Не в силах поверить, что тайник пуст, Лиззи легла на спину и снова просунула руку в проем между панелями. Она ощупала каждый миллиметр застенка, но нашла только пыль.

Тут послышалось тихое позвякивание каминных щипцов – это горничная ворошила угли. А потом металлический стук кочерги о подставку дал знать, что служанка закончила работу. А вдруг она решится зайти в детскую и обнаружит ее, Лиззи, в таком странном положении? Со вздохом она вытащила руку из тайника и выпрямилась. Ладонью аккуратно смела пыль и песок обратно в проем и поставила доску на место. Убедившись, что не оставила заметных глазу следов на полу, Лиззи встала и отряхнула пыль с пеньюара.

Направившись к двери, Лиззи тихонько приоткрыла ее и увидела, как выполнившая поручение горничная выходит в коридор.

Тогда Лиззи зашла в спальню, опустилась в кресло у камина и положила ноги на подставку возле каминной решетки, наслаждаясь живым теплом огня, таким приятным после холода детской комнаты. Она принялась рассматривать дневник. Но что же могло случиться с письмами? А может, ключ к разгадке в дневнике? Она раскрыла его и начала перелистывать страницы. Большинство записей датированы примерно тем временем, когда Рия познакомилась с Эдвардом. Лиззи с грустью и радостью прочитала несколько строчек, узнав в них свою дорогую Рию, еще совсем юную и без ума влюбленную.

Наконец она заметила, что в форзаце дневника есть кармашек, в котором лежали два маленьких конвертика. Могли это быть те самые письма, о которых говорила Рия? По ее рассказам, Лиззи всегда представляла себе целую связку писем, а никак не два тонких листа. Она вытащила их и внимательно изучила. Адресат был одним и тем же.

«Г-ну Б. У.

Почтовое отделение Сеннок.

Хранить до востребования».

Ее сердце подпрыгнуло в груди. Это был почерк ее матери – в том не могло возникнуть сомнений. У матери была особая манера написания букв «в» и «б», и по сравнению с остальными наклонными буквами эти две казались диковинно прямыми.

Дрожащими руками Лиззи развернула хрупкие листы и принялась читать первое письмо.

«18 марта 1823

Мой дорогой Берти!

Я могу лишь догадываться о причинах Вашего отсутствия, вероятно, Вам помешали некие непредвиденные обстоятельства. Я молюсь, чтобы эти обстоятельства были лишь временными, и надеюсь вскоре оказаться в Ваших объятиях. Последние несколько недель мне нездоровилось, в том числе и тем утром, когда мы встречались в последний раз. Но я уже поправилась.

Не могли бы Вы дать знать о себе? П. говорит, что Вы больше не передавали ему писем для меня.

Он пытается оправдываться за Вас, но его извинения мало похожи на правду и вовсе не в Вашем духе. Мне необходимо увидеть Вас и сообщить крайне важные новости.

Буду ждать Вас каждый день на нашем месте в обычное время.

Ваша навеки,

Роуз».

Рия говорила, что письма были помечены «Берти» от «Роуз», потому что «Берти» было одним из прозвищ ее отца, а «У» в строке адреса обозначало его второе имя – Уилсон. Правда, мать Лиззи звали Эммой, но сэр Герберт якобы называл ее «Роуз». Все фамильное поместье Торнборо усажено розами, и он, очевидно, имел к ним некую слабость.

Узнав почерк своей матери, Лиззи окончательно поверила, что их с Рией догадки были верны. Немного помедлив, Лиззи начала читать второе письмо.

«28 марта 1823

Мой дорогой Берти!

Мое сердце предательски шепчет, что Вы не имели планов поступить со мной по чести. Ради собственного спокойствия я гоню эти мысли прочь. Однако если это правда, я прошу Вас сжечь все мои письма, чтобы никто, кроме нас двоих, никогда не узнал, как я была наивна и глупа.

«.

Лист выпал из рук Лиззи. В этих двух письмах содержалось больше, чем могло бы содержаться в дюжине. Было совершенно ясно, что произошло с несчастной Роуз.

