Ну, кому это знать, как не Михаилу… Я мимолетно пожалел о том, что у нас нет такой подробной замечательной карты, ведь насколько проще было бы нам тогда шастать по тайге! А ту разноцветную макулатуру, которую продают в книжных магазинах под видом топографических карт, хорошо упомянутым Мишей оккупантам подбрасывать. Подбросил — и все, можно вражеский отряд смело списывать со счетов. И никакой Сусанин не нужен.

Первых деревьев мы достигли только через час. Очевидно, я ошибся при определении расстояния: от свалки до леса было никак не менее километров пяти. Глубоко в чащу мы забираться не стали, а нашли более-менее подходящие для установки палаток относительно ровные места метрах в пятнадцати от опушки, быстренько соорудили лагерь и, зевая так, что чуть не выворачивало скулы, расползлись по своим капроновым домикам.

Забравшись в спальный мешок и сладко зевнув, я начал стремительно погружаться в сон, и уже почти полностью оказавшись в объятиях Морфея, краем уха уловил рев мощного автомобильного движка… нет, двух движков. Сдвоенный гул накатил со стороны города и пронесся мимо за какие-то считанные секунды. С вялой мыслью: «Надо же, не спится кому-то. Вот ведь полуночники!» я, наконец, уснул…

— Слышь, Бивень, пойди-ка вон у деда поспрошай: видал он тут туристов каких-нибудь, так-их-растак — этого не говори, — а если видал, узнай — куда делись. Давай, в темпе…

Посланный в рекогносцировку боевик через пару минут вернулся.

— Ну и че этот старый хрыч говорит? Были?

— Были.

— Так, припоздали мы, в натуре. Гребаные «сапоги», всю фишку обломали!.. Ну и че он лопочет, куда эти вшивые турысты делись?…

— Уехали.

— Куда?…

— Ну, туда вот…

— Да понятно, что «туда», а куда «туда»?… Да ты пальцем ткни, ископаемое!

Бивень рукой показал направление.

— Короче, Вова, этот старый баклан базарил, что они машину взяли и на ней укатили.

— Че? На какой еще машине?

— Ну, на такой… грузовой, во! У нее еще полоса красная по боку.

— А-а-а, ну, это агрегат приметный.

— Только номер-то мы не знаем…

— Да на черта мне его номера — тут не город, и так в момент прочухаем, когда нагоним. Короче, братва, слушай сюда: у лохов часа четыре форы, дорога тут типа одна, деваться им конкретно некуда, часов за семь нагоним. А там — глухомань, так нам это в кайф, в натуре.

— Эх, жалко, среди них баб нету, — тихо пожалел один из бойцов.

Две до крыш облепленные грязью «японки» одолели, переваливаясь, асфальтированный участок трассы, вышли на грунтовку и развили вполне приличную для ночного времени скорость. Со свистом миновали въезд в тайгу и, сбавив темп, растворились в предутреннем тумане…

Проснулся я уже утром от нестерпимого естественного желания. Мельком глянул на часы. Ого! Спал-то всего три часа, а бодр и свеж, как огурчик (интересно, кстати, почему принято так говорить: «как огурчик»? Огурчики ведь тоже разные бывают, знаете ли…). Вот что значит — свежий воздух! Серега, мой сосед по палатке, еще сладко посапывал. Из зеленого синтепонового спальника торчали наружу только взъерошенные светлые волосы. На синих скатах желтыми пятнами дрожал пробивавшийся сквозь спутанные ветви подлеска солнечный свет.

Стараясь его не разбудить, я тихо вылез из палатки, прихватив полотенце и кожаный чехол от китайской «мыльницы», в котором у меня находился вовсе не фотоаппарат, а различные умывальные принадлежности: зубная паста, щетка, тюбик с кремом для бритья, который я использовал вместо мыла, что весьма удобно в полевых условиях, и всякая прочая мелочь.

