Впервые за многие месяцы Соломон испытал уже позабытое им ощущение: смесь любопытства и удивления, наслаждение отдаться своему желанию без оглядки на церемонии, принятые при дворце, не задумываясь, что будет соответствовать этикету, а что нет.

Сейчас его заботило другое: как найти эту девушку потом – среди обширных виноградных зарослей? Он, кажется, даже боялся: не потеряет ли он ее здесь, ответит ли она на его чувства? Ему хотелось, чтобы она сама ступила в его объятья, не зная о его высоком положении. Хотелось, чтобы ее юность и неспелость подарили и ему радость молодости, подарили обновление и очистили от скверны лет.

Он еще не знал как ее зовут, но уже был уверен в их грядущей встрече и был глубоко благодарен за те сладкие минуты, которые, сама того не ведая, она уже преподнесла ему.

Между тем закончив омовение, девушка накинула одежду, укрыла волосы под голубым платком и, босая, исчезла в небольшой фруктовой роще. Соломон осторожно последовал за ней.

Когда прятаться было уже невозможно, в самой гуще виноградников, где уже начинала закипать работа, Соломон вышел из своего укрытия и под предлогом отдыха устроился неподалеку от занявшейся сбором плодов девушки.

– Ну, где же ты ходишь? – грубовато прикрикнула на нее одна из старших женщин. – Все уже трудятся, а ты где-то прохлаждаешься!

Ничего не ответив на грубость, она продолжала снимать кисти и класть их в большую корзину. Время от времени, обхватив плод губами прямо с тяжелой грозди, она отправляла живительную ягоду себе в рот. И это притягательное движение сводило Соломона с ума. Он ловил каждый жест девушки и желал ее все больше и сильней.

Когда настал полдень и все прекратили работу, чтобы отдохнуть, девушка оставила виноград и перешла в тень молодой смоковницы, гостеприимно раскинувшей свою густую крону. Соломон также последовал сюда:

– Позволь, юная дева, отдохнуть рядом с тобой в спасительной тени этого роскошного дерева!

– Прошу тебя, милый человек, садись рядом со мной, испей воды из моего кувшина, чтобы горячее солнце не иссушило твое горло, – девушка протянула Соломону сосуд с водой.

Соломон потянулся за кувшином, случайно коснулся ее пальцев и заметил, что глаза ее заплаканы, а лицо бледно. Он сделал несколько глотков и, возвращая кувшин, на несколько мгновений, задержал его в своих руках, чтобы встретиться с взглядом девушки.

– Какая печаль омрачает твои очи, незнакомка? – спросил он, не в силах отвести взгляд от нежного овала лица. – Кто обидел тебя? Может, я смогу чем-то умилостивить твою судьбу и помочь тебе?

Девушка удивилась участию, помолчала, а потом негромко сказала:

– Благодарю тебя, человек. Но, верно, уже никто не может помочь мне в моей печали, слишком уж грозные силы встали на пути к моему счастью. Поэтому не нужно и говорить об этом. Зачем подвергать опасности загрустить и почувствовать столь беззащитным самое себя и тебя, путник?

– Теперь я еще больше хочу узнать о твоей беде. Ты великодушна, опасаясь за мое душевное настроение. Но вдруг твоя тревога напрасна, и у меня есть высокие покровители, способные помочь тебе? А вдруг я – сам Соломон, переодетый в простого жителя?

– О странник, какие необыкновенные вещи ты говоришь. Да разве снизойдет царь до страдания простой девушки? Разве поймет он горе человека, причиной несчастья которого отчасти является и он сам.

– Ты не совсем лестно отзываешься о государе, дитя.

– Наверное, горе говорит во мне! Ведь именно в Соломоновой тюрьме сейчас томится мой названый брат и никем не объявленный, но выбранный моим сердцем жених.

– Расскажи мне свою историю. Даже если я не смогу помочь тебе делом, я могу дать совет…

– История моя, путник, будет не интересна для тебя. Ибо как можно рассказать о трепете, который испытываешь при долгожданном свидании, о свете грез, которые соединяют влюбленных даже на расстоянии, о силе любви, которая не подвластна чужому решению и разлуке. Скажу лишь, что возлюбленного моего незаслуженно обвинили в убийстве, и, наверное, сейчас, пока я невольно радуюсь сладкому винограду и прохладной тени, он страдает…

Соломона осенила догадка, что наверняка речь идет об Эвимелехе. Такое совпадение – встретить невесту пастуха здесь! Так вот о ком говорил Эвимелех! Вот ради кого он явился во дворец! Внутренне Соломон согласился с пастухом: он был прав, почти вымаливая право быть с этой юной женщиной.

