— Шутишь что ли?

— Это единственное Великое Герцогство в мире.

Она промолчала.

— Оно граничит с Францией, Бельгией и Германией, — не совсем к месту продолжил Декстер. — Они окружают его со всех сторон.

— Не может быть, — покачала она головой. — Нет такой страны. Ты, наверное, имеешь в виду, ну, я не знаю… допустим, Эльзас. Или Лотарингию. Вот-вот, ты хотел сказать Эльзас-Лотарингия.

— Это французские провинции. А Люксембург — совсем другое, другая, э-э-э, страна.

— И почему она зовется Великим Герцогством?

— Потому что ею правит великий герцог.

Она сосредоточила внимание на разделочной доске, на луковице, пребывающей в середине процесса шинковки. Доска стояла на полке, давно угрожавшей свалиться с покоробленной кухонной стойки под воздействием какой-то первобытной силы — то ли воды, то ли гравитации, а может, и того, и другого — и таким образом превратить кухню из приемлемо захламленной и убогой в недопустимо загаженное, негигиеничное и просто опасное место, в конечном итоге вынудив их решиться на полный ремонт и обновление, что — даже после решительного отказа от всевозможных никому не нужных новшеств и эстетических излишеств — обойдется тысяч в сорок долларов, которых у них не было.

В качестве временной меры Декстер закрепил полку с помощью струбцинок, дабы предотвратить ее дальнейшее сползание. Это было два месяца назад. После чего из-за этих не совсем удачно установленных железок Кейт разбила винный бокал и, спустя неделю, разрезая манго, ударилась рукой о струбцину, отчего нож соскользнул и вонзился в ладонь, оросив кровью и манго, и разделочную доску. Она бросилась к раковине, прижала к ране кухонное полотенце, а кровь все лилась на жалкий, потрепанный кухонный коврик, расплываясь и пропитывая его хлопчатобумажные нити точно так же, как в тот день в «Уолдорф-Астории», когда ей следовало глядеть совсем в другую сторону, но она этого не сделала.

— А что такое великий герцог?

Она вытерла глаза, слезившиеся от лука.

— Это парень, который правит Великим Герцогством.

— Ты все это придумал.

— Ничего подобного. — Декстер изобразил слабую улыбку, словно действительно подшучивал над ней. Но нет, слишком незначительно для подобного действа; это была улыбка Декстера, изображающего, что он пудрит ей мозги, но на самом деле чертовски серьезного. Этакая фальшивая подделка.

— О’кей, — сказала она. — Ну ладно. Тогда я спрошу: а зачем мы должны перебраться в Люксембург?

— Чтобы заработать кучу денег и прокатиться по всей Европе. — И вот тут появилась настоящая, полная, ничем не стесненная улыбка. — Как мы всегда мечтали.

И открытый взгляд человека, который не таит от тебя секретов и не признается в том, что другие, вполне возможно, таят. Именно эту способность Кэтрин ценила в муже превыше всего.

— Ты намерен заработать кучу денег? В Люксембурге?

— Да.

— Каким образом?

— У них там не хватает людей, умеющих себя подать и выглядеть по-настоящему круто. Вот поэтому они намерены осыпать меня денежками за то, что я выгляжу невероятным красавчиком, к тому же потрясающе сексуальным.

Этой шуткой они развлекались уже лет десять. Декстер не отличался ни выдающейся красотой, ни особой сексуальностью. Он выглядел классическим компьютерным занудой — задохликом, нескладным и неуклюжим. Хотя смотрелся не так уж плохо: прямые черты лица, песочного цвета волосы и выпирающий подбородок, румяные щеки и карие глаза. Приличная стрижка, умеренные тренировки и, возможно, сеансы психотерапии могли бы превратить его в настоящего красавца. Но от Декстера прямо-таки исходили серьезность и интеллигентность, а вовсе не ощущение физической силы или сексуальности.

Именно это и привлекало в нем Кэтрин в самом начале их знакомства: это был мужчина, совершенно не склонный к иронии, бесхитростный, никогда не вызывающий скуки, приветливый, естественный. Декстер был абсолютно прямым, легко предсказуемым, надежным и добрым. А мужчины в ее привычном профессиональном мире всегда тяготели к манипуляциям и махинациям — тщеславные, безжалостные и эгоистичные. Декстер являлся их полной противоположностью, он был для нее этаким антидотом. Прямодушный, не слишком уверенный в себе, безусловно честный и не красавчик.

