Еще минут через двадцать, мы наконец дождались «нашего» состава. Полз он медленно, цистерны чередовались платформами, платформы — товарными вагонами с откаченными вдоль бортов дверями; в общем, это было именно то, что нужно.
Первым, ухватившись рукой за грязную ржавую скобу и пробежав, примериваясь, метра три по шуршащему сыпучему гравию, в настежь раскрытый зев забросил тело Лелек. Быстро освободившись от рюкзака, он принял наши и поочередно помог забраться мне и Болеку. Мише приходилось хуже всех — полученная в Сенчино рана хоть и зажила почти, но все же делала его левую руку частично недееспособной, так что ему пришлось пробежать рядом с вагоном метров пятнадцать, пока мы наконец не приноровились и общими усилиями, ухватив за рукава и капюшон штормовки, не втянули его в «теплушку».
Отдышавшись, принялись устраиваться в углу, подальше от открытой двери. Вагон не был пуст: валялись тут и там несколько пестрых коробок из-под импортных телевизоров, обрывки коричневой упаковочной бумаги, пара неоструганных серых досок с остатками березовой коры на ребрах, рулон ссохшегося потрескавшегося рубероида и совершенно здесь неуместная кувалда, приваренная к длинной ручке-трубе. Из всего вышеперечисленного мы, дабы укрыться от случайного взгляда какого-нибудь ретивого путейца, соорудили маленькую баррикаду, по возможности придали ей вид случайно нагроможденного мусора и, укрывшись за этой ширмой, моментально провалились в чуткий тревожный сон.
Проснулись от духоты. Было около полудня, обезумевшее солнце жарило вовсю, раскаленная металлическая крыша обдавала полутемное нутро вагона волнами влажного жара, от которого было трудно дышать, а кожа обильно покрывалась бисеринками липкого пота. Колесные пары монотонно погромыхивали на стыках, пол плавно приятно покачивался и мелко вибрировал. Если бы не одуряюще-горячая атмосфера, условия путешествия можно было бы назвать идеальными. Конечно, не бизнес-класс для разъевшихся VIP-персон, но ведь и мы — не особы королевской крови. И стали за прошедший месяц настолько неприхотливы, что на жесткий дощатый пол и отсутствие заботливых стюардесс внимания не обращали вовсе.
Я, преодолевая влажную сонную одурь, добрался до открытой двери и лег на живот, сложив руки под подбородком. Встречные потоки воздуха врывались в вагон и остужали мое распаренное тело, а за дверью мелькала поросшая пихтами обочина и пунктиром проскальзывали иногда бело-серые скальные выступы. Было хорошо.
Скоро все последовали моему примеру. И лежали мы так, ничего не говоря и ни о чем не думая, еще около часа. Потом придорожные столбы замелькали реже, появились темные бревенчатые избы — поезд замедлял ход, приближаясь к какой-то станции. Мы спешно ретировались в свое картонное укрытие.
Миша достал карту — одну, типографскую, потому что в моем рукописном творении проку никакого уже не было — прикинул на глаз пройденное расстояние и время, и уверенно сказал:
— Что ж, друзья мои, и Осиноватую и Узловую мы, похоже, благополучно проспали.
— А это что? Что за станция такая? — не смог не процитировать Болек.
— А это, скорее всего, Красный Партизан… — Миша вдруг хохотнул. — Представьте себе такой адрес на конверте: Россия, Сибирь, Красный Партизан… Готовый сценарий для тупого голливудского боевичка…
Он на полуслове осекся. Хрустнул гравий под чьей-то ногой и прокуренный голос, обращаясь к невидимому собеседнику и, очевидно, продолжая прерванный разговор, пробасил:
— …через пару часов. Локомотив перецепют, да еще фирменный в Москву пропустют… — басистый зашелся булькающим кашлем завзятого курильщика и замолчал. Его собеседник спросил что-то неразборчивое тонким голоском, курильщик опять забубнил, продолжая прочищать кашлем легкие, но за хрустом щебенки слов было не разобрать.
Мы одновременно глубоко вдохнули, переводя дух. На сей раз пронесло. Вот ведь какая ирония судьбы: едут в зачуханном щелястом вагоне богатые люди и шарахаются от кашля провинциальных обходчиков…
— Мишель, ты слышал: два часа стоять будем, — шепотом сказал Болек.
