И вот она теперь какая, эта Кейт: в отставке, еще не достигнув сорока лет, живет в мировой столице номерных счетов, с мужем, которого все считают непревзойденным специалистом по безопасности этих самых номерных счетов.

Кейт и сама-то выглядела довольно подозрительной особой.

Однако такими представлялись и Билл с Джулией. Так что ей требовалось копать глубже.

То ли шел небольшой дождичек, то ли просто висел туман или, как это еще называется, когда мельчайшие капельки воды, слишком мелкие, чтобы ощущаться на коже, сыплются с неба?

«Дворники» едва шевелились. Три секунды между взмахами, в течение которых ветровое стекло покрывается вроде как туманом, становится слишком мокрым, чтобы что-то сквозь него разглядеть, а потом — «свуушш!» — и оно снова чистое.

Ключ в замке зажигания повернут куда надо, фары и подфарники включены, приемник настроен на волну «Культура Франции». Кейт с трудом следила за нитью беседы. Речь, кажется, шла о Бодлере. По крайней мере слово, которое она распознала, было именно Baudelaire, оно повторялось снова и снова. Или же это могло быть нечто совсем другое — beau de l’aire,[53] — и именно об этом они там и толковали, возможно, о чем-то, связанном с хорошей погодой или прекрасной атмосферой. Не имеющим ничего общего с Бодлером.

Визитная карточка хирурга лежала на пассажирском сиденье. Она вполне может сказать, что просто приехала раньше назначенного времени. И заявить, что у нее, видимо, образовалась пяточная шпора, хотя нет никаких внешних признаков, чтобы проверить это визуально. Вот она и сидела в машине, в тепле и сухости, и пыталась обучаться французскому, слушая, как перевозбудившиеся академики ведут малопонятную, но, видимо, бесконечную войну вокруг Бодлера, дожидаясь следующей программы, начинающейся через полчаса. Именно тогда и настанет время ее выдуманного, якобы назначенного приема у врача.

Нет, конечно же, она будет утверждать, что не имела ни малейшего понятия о соседстве с офисом Билла. Откуда ей это знать? Адрес она прочитала на конвертах в гостевой комнате и запомнила. Высокие каменные дома стояли почти вплотную к тротуару, с подобием палисадников — микроскопические полоски травы, случайный голый кустик. Здания были серые, коричневатые или желтовато-серые; тротуар вымощен светло-серыми бетонными плитами, мостовая покрыта темно-серым асфальтом. Машины были всех оттенков серебристого и серого, иногда черные; пропитанное влагой небо — графитно-серое. Бесцветный пейзаж, промытый дождями или их ожиданием, разработанный и созданный таким, чтобы соответствовал унылой, гнетущей погоде.

Кейт сидела там почти час, и оставалось еще более трех часов, прежде чем настанет время забирать детей. Три часа, и никто никогда не узнает, чем она здесь занимается, где находится и, не приведи Господь, с какой целью.

Если, конечно, кто-то уже не поработал над ее машиной и не установил в ней джи-пи-эс-передатчик на батареях, например, в какой-нибудь полости под мягкой серой кожаной обивкой пассажирского сиденья.

Билл появился в одиннадцать сорок. Посмотрел в обе стороны, прежде чем спуститься по нескольким ступенькам на тротуар. Он уже переоделся в костюм для тенниса — белые шорты и спортивную куртку с красно-синими полосами вдоль рукавов. Под этим холодным дождем он выглядел комично и несообразно, этакая пародия на скетч из программ английской группы комиков «Монти Пайтон».

Он быстро прошел к своей аккуратной маленькой «БМВ» — игрушка, а не машина. Завел двигатель и, агрессивно переключая передачи, промчался по тихим улочкам, направляясь на двенадцатичасовую встречу на корте в Бель-Эр. Потом ленч. И все это с Декстером.

Это было предложение Джулии, переданное Кейт: «Тебе не кажется, что они могли бы играть днем, чтобы по вечерам быть с нами?» А Кейт, в свою очередь, передала его Декстеру. «Тебе совсем не повредит, — сказала она, — если ты немного поупражняешься». В Вашингтоне Декстер занимался спортом по вечерам. Но теперь обычно работал дотемна. А когда ему не нужно было работать, Кейт хотела, чтобы он оставался дома с детьми. С ней.