– Позволь мне пойти в город и разузнать о судьбе твоего возлюбленного. У меня есть друзья, которые в силах помочь мне и тебе!

– О, спасибо тебе, незнакомец! Когда же мне ждать тебя? Ах, прости меня, путник, я так неблагодарна и нетерпелива. Спасибо тебе за утешение! Если ты не передумаешь и пожелаешь принести мне какие-либо новости, любые – они будут милосерднее, чем неизвестность, – я буду ждать тебя здесь же. Жениха моего зовут Эвимелех…

– Не сомневайся, дорогая…

– Суламифь, меня зовут Суламифь.

– Не сомневайся, Суламифь, я вернусь так скоро, как это будет возможно.

Они расстались, и Суламифь принялась ждать новостей.

Соломон же, по дороге во дворец, стал раздумывать, как поступить в сложившейся ситуации.

«Удача благоприятствует мне, – думал он. – Теперь Эвимелех и Ницан в моих руках. Управляя сведениями, при умелом подходе я могу воздействовать на их поступки и одновременно заполучить власть над Суламифь», – торжествовал Соломон.

Как только он прибыл в свой дворец, ему тут же сообщили, что Ницану стало лучше и он готов говорить с государем так скоро, как это будет необходимо.

– Отлично, – сказал вслух Соломон и, облачившись в царское одеяние, без промедления отправился на встречу с заключенным.

Ницан, страшно бледный и все еще очень слабый, полусидел на своем ложе. Он уже и не надеялся увидеть белый свет, а между тем солнечные лучи проникали сюда в счастливом достатке: через большое, хоть и решетчатое, но щедрое в этом отношении окно.

Ницан помнил свои последние впечатления о встрече с Эвимелехом, об их разговоре о высоком предназначении человека, о губительной чревоточине на теле израильского государства – чрезмерной лояльности Соломона к иноплеменным религиям. Теперь же пришло понимание, что, возможно, беседа с ним, Ницаном, может иметь для юноши губительные последствия. Если Соломон сочтет Ницана преступником, то Эвимелеха могут объявить соучастником: ведь теперь он знал о пророческом братстве почти все и, по всей видимости, сочувствовал единомышленникам Ницана. При желании – у царя появлялся повод избавиться от Эвимелеха, так сказать, не покривив душой, действуя из соображений государственной необходимости: проповеди Ницана, несомненно, могли оказаться выгодны тем, кто желал расшатать авторитет Соломона, а уж таких наверняка было немало!

– Ну вот, тебе наконец-то полегчало, Ницан! – раздался голос Соломона, стремительно вошедшего в комнату. – Тебе повезло! Немногие выживают после каменной норы, находящейся в самом зловредном месте моего дворца. А ты силен, несмотря на возраст и застарелые раны, которые обнаружил мой лекарь!

– Благодарю тебя, царь, – отвечал Ницан. – Прости, что не могу встать и припасть к твоим ногам, великий государь, – от волнения он закашлялся и был вынужден прервать речь. Тогда снова заговорил Соломон.

– Как? – удивился он. – А я думал, что услышу от тебя полные ненависти тирады и обличительные речи. Или, спасая тебя от тяжелой лихорадки, мой лекарь подлечил и твой разум? – усмехнулся Соломон.

– Ты смеешься, царь… А между тем я не питаю к тебе злых чувств. Я преклоняюсь перед твоей государственной прозорливостью. Ты славно продолжаешь дело, начатое твоим отцом – Давидом, – дело великое, связанное с желанием продлить расцвет и благоденствие израильтянского народа, – Ницан стал задыхаться, а потому снова был вынужден замолчать. На этот раз молчал и Соломон, желая выслушать до конца: что скажет ему старик?

Но Ницан тоже не спешил говорить. Он воспользовался тем, что слабость и недуг мешали ему вести равноправный диалог, и не захотел попасть в хитрую ловушку Соломона: поощренный благодушным настроем царя, самолично пришедшего навестить преступника, Ницан должен бы был разговориться, попытаться найти себе оправдание и по возможности привлечь государя на свою сторону. Но Ницан был человеком умным. Он понимал, что претендовать на то, что царь при своем упрямстве и вполне понятном высокомерии (ибо как владыка имел право опираться не только на свои чувства и симпатии, но и на вещи, объективно значимые и объективно важные) вот так вдруг встанет на сторону людей, сочувствующих идеалам пророческого братства, – нельзя. Но и раскрывать тайны, касающиеся того, где прячет братство свои реликвии – записанные на тонких листах папируса мысли, почитаемые как истина веры, а также сведения о том, где находятся убежища единомышленников, – Ницан не торопился.