На глаза Лиззи навернулись слезы. Она по себе знала, через что прошла ее мать. И она также испытала разрушительную силу безответной любви, горькое разочарование и ужас отчаяния, когда поняла, что наивная вера во всепобеждающую любовь погибает под натиском реальности.

– Бедная мама, мне так жаль…

Лиззи пыталась утереть слезы, струившиеся по ее щекам. Эти письма стали еще одним подтверждением несправедливости жизни – так же, как и Лиззи, ее бедная мать была жестоко обманута человеком, которого любила. Как глупо искать истинную любовь только для того, чтобы потом сгореть в ее пламени.

Единственная разница в их историях – только то, что она, Лиззи, слава Богу, не забеременела. И сейчас Лиззи припоминала: когда она была маленькой, мама иногда называла ее «моя розочка». Если она – незаконная дочь сэра Герберта, то это все объясняло.

Эмма умерла во время страшной эпидемии холеры, когда Лиззи было двенадцать лет. Если бы мать прожила дольше, она бы предупредила свою дочь об опасностях безоговорочного доверия мужчинам.

Лиззи утерла слезы и перечитала оба письма, на этот раз – как доказательства своего происхождения. Но, увы, эти письма ничего не доказывали и могли лишь нанести удар по репутации семьи Торнборо – и то едва ли. Лиззи не видела никакой возможности доказать, что «Берти» был Гербертом Торнборо, а «Роуз» являлась Эммой Пул, от него забеременевшей, – пусть даже в первом письме упоминались «крайне важные новости».

Почему Рия была так уверена, что эти письма являлись доказательством их родства? Лиззи упрекнула себя за этот вопрос, ведь она прекрасно знала, что Рия любила делать поспешные выводы, не имея никаких логических доказательств. А она так глупо и наивно поверила, что ради этих писем стоило возвращаться в Англию. Хотя, с другой стороны, покидая Австралию, она ничего не теряла – после смерти всех близких ей людей ничего не держало ее в этой стране. Она ведь не знала, что ее брат выживет в страшном кораблекрушении…

Лиззи посмотрела на пожелтевшие от времени листы писем. Она искала неопровержимое доказательство, которое сможет защитить от грозящей ей опасности. Но эти письма имели ценность только для нее самой – ни для кого более. Только она одна могла узнать почерк своей матери, а в самих письмах никаких доказательств не было.

Лиззи подошла к окну. Рассвет озарил яркое многообразие пейзажа; осень своим дыханием потихоньку превращала зеленый цвет лугов и дубовых листьев в насыщенный золотой. Как лето сменялось осенью, так и изменились ее планы. Она останется в Роузвуде, как можно дальше от Лондона, и будет вести жизнь Рии Торнборо, отнимая тем самым у Фредди малейшую возможность навредить Тому. Она сделает все возможное, чтобы защитить своего брата. Выполняя обещание, которое дала Рие, она будет относиться к леди Торнборо с любовью и почтением.

И она забудет, что когда-то надеялась полюбить снова. Джеффри никогда не узнает о ее истинных чувствах.

С этого момента ее жизнь окончательно превратится в ложь. И только сейчас, приняв такое решение, Лиззи поняла, как тяжело оно ей далось.

– Умоляю, прости меня, – прошептала она, не зная, к кому обращены эти слова.

– Как вы думаете, долго ли Джеймс будет мучиться с фотографией, – спросила Люсинда.

Прогуливаясь по холму, Джеффри и Люсинда могли отчетливо видеть у реки Джеймса и Эмили. Джеймс уже долго выбирал место для того, чтобы сфотографировать Эмили, и с каждой минутой она все больше напрягалась.

– У меня подозрение, что ему это не удастся вовсе, – ответил барон. – Я не верю, что мисс Эмили сможет стоять неподвижно все время, необходимое для создания экспозиции.

Джеффри был рад, что они находились далеко от этой пары и не могли слышать, о чем те говорили – болтовня Джеймса и жеманный смех Эмили уже начинали его нервировать.

– Я так счастлива, что вы смогли сюда приехать, – сказала Люсинда. – Здесь было до крайности тоскливо, пока не появились вы с мистером Симпсоном.