Недалеко от этого места продвигается вместе с подразделением автоматчик Айрапетян. Немцы жестоко отбиваются. Они подбрасывают подкрепления, чтобы задержать наш натиск. Их резервам удается на какой-то момент приостановить атаку. Все может сейчас пойти прахом. Решают секунды. Нужен решительный зов или отважный поступок, чтобы возобновить движение. Айрапетян горяч и вспыльчив, как всякий южанин, а битва еще более возбудила его. Полный ярости, скрипя зубами от злости, он вплотную приближается к немцам и открывает такой сумасшедший огонь из автоматов, точно стреляет последний раз в жизни. «Психическая атака» Айрапетяна имеет успех — немцы растеряны. Не зная, что позади него, не зная, один ли он, или в соседстве с товарищами, Айрапетян попрежнему наседает на немцев.

— Ура, я вам говорю, ура! — кричит он.

И громовое «ура» раздается в ответ на его настойчивый зов. Минуты растерянности как не бывало. В этот момент — решающий исход схватки — Айрапетян ранен в руку.

— Ура! — кричит он.

Однако что это? Немцы пытаются перейти в контратаку. Еще раз повторяется мгновение, когда нужен решительный зов. Айрапетян попрежнему впереди. Огонь его автомата действует сильнее окрика, решительнее команды. Айрапетян ранен в плечо. Стрелять ему теперь очень трудно — а уйти невозможно. Еще «ура», и еще вперед!

Немцы отходят. Дважды раненный Айрапетян бросается вслед за отступающими. Не имея штыка, он бьет немцев прикладом своего автомата.

Но тут третье ранение в ногу, и товарищи опережают Айрапетяна. Теперь наступление неудержимо, как камни обвала с горной кручи… В этом ожесточенном бою санитар Ахмед Гейдаров выносит из-под огня более тридцати раненых с их оружием. Когда он несет очередного бойца, немецкая пуля пробивает ему ногу, надо ползти. Он пополз, истекая кровью и влача на себе беспомощное тело товарища. Правда, они даже незнакомы, даже не понимают друг друга. Но у них есть речь без слов — речь общей цели. Огонь немцев преграждает путь санитару. Раненому нужно какое-нибудь укрытие, иначе — гибель. Никакого укрытия нет. Тогда скромный азербайджанский колхозник, впервые переживающий бой, прикрывает собою раненого и так, обняв его, погибает.

…Темная южная ночь перепутала небо с землею. Разведчик Михаил Кварацхелия выходит за «языком» в паре с земляком-грузином. Как ни тихо они ползли, наткнулись на немецкий патруль. Кварацхелия слился с землей, а его напарник трусливо поднял вверх руки.

Трус проклятый!

И Кварацхелия заносит гранату: немецкий патруль и трус в последний раз видят землю и небо.

Двадцать ночей в течение пяти недель пробыл Кварацхелия в тылу врага. Двадцать благодарностей в его деле. Одна из них — от маршала Тимошенко — относится еще ко времени войны с белофиннами. В эту ночь Кварацхелия не привел «языка», зато не дал он «языка» и немцам. Были они земляками, Кварацхелия и тот подлец, что поднял руки, и был у них один язык, — а души разные. У Кварацхелия нет общей речи с трусом, хотя бы тот был трижды грузином. Кварацхелия сражается по-советски, и его все понимают: и моряки-украинцы, и русские-саперы, и армяне-снайперы, и кубанские казаки.

…Вот каковы они, дети советского Кавказа, собравшиеся на битву за кровно принадлежащий всем, общий наш Крым.

1942

В сентябре 1941 года сержанту стрелкового полка Петру Ивановичу Выродову пробило разрывной пулей щиколотку левой ноги, и по излечении он был освобожден от военной службы.

Неприятно ему было возвращаться домой калекой, да еще в такое трудное, военное время, когда жене и без него много хлопот с детьми и хозяйством. Как он будет теперь жить и как работать, Выродов понятия не имел и все отдалял и отдалял мысли об этом. «Сапожничать буду», — думал он, сам не веря тому, что станет сапожником. «Или портняжить», — и тоже не верил. И тому и другому делу надо было еще учиться, жена же не прокормит всей семьи, да и совестно как-то казалось ему жить на ее иждивении.