— И что? — так же шепотом ответствовал наш командир.
— Я в смысле — пожрать бы чего…
— Пожрать? М-м-м… Пожрать — это, конечно, хорошо… Но стремно.
— А если не пожрать, то до Рудска только мой хладный трупик доедет. В компании с вашими, — продолжал настаивать голодный поэт.
Мы с Лелеком его поддержали и Мише пришлось сдаться, тем более что есть он, само собой, хотел не меньше нашего.
— Хорошо. Сделаем так: Лелек, дружище, коль уж ты у нас завхоз, тебе на закупки и идти, о`кей? Рубли-то есть, а то здесь, боюсь, зеленых денег отродясь не видали?
— Есть, есть, — пробурчал Лелек, копаясь в своем рюкзаке. — Вспомнить бы только, как ими пользуются…
Я ухмыльнулся. Вот уж точно подмечено — всего какой-то месяц вдали от благ цивилизации побыли, и уже забываешь элементарные, казалось бы, вещи. Вернусь — дай бог вспомнить, как телевизор включают…
— Ростик, будь другом, сходи с Лелеком на пару. Он знает, что надо покупать, но видок у него… Как у того тунгуса. Что и ныне дик, — Лелек выразительно хмыкнул, но промолчал. — А ты, как-никак, научный работник. Очаруй там всех, если что, своей интеллигентностью… И по сторонам посматривайте! — добавил Миша нам вдогонку, когда мы уже спрыгнули на пути. — Вдруг там чего…
«Чего там вдруг», он не стал уточнять. И так понятно.
Лелек забросил на плечо прихваченную из вагона кувалду — для вящей маскировки. Мы оторвали фильтры у сигарет — для маскировки же — и, покуривая, вразвалочку направились через пути в сторону одноэтажных построек из красного кирпича — ни дать, ни взять: путейцы. Только без замызганных оранжевых жилетов.
Возле длинного приземистого строения с выложенными белым кирпичом цифрами «1938» Лелек выбросил кувалду в высокие заросли каких-то сорняков, снял штормовку и, оставшись в некогда белой футболке с надписью «The Great Wall» и схематичным изображением этой самой стены (если бы не надпись — ни в жизни бы не угадал), выглянул за угол. Понаблюдав с полминуты за окружающей действительностью, он повернул ко мне довольное лицо:
— Порядок. Есть магазинчик. Через площадь.
Площадь, судя по всему, была конечной остановкой автобусов: стояла на солнцепеке пара потрепанных жизнью «ПАЗиков», да сидели на бетонном поребрике, лузгая семечки, несколько особей неопределенного пола и возраста.
На противоположной стороне клубившейся горячей пылью площади располагалось неказистое, покрытое потрескавшейся и во многих местах уже отлетевшей штукатуркой здание — два зарешеченных изнутри окна и дощатая косая дверь между ними. Над дверью красовалась гордая рукописная вывеска «Супер-Маркет».
Скрипнув дверной пружиной и едва не запутавшись в длинных лентах мушиной липучки, мы вошли в «Супер-Маркет». Да уж, действительно — супер… Несколько полок у задней стены предлагали покупателю богатейший ассортимент товара, причем цветастые «Сникерсы» соседствовали с унылыми кусками семидесятипроцентного хозяйственного мыла, а ровные пирамидки красно-синих банок кильки в томате — с огромными болотными сапогами. Верхняя полка, радуя глаз, прогибалась под тяжестью разномастных бутылок, начиная с незатейливых пивных и заканчивая шикарным «Наполеоном». Надпись «Наполеон» на этикетке была исполнена на русском — видимо, во избежание вопросов со стороны не очень искушенных в языкознании посетителей — и окружена целым выводком золотых звездочек. Слева от прилавка с заспанной продавщицей возвышалась кадка с солеными огурцами, источавшими, по причине жаркой погоды, своеобразный крепчайший аромат, и сидел, закрыв глаза и всхрапывая, прямо на ящике с пивом, привалившись к оной бочке, небритый субъект в клетчатой рубахе, черных от соприкосновения с грязной действительностью джинсах и сандалиях на босу ногу. Судя по всему — грузчик.
Лелек обаятельно улыбнулся сонной продавщице в замызганном халате и начал делать закупки, тыкая пальцем в заставленные провинциальными яствами полки. Я с интересом продолжал озираться по сторонам.
