Суета властвовала и на улицах. Закончившие свою работу служащие галопом мчались из контор, бежали продавщицы магазинов, бежали посыльные. Всем почему-то было некогда. Все куда-то опаздывали.
Трудно сразу попять смысл вавилонского нагромождения каких-то беспомощных, хрупких зданий. Чтобы производить впечатление самого необыкновенного города на земле, не нужно столько нелепых сооружений. Нью-Йорк, конечно, город-перебор. В нем так много лишнего, рассчитанного на величину, на сенсацию, что он уже не поражает, а вызывает недоумение. Это город, созданный формалистами, из всех категорий прекрасного знающими только одну — размер.
Так смешит в Германии лейпцигский памятник в память «Битвы народов». Немцы могут сообщить только его вес и высоту. Считается, что все остальное, в том числе и красота, само собой подразумевается при большом весе и отличной высоте.
Единственно спокойная улица здесь — знаменитая Уолл-стрит; помнится, она совсем без реклам, без скачущих огней. Тем, кто здесь, скакать нечего и рекламироваться незачем. Чрезвычайно символично, что она заключена между двумя кладбищами. Вся остальная страна бежит стоя на месте, задыхается, отирает со лба пот и опять бежит, торопясь куда-то и никуда не успевая.
Нью-Йорк — бесспорно всемирный банкир. Отсюда приводятся в действие невидимые нити, связывающие тихую улицу Уолл-стрит с африканскими каучуковыми плантациями, военными операциями в Корее, с хлопковыми складами в Египте, делами королей, султанов, царьков, шахов, эмиров, международных шпионов. Здесь пытаются определять судьбы маленьких народов. Здесь предрешаются банкротства норвежских и итальянских купчишек, датских и французских министров, итальянских и австрийских попов. Здесь намечается сезонный товар «идей»: во что верить, что ненавидеть, чем торговать, чему сопротивляться. Здесь фабрикуются «пакты» и «планы Маршалла». В Нью-Йорке — подлинной столице американской «сверхимперии», созданной воображением авантюрно мыслящих миллиардеров, «банкир родит бандита», как говаривал М. Горький.
Когда я спустился вниз, на оживленные улицы нью-йоркского центра, впечатление общей встревоженности еще усилилось.
Вспомнился горьковский «Город Желтого Дьявола»:
«Лица людей неподвижно спокойны — должно быть, никто из них не чувствует несчастья быть рабом жизни, пищей города-чудовища. В печальном самомнении они считают себя хозяевами своей судьбы — в глазах у них, порою, светится сознание своей независимости, но, видимо, им непонятно, что это только независимость топора в руке плотника, молотка в руке кузнеца, кирпича в руках невидимого каменщика, который, хитро усмехаясь, строит для всех одну огромную, но тесную тюрьму. Есть много энергичных лиц, но на каждом лице прежде всего видишь зубы. Свободы внутренней, свободы духа — не светится в глазах людей».
Нью-йоркская толпа не показалась мне внешне интересной. Люди одеты однообразно. Лица не бросаются в глаза ни оригинальностью, ни значительностью. Многие на ходу жуют. Мало смеха. Мало цветов. Мало индивидуального. Нет, это не Париж. И не Рим. И не Варшава.
И не Прага. Но в то же самое время Нью-Йорк чем-то неуловимым напоминает все эти города вместе взятые.
Вспомнил я, что обязательно нужно видеть ночной Бродвей — главную улицу, сердце города. Среди блестяще освещенных неоновым светом центральных улиц Нью-Йорка Бродвей, конечно, самая эффектная. Она к тому же довольно широка, чего нельзя сказать о всех остальных. Свету на Бродвее чрезвычайно много, он уже не просто светит, а, как отблеск зарева, пылает на лицах и предметах. При таком освещении можно читать и писать, но чувствуешь себя очень неловко, точно тебя все время кто-то подсвечивает сбоку. Красные, зеленые, желтые, бегающие, струящиеся, прыгающие, дымящиеся, брызжущие водой и искрами рекламы сначала поражают. Какое-то светоизвержение. Но уже на десятой минуте оно утомляет и раздражает зрение, потому что все это световое безумство задумано совсем не ради красоты, совсем не для удовольствия человека. Если бы художникам и декораторам удалось вместо рекламирования подтяжек и сигарет использовать огромные запасы освещения для украшения зданий, памятников и парков, Нью-Йорк был бы сказочным городом. Это был бы действительно город побежденной ночи. Но красота, по здешним понятиям, хороша лишь в том случае, если приносит доход, во всех остальных — она необязательна. И в конце концов крикливое, беспокойное, раздражительное баловство светом тоже производит впечатление куда-то бегущего, спешащего. Рекламам некогда, как и людям. Ньюйоркцы, я уверен, страдают галлюцинациями и бессонницей.