Прибыл он домой, в деревню Бурелом, Ефремовского района, Тульской области, поздней осенью. А в ноябре там оказались немцы. Хозяйничали они в селе, правда, недолго.

Двенадцатого декабря снаряд советской гаубицы всполошил немцев. А на следующий день началась для Петра Ивановича Выродова та новая жизнь, которая вскоре сделала из него, из инвалида, человека беспредельной энергии и душевного спокойствия.

Командир по натуре, по темпераменту, организатор по призванию, он сразу же взял в свои руки руководство жизнью и вскоре был избран председателем сельсовета. Грохот недалеких боев еще слышен был в деревне, когда Выродов начал действовать. Надо было молотить заскирдованный хлеб, возить на мельницы, собирать по крохам колхозное добро и готовиться к весне. Людей было мало, да и работали они поначалу осторожно, — все как-то не верилось им, видно, что вернулась вся их прежняя жизнь.

Вывозить хлеб выехал, как рядовой колхозник, и Петр Выродов. Он стоял в санях на коленях, ему бросали снопы из скирды, и он быстро и ловко укладывал их, на удивление всем здоровым, да и себе самому.

— Ишь, чорт косолапый! — ласково сказала старуха Чурсина. — Еще могёт работать!

— Я атлет. Не хочу тоской убиваться, — шутливо ответил ей Выродов.

Прежнего беспокойства за свою судьбу уже не было. Он чувствовал себя в крепкой, дружной семье, разладить которую ничто на свете не может. Работая на коленях, получил он сто пятьдесят трудодней и сразу, точно это был первый в жизни заработок, преобразился — стал таким, каким помнили его до войны. Однако костыль все-таки угнетал его, делал жизнь медленнее, чем нужно, и как только представилась возможность, он попробовал сесть на коня. Правая нога в стремени, левая прижата к конскому боку, костыль в руке, точно винтовка. Теперь Петр Иванович, можно сказать, только что не спал на коне. Дел было много: то возня с хлебом, то розыски брошенных немцами трофеев, то, наконец, своя невидная, но важная сельсоветская работа.

Колхозы Буреломского сельсовета начали пахать раньше соседей. Школы их открылись тоже раньше соседских. Ясли оборудовали, правда, с заминкой, но зато были они хороши, не то что так себе, для отчета, а подлинно ясли на тридцать пять ребят.

Дела у Петра Ивановича пошли на лад. В двух колхозах — «Северная звезда» и имени Димитрова — сто шестьдесят дворов и три тысячи девятьсот га земли. В прошлом году после выполнения всех заготовок осталось тонн четыреста хлеба. Прогнав немца, стали хлеб обмолачивать и, не ожидая урожая этого года, даже не имея еще на руках плана поставок, сдали государству часть хлеба в счет нынешнего. Выродов думал просто: «Ежели и лишнее дали, так в чем дело? Перечислим в фонд обороны! Надо ж и нам о победе стараться». Потом собрали на молочную ферму четырнадцать коров, стали сдавать молоко.

Постепенно лучше стало и с рабочею силой. Вернулись но домам уведенные немцем в Орел колхозники (сбежали по дороге), прибыло двенадцать человек эвакуированных, а затем и свои, которые раньше работали хуже, стали проявлять все бόльшую силу да сноровку.

В первых рядах оказались старики и старухи. Иван Степанович Байбаков — ему за шестьдесят пять лет, отец бойца, сражающегося сейчас на юге, — первым показал свою трудовую доблесть. За ним потянулись семидесятипятилетний Матвей Алексеевич Спиринов, Евдокия Васильевна Рогова, Чурсина — мать погибшего на фронте бойца, Екатерина Степановна Байбакова — мать пограничника.

Потом рванулись подростки. Четырнадцатилетий Митя Румянцев — отец его тоже на фронте — и Алеша Бешкарев, годом помоложе, стали превышать нормы для взрослых.

Энергия Выродова заразила всех. Собственно говоря, в колхозе это только и нужно. В коллективе умный и дельный работник умен не за себя и не для себя одного. В единоличном хозяйстве ум не уходит далеко из дому, а в коллективном все на миру и, следовательно, все для всех. Природные дарования Петра Ивановича Выродова, отшлифованные в армии и в боях Отечественной войны, развернулись в среде, которая дала им новый огонь и свежую силу.