Нине ужасно захотелось запустить в него каким-нибудь тяжелым предметом — как можно быть таким болваном!

— Уверяю вас, у моего мужа не было врагов. Его все любили и уважали.

— Ну, лишний раз спросить не помешает. Спасибо, что уделили мне время, и прошу вас, не стесняйтесь, если что, обращайтесь ко мне в любое время.

Капитан поднялся, и Нина позвонила Виолетте, но он, вместо того чтобы направиться к двери, шагнул к окну.

— Какой необыкновенный день для английского лета! Такая жара, что можно подумать, будто оказался где-то в тропиках. — Он улыбнулся, оглянувшись через плечо. — В какой-нибудь очень жаркой стране, скажем, в Австралии.

У Нины кровь отхлынула от лица, а он повернулся и вышел за Виолеттой из комнаты. Они знают о Гарри. Цензоры могут просматривать любые письма с фронта. Письма, в которых она писала о смерти Ричарда, о своей беременности — они прочли их.

Ее пробрала холодная дрожь, как будто она прошла по могиле. «Миссис Трулав, не может ли быть такого, что кто-нибудь еще желал смерти вашего мужа?» Капитан Стюарт говорил о ней. Он намекал на то, что она желала смерти Ричарду из-за Гарри.

В дверь снова осторожно постучали.

— Мэм, принести вам чашку чая?

— Нет. — Ей нужно поскорее на свежий воздух. — Я иду на улицу, Виолетта. Зайду в бакалею.

Но когда Нина открыла парадную дверь, перед ней стоял почтальон.

— Извините, что так поздно. — Он прикоснулся к шляпе и подал ей коричневый армейский конверт.

Взяв письмо, Нина почувствовала, какое оно непривычно увесистое. Очевидно, произошла ошибка, подумала она, это письмо не для нее. Нет, письмо адресовано ей — миссис Н. Трулав. Но почерк был незнакомый. Нина неохотно перевернула конверт и прочитала имя отправителя — майор Ф. Джоунз. Несколько секунд она стояла в дверях как вкопанная, а потом медленно развернулась и, не снимая жакета, с корзинкой в руке, поднялась по лестнице мимо удивленной Виолетты и закрылась в спальне.

— Миссис Трулав… — Фэй села на кровать. — Меня вызвала Виолетта. Она очень встревожилась.

У смерти был свой запах. Запах пропитанного кровью матраса, текущего из уха гноя. Трупы на поле боя распухали и лопались, как останки коровы, вынесенные однажды речкой на Южное поле.

— Она говорит, вы лежите тут прямо в жакете уже несколько часов. — Она потрепала Нину за плечо. — Что случилось? Я должна знать. Вы совсем обессилели от рыданий. Плохие новости? — Она наклонилась к лицу Нины и прижала к ее губам стакан. — Глотните воды. — Вода потекла у Нины по подбородку. — Ну же, мэм, и о ребенке надо подумать. — Нина разжала губы и сделала глоток. — Может, мне позвонить доктору? Или миссис Лэнг?

Нина покачала головой.

— Но я должна что-то сделать, не смотреть же на вас в таком состоянии. Не то потом окажусь виновата, что не позвала никого на помощь.

Нина по-прежнему крепко сжимала в пальцах письмо. Она сунула его Фэй, та взяла и спросила:

— Кто такой майор Джоунз?

Вокруг слишком много смерти, и виновата в этом она. Все, к чему она прикасается, погибает.

Фэй стала читать вслух:

— «Уважаемая миссис Трулав, даже не знаю, как мне начать это письмо, разве что попросить у Вас прощения. Потому что я пишу, чтобы сообщить Вам очень плохие новости. Мой близкий друг лейтенант Гарри О’Коннор просил меня написать Вам, если с ним что-то случится…»

Фэй дочитала письмо про себя, обняла Нину, положила ее голову себе на колени, стала гладить по волосам. Тишину нарушало только сердитое жужжанье осы, которая билась в стекло, стремясь на волю.

Оба мертвы — и Ричард, и Гарри. Нина сидела за туалетным столиком и смотрела на себя в зеркало, не понимая, кто она, не понимая ничего. Их больше нет. Можно протянуть руку и коснуться лица, что отражается в зеркале, — к ним уже никогда не прикоснешься. Никогда не поговоришь с ними. Будет проходить год за годом, а боль от утраты никогда не притупится.

Сидя в спальне в Челтнеме, Нина медленно провела рукой по своему лицу в зеркале. Дарья когда-то рассказывала об одной женщине из деревни, которая, проснувшись однажды утром, увидела, что ее дочь и внук, лежащие в постели рядом, умерли. С ней случился припадок, после которого одна сторона лица у нее онемела, так что она не могла больше ни улыбнуться, ни нахмуриться. Нина думала, что то же самое должно случиться и с ней, — казалось несправедливым, что ее лицо ничуть не изменилось.

— Нина. — Анна постучалась и заглянула в спальню. — Чай будем пить на лужайке.

— Хорошо. — Нина отодвинулась от зеркала, откинувшись на спинку стула.

Идея поехать в Челтнем принадлежала Фэй. «А вы не думали о том, чтобы поехать к золовке и родить там? А потом, после родов, вернетесь в Брайтон. Когда вы станете матерью, все переменится, вот увидите. А здесь вы себя слишком изводите».

Что Гарри погиб, Нина поняла в ту самую минуту, как почтальон подал ей конверт, но каждая частичка ее существа кричала «нет!», отказываясь верить. Этого не может быть — произошла какая-то ошибка. Придет другое письмо. «Прости, что заставил тебя волноваться…»

Гарри не хотел, чтобы она волновалась. Как объяснил в своем письме майор Джоунз, Гарри хотел, чтобы Нина думала, будто его служба сводится в основном к роли переводчика, «но, к несчастью, это только часть правды. Действительно, его часто использовали как переводчика, когда мы находились не на передовой, но он был солдатом, а долг солдата — сражаться. Он не хотел, чтобы Вы волновались».

Смерть Гарри была мгновенной — его поразила пуля снайпера.

Волна отчаяния захлестнула Нину, ее как будто засасывало в черную пучину. Одна половина ее существа жаждала погрузиться во тьму, но другая сопротивлялась: несмотря на то, что Ричарда и Гарри больше нет, она обязана жить дальше — ради ребенка.

По утрам Нина отдыхала в плетеном кресле на лужайке, под деревьями, где Ричард с Анной когда-то учились танцевать.

— Было столько китайских фонариков из плотной лакированной бумаги, — рассказывала Анна. — Отец купил их в Лондоне, в китайском квартале. Ричард был от них без ума и предложил развесить на деревьях. К осени они все изорвались в клочья, и их сняли. Садовник принес лестницу… — Она вдруг запнулась и отвернулась — вспоминать об этом было слишком горько.

Нина представила, как молодой Ричард танцует на лужайке и хохочет, закидывая голову. А потом гремит выстрел, и вот он уже лежит на земле с открытыми глазами и безмятежным лицом. Птицы по-прежнему поют в ветвях, как будто ничего не произошло.

Жених Анны часто приходил на чай или на ужин.

— Джереми работает как каторжный с ранеными в госпиталях, — говорила Анна. — Но тяжелее всего ему приходится в психиатрической больнице, не знаю, как только он выносит.

Они сидели в садовой беседке, рука об руку, и их отражение в серебряном кувшине с лимонадом походило на фигуры близнецов в черном. Задняя дверь дома открылась, и к ним по лужайке направился Джереми. По пути он остановился осмотреть некоторые из розовых кустов.

— Признайся, что они прекрасны! — окликнула его Анна. — Роза далеко не самый любимый цветок у Джереми, — с улыбкой пояснила она Нине, когда Джереми подошел. — Для настоящего ботаника они слишком заурядны. Однажды прошлым летом мы обедали у миссис Бевик, и когда она с гордостью показывала нам свои замечательные розы, Джереми вдруг взвыл от восторга, упал на коленки перед какой-то невзрачной травинкой, которую любой другой посчитал бы просто сорняком, и объявил ее редким видом.

Джереми застенчиво рассмеялся:

— Нечасто в английских садах встретишь что-то действительно необычное. Конечно, в других странах, в районе экватора и в тропиках, существуют тысячи растений, еще неизвестных науке.

— Жалко, что Индия, Африка или любая другая страна с жарким климатом противопоказана моей коже. Ты, Нина, со своей смуглостью наверняка отлично перенесешь тропическое солнце, а вот я просто сгорю дотла!