Ночью, на подходе к кромке леса, мы, перепрыгнув с берега на берег, форсировали узенький ручеек. К нему-то я сейчас и направился, размышляя по дороге о том, сколь зефиричны и не от мира сего многие литературные герои. Вот, скажем, небезызвестный шевалье д`Артаньян: скачет он, стало быть, три дня и три ночи, не ест, бедняга, не пьет, с седла не сходит. Даже, пардон, чтобы пописать, не говоря уж о чем-то большем. Железный человек, одним словом. И конь его те же три дня скачет без роздыху и всего остального. Тоже железный… С тех пор обмельчал народец, не то что три дня — одного-то продержаться не может. Вот, помню, в армии — бродишь ночью по посту вдоль облупленного забора с ржавой колючей проволокой, бдишь на страже мирных завоеваний, а оно, как обычно, накатывает в самый неподходящий момент — еще раз пардон. И думаешь: то ли продолжать неукоснительно исполнять требования «Устава гарнизонной и караульной службы» и мужественно надуть в галифе, то ли наплевать на этот самый Устав, да и надругаться над вверенным твоему неусыпному попечению постом. Дилемма! Впрочем, обычно мочевой пузырь одерживал верх над чувством долга…

Тщательно исполнив водные и прочие процедуры, выкурил натощак, сидя на небольшом песчаном пляжике, первую за день и от того особенно сладкую сигарету и, бросив досмоленный до фильтра окурок в воду — быстрое течение тут же подхватило его, закружило вокруг камней и унесло — полюбовался зависшим над злаковым полем солнцем. В его ослепляющем свете и далекая свалка, и сам покинутый нами ночью городишко казались лишь размытой серой волной. День обещал быть знойным.

Посидев на пологом берегу ручейка еще минут десять и выкурив вторую сигарету, я вернулся к месту нашей первой таежной ночевки. Впрочем, пока это была, конечно, еще не тайга как таковая, а просто сосновый бор, светлый и прозрачный, с редким подлеском и яркими брызгами солнца на толстом ковре опавшей хвои и тентах двух наших палаток.

Кстати о палатках: Лелека и Болека Мишаня не напрасно называл профи в туризме. Все снаряжение у них было красивое, прочное и вместительное, но вместе с тем очень легкое и занимавшее в уложенном виде совсем мало места. Принадлежавшие друзьям капроновые жилища, в которых мы спали, со всеми растяжками, колышками и тентами весили от силы килограмма два, а поместиться при этом могли в не очень-то и объемистый карман на клапане рюкзака. Да, многое изменилось за последние годы. Вот лет десять назад, когда мы с Мишелем ходили в двухдневные походики, мне приходилось таскать настоящее брезентовое чудовище, тяжеленное и неудобное в установке, как чехол для танка, да к тому же занимавшее почти весь рюкзак, так что запасные носки еще кое-как в него вмещались, а вот продукты уже нет. При этом, если в означенной палатке спало больше двух человек, лежать они могли только на боку и переворачивались на другой бок только вместе, по команде. Ходить с такой ношей было истинным мучением, потому что уже через полчаса ключицы под лямками начинали прогибаться, а язык свешивался до третьей пуговицы на манер пионерского галстука…

Одно лишь было плохо в новом снаряжении — для нас, по крайней мере — и сами палатки, и растянутые над ними на случай дождя тенты имели радостную яркую желто-синюю «сигнальную» расцветку и видно, даже в лесу, их было издалека. Для обычного похода это, безусловно, было преимуществом, а вот для нашего теперешнего предприятия…

Из-под жовто-блакитного, как петлюровское знамя, тента нашей палатки выбрался, пятясь задом на манер лангуста, Сергей — видимо, я своей возней его все-таки разбудил. Мы перекинулись обычным «Утро добрым не бывает» — «И Вас туда же!» и разошлись: он — к ручью, по моим стопам, а я — к костру, вокруг которого уже суетились Болек и Мишель.

Здесь тоже видна была рука опытного мастера: над костром между двумя сосенками был натянут тонкий металлический тросик, а с него свисали цепочки с крючками, и уже на этих крючках висели над почти бездымным огнем два плоских закопченных котелка, которые Болек именовал «каны». В обоих канах бурлила вода и Миша, словно заправский кулинар, что-то засыпал в них из передаваемых ему завхозом Болеком пакетиков.

Из второй, стоявшей ближе к костру, палатки выполз на четвереньках Лелек. Сев на пятую точку и обувая кроссовки, он пожелал всем доброго утра…