Вот так и случилось, что в распоряжении Кейт оказалось целых роскошных два часа, и она точно знала: Билла нет в его офисе и вообще в этом здании. Поэтому она подождала еще пять минут, чтобы убедиться, что он не забыл свою бутылку с водой, тубу с мячами, мобильник или эластичный бинт. И еще пять минут, исключая вероятность возвращения. И чтобы потянуть время.

Она посмотрела на свое отражение в зеркале на оборотной стороне противосолнечного козырька.

Это был странный момент: переход от гипотез и планирования к конкретной акции; все это могло оказаться совершенно дикой, безумной идеей, не имеющей ничего общего с реальностью и здравым смыслом. Но она решила: да! Я это сделаю! Однако решила не на все сто процентов, поскольку это означало бы слишком во многом признаться себе самой, слишком многое признать о себе, а ей вовсе этого не хотелось. Но решившись на девяносто пять процентов — вполне достаточно, чтобы начать странные, диковатые действия, она все же не избавилась от сомнений, что это не просто глупость, не шалость, не безумный план и придумка душевнобольного.

Кейт поглубже натянула на лоб козырек новой желтой прорезиненной шапочки от дождя. Ее обычная шапочка, купленная месяц назад в Копенгагене, сочетала множество ярчайших цветов. В Скандинавии можно найти массу разнообразных привлекательных предметов для скверной погоды; скверной погоды там предостаточно. Но эта нынешняя шапочка была дешевкой, приобретенной вчера в дисконт-шопе возле вокзала. Потом, позднее, она ее просто выбросит.

Она взяла конверт с пассажирского сиденья и написала на нем адрес Билла; внутри лежала рекламная листовка — специальное предложение магазина, торгующего велосипедами, скидка в двадцать процентов на любой велосипед. Листовку она прихватила вчера в этом магазине, когда все еще обдумывала свой, возможно безумный, план.

Она выбралась из машины, натянула кожаные перчатки и пошла через улицу.

Один из пяти звонков, пятый, был без именной таблички. Под первым значилась люксембургская или немецкая фамилия; под вторым — без труда произносимая французская; под третьим стояло «Ундервуд». Этикетка под четвертым гласила: WJM, SA.

Она приписала на конверте слово «Ундервуд».

И нажала на кнопку звонка Билла. Если вдруг ей кто-то ответит, она скажет, что ищет фирму «Ундервуд». Но единственным признаком жизни в этом здании была некая вдова, которая ушла в одиннадцать, прихватив с собой сложенную сумку для покупок, и вернулась через час с той же сумкой, выглядевшей теперь гораздо более тяжелой, чем это вообще возможно: старуху всю перекосило набок, и она еле брела с этой тяжестью в руке. Кейт наблюдала, как она с трудом тащилась по круто поднимающейся улице — сплошной, непрерывный подъем, и рот ее все время двигался, губы выпячивались, щеки то надувались, то опадали: обычная мимика болтливой француженки, всегда поддерживающей подвижность лицевых мускулов, чтобы выговаривать все эти носовые гласные, которые можно правильно произнести только при наличии сильных тренированных губ. Должно быть, это и есть мадам Дюпюи.

Кейт снова позвонила. Здесь, возле двери, вроде бы не было никаких камер наружного наблюдения. Однако в нынешние времена камеры могут быть повсюду. Так что она держала лицо в тени, под козырьком.

И позвонила мадам Дюпюи.

— Booooon-joooorrrr! — Да, это был голос той старухи.

— Bonjour, madame, — ответила Кейт. — J’ai une letter pour Underwood, mais il ne répond pas. La letter, elle est tres importante.[54]

— Ouuuiiiii, mademoiselllllle.[55]

Старуха нажала кнопку, замок зажужжал, открываясь. Кейт толкнула застекленную дверь, потом отпустила ее, дав закрыться по собственной воле; дверь захлопнулась с хорошо слышимым дребезжанием стекла.