Он давно уже смирился со скромной внешностью и нехваткой уверенности в себе. Поэтому даже подчеркивал свою обыкновенность: очки в пластиковой оправе, старомодная, явно случайно подобранная и вечно мятая одежда, всклокоченные волосы. Он еще и подсмеивался над собой.

— Вот встану в каком-нибудь общественном месте, — говаривал он, — и начну себя демонстрировать. А когда устану, может, даже присяду. И знаешь, буду настоящим красавчиком! — Он фыркнул в восторге от собственного остроумия. — А Люксембург — это мировая столица частного банковского дела.

— И что из этого?

— А то, что один такой частный банк только что предложил мне весьма выгодный контракт.

— Насколько выгодный?

— Триста тысяч евро в год. Это почти полмиллиона долларов по сегодняшнему курсу. Плюс бонусы. Плюс оплата проживания. Общая сумма может составить три четверти миллиона долларов.

Это, конечно, огромная куча денег. Гораздо больше, чем, по ее мнению, Декстер когда-нибудь заработает. Хотя он был связан с компьютерными делами почти с самого начала, у него не хватало ни драйва, ни предусмотрительности, чтобы разбогатеть. Он в основном просто сидел, наблюдая, как друзья и коллеги накапливали капиталы, рисковали, разорялись или скупали акции, ухитрялись разбогатеть и теперь летали на собственных реактивных самолетах. Но только не Декстер.

— И еще одно, — продолжал он. — Неизвестно, во что это выльется. И плюс ко всему прочему, — он выбросил вперед руку, словно нанося coup de grace,[1] — мне даже не придется слишком много работать. — Оба они одно время тешили себя разными амбициями. Но спустя десять лет, прожитых вместе, пять из которых уже с детьми, только у Декстера сохранилось какое-то подобие честолюбия и амбициозности. Но и здесь большую часть занимало стремление работать поменьше.

Или по крайней мере ей так казалось. А теперь он тоже вознамерился разбогатеть. Перебравшись в Европу.

— С чего ты взял? — спросила она.

— Мне известны сложность и размах их операций. Я знаю все виды трансакций, которые они проводят. Их требования в плане безопасности компьютерных систем не столь чрезмерны и отличаются от тех, с которыми я имею дело сейчас. Плюс к тому они — европейцы. А всем известно, что европейцы не любят слишком напрягаться на работе.

Декстер никогда не был богат, но зарабатывал вполне приличные деньги. Да и сама Кэтрин постоянно поднималась по служебной лестнице с соответствующим повышением зарплаты. Вместе они заработали за прошлый год четверть миллиона долларов. Но выплаты по закладной за дом, перманентный ремонт маленькому и старому дому в так называемом развивающемся окраинном квартале якобы обновляющегося района Коламбия-Хайтс, а также плата за частную школу — в центре округа Колумбия государственные школы были паршивые и даже опасные, — да еще расходы на две машины — все это приводило к вечной нехватке денег. Что у них было, так это золотые запонки. Но нет, не золотые; их запонки были латунные в лучшем случае, а то и алюминиевые. И еще кухня, которая просто-напросто разваливалась.

— Стало быть, мы разбогатеем, — сказала Кэтрин. — И получим возможность путешествовать по миру. И ты все время будешь со мной и с мальчиками? Или опять то и дело в разъездах?

За последние пару месяцев Декстер постоянно мотался в командировки, что совершенно ненормально; он почти не принимал участия в семейной жизни. Так что в данный момент все эти его деловые поездки были как открытая рана. Он только что вернулся из Испании, где пробыл несколько дней; эта командировка решилась буквально в последние минуты, так что ей потребовалось пересмотреть намеченные визиты и встречи, немногочисленные и нечастые, но их было трудно отменить. Она не слишком увлекалась общественной жизнью, да и обилием друзей не могла похвастаться. Но кое-какие приятели у нее все же имелись.