану прилипла, то дождик на завтра обещали, черт бы его подрал, а вот если бы не дождик и программа телепередач, ты бы показал всему свету, каков ты исполин и о-го-го-мужик!.. Просто — надо встать с дивана и пойти под дождик. С рыбным обозом, например…

Так что я там говорил не так давно о своем неприятии маслянистого блеска Золотого Тельца?

Правду говорил, между прочим. На тот момент. А на этот момент правдой являлось то, что блеск этот пресловутый уже влек меня, как влечет нестойких к гипнозу потенциальных доноров песня вампира. И я ему поддавался. Не без удовольствия. Потому что все для себя решил. И еще потому, что Правда не есть Истина, сияющая где-то в горних высях и единственно непогрешимая. Правда — понятие насквозь субъективное. То есть — зависящее от субъекта. То есть — от человека. То есть — от меня… Но ты же изменяешь своим идеалам! — иронично напомнил внутренний «я»… Я изменяю своим идеалам? Каким идеалам? Впрочем, возможно… Но я все же надеюсь, мне удастся отыскать эту призрачную золотую середину, и идеалы мои при этом нисколько не пострадают…

В общем, к полуночи мы составили то, что бессмертный сын турецкоподданного назвал бы «концессией». В концессию нашу на настоящий момент входило, как легко можно догадаться, четыре концессионера, то есть все участники «совета в Филях» — на моей кухне, то бишь.

Наутро, мучимый всеми известными и неизвестными хворобами, проистекающими от неразумно-неумеренного потребления веселящих напитков и большого количества сигарет, я долго не мог заставить себя поднять с подушки чудовищно раздувшуюся стеклянную голову, которая, если верить ощущениям, не прошла бы даже в дверной проем.

Судя по тишине за окном, было еще раннее утро. Правильно Болек говорит: «Сон алкоголика крепок, но краток»… Я валялся на диване в позе умирающего гладиатора и страдал, а в космическом вакууме черепной коробки шариком на разноцветном рулеточном диске скакал по кругу моего же изготовления тезис. Тезис гласил: «Во время пьянки всегда рождаются гениальные идеи. Главное — ни в коем случае не пытаться потом воплотить их в жизнь».

И в то же время, достаточно отчетливо помня все детали вчерашних посиделок и собственные умствования о Добре и Зле (образно говоря), я прекрасно сознавал, что на сей раз собственному мудрому правилу не последую…

Когда я нашел в себе силы, достаточные для того, чтобы добраться на подгибающихся конечностях до ванной комнаты и похлебать из-под хрюкнувшего крана холодненькой водички, солнце уже вовсю светило в раскрытые окна, а с улицы летел в квартиру многоголосый гвалт, издаваемый проносящимися мимо дома машинами, летящим где-то в безоблачном небе самолетом, возбужденной перекличкой приподъездных бабулек и ором копошащихся в песочнице чумазых младенцев. В общем, обычная городская какофония.

Мои вчерашние визитеры чинно восседали на кухонных табуретках, балуясь, по своему обыкновению, пивком. Похоже, добрые духи Мишиной квартиры вовсе не сидят себе послушненько дома, а повсюду следуют за своим хозяином: вчера ночью, когда мы отправились, наконец, на боковую, мой допотопный вечно голодно рычащий «ЗиЛ» был стерильно чист, как кошелек бюджетника в конце месяца, а сейчас — мама родная! — пожалуйста: вскрытая полиэтиленовая упаковка с нарезкой бекона, яйца, масло, оливки (или маслины, не знаю, я их всегда путаю) в красивой пестрой банке с нерусскими буквами, еще какая-то снедь в многочисленных непрозрачных пакетиках. И, разумеется, пиво. Много пива разных сортов. Вот спасибочки-то вам, добрые Мишины духи!

— Господа, у меня дежа-вю, — жалобно проблеял я. Опухший язык царапался во рту, как напильник для грубой обработки древесины, но выговорил я свою тираду на удивление членораздельно.

— Ага, только Лелека-Болека не хватает для полного натюрморта. — У Сергея, не смотря на почти опустошенную бутылку извечного «Грюнвальда», дела с дикцией тоже обстояли далеко не лучшим образом.

— О, кстати! Раз уж зашла речь… — оживился казавшийся дремавшим Мишель. — Нам ведь пешком идти придется. Долго, не меньше месяца, я думаю. И совсем не по проспекту Красных Партизан. Спать в лесу, в луже под дождем. Готовить на костре… Мы это умеем? — Миша оглушительно высморкался в гвардейских размеров носовой платок с легкомысленными цветочками, затолкал его, скомкав, в задний карман брюк и обвел всех внимательным взором.