— Я же им говорю, с воздуха били, — подтвердил он, кивая на собравшихся с таким видом, будто сам принимал участие в схватке и только умалчивал об этом до поры до времени.

Подошли санитары с носилками. Медицинская сестра, профессионально испытующим взглядом окинув раненого, спросила скороговоркой:

— Имя, фамилия, как чувствуете себя?

И такой же скороговоркой раненый ответил:

— Константин Баксашвили, четыре ранения. Как чувствую? Замотался, слушайте, один на две улицы. Столько дела было…

Пока его несли, он еще несколько раз повторил, что был здесь один на целых две улицы, ни словом не обмолвившись о самом главном, что давало оценку его поведению, — а именно, что он три часа задерживал один целую роту противника. Но и мы вспомнили об этом гораздо позже.

1943

Земля Кубани и Лабы не изменила славной старине своей. Кубанцы воевали на Дунае в войсках Суворова и Кутузова, ходили на запад с атаманом Чепегой и на Каспий с Головатым, воевали с французами в корпусе Платова, а на нашей памяти — проникали за Карпаты, видели мечети Багдада и пески иракских пустынь.

Кубанцы прославлены