Американский капитализм проявляет себя во всем хаотическом величии даже на примере Бродвея. Чувствуется, что в любую минуту все это сооружение, созданное тысячами отдельных усилий, может внезапно рухнуть, подточенное теми же, кто его создавал. Нелепость капиталистического порядка бросается в глаза на каждом шагу, и трудно себе представить, что руководители этого гигантского муравейника даже не сознают трагизма своего положения.
Джон Рогге, бывший специальный помощник министра юстиции, которого через день-другой мне предстояло увидеть на конгрессе, еще в 1947 году заявил довольно недвусмысленно, что «Соединенные Штаты идут к созданию фашистского государства быстрее, чем Германия в 1932 году»…
Очень шатко, очень непрочно видимое устройство здешней жизни. Есть деловой американский «патриотизм» — и нет духовного патриотизма, нет общих исторических традиций, общности судеб. Американец украинского происхождения, лет тридцать тому назад прибывший в США, очень отчетливо выразил это.
— Как там, в Полтаве? — спросил он у меня. — Говорят, она здорово пострадала от немцев?
Я ответил, что Полтаве действительно сильно досталось, и в свою очередь спросил, почему это его интересует, — он ведь давно американский гражданин.
— Днем! Днем мы все американцы, а ночью, под одеялом, — украинцы или итальянцы, шведы или поляки, — ответил он не без юмора.
Для моего собеседника Соединенные Штаты были не родиной, а предприятием, в котором он работал. Душа же его была на Украине. Если прикинуть в уме, что только в одном Нью-Йорке полмиллиона русских, столько же поляков, несколько больше ирландцев и итальянцев и заметное количество выходцев из других стран, то слова моего собеседника приобретут серьезный смысл. Статистика 1916 года установила, что в Нью-Йорке ирландцев больше, чем в Дублине, столице Ирландии. После Берлина Нью-Йорк — город с наибольшим немецким населением.
Д Кэртен («Такова Америка») сообщает, что город Нью-Йорк — первый в мире по численности еврейского и негритянского населения и второй по численности живущих в нем итальянцев.
В день нашего приезда, совпавшего с приездом У. Черчилля, прибывшего в качестве гостя президента Трумэна, мне показали номер «Нью-Йорк таймс» от 14 марта.
Вот что я прочел в нем.
Каждую минуту в США совершается три серьезных преступления.
Эдгар Гувер, директор Федерального бюро расследований, сообщил, что по сравнению с 1938–1941 годами число случаев вооруженных нападений и изнасилований увеличилось в 1948 году на 68,7 процента, грабежей — на 16,7 процента, что в 1948 году в США было арестовано 759 698 человек и что средний возраст преступников — 21 год; 58 процентов из них (то есть 440 872 человека) уже имели приводы и судимости. В одном лишь Нью-Йорке ежегодно исчезает без следа 10 550 человек. На учете американской полиции 6 миллионов человек.
Одной из основных причин роста преступности считается необычайно возросшее потребление алкоголя и моральная распущенность молодежи. Журнал «Кольерс» в рекламной статье «Секс в наших школах» как-то сообщил, что в прошлом году пятьдесят тысяч школьниц старших классов родили внебрачных детей.
Вы спросите: что же последовало в результате статьи?
Было учинено следствие? Назначены компетентные комиссии? Сделаны запросы в конгрессе или сенате? Решительно ничего не произошло. Никто ни о чем не запросил, никто ни о чем не позаботился. Школьницы попрежнему рожают, как до сих пор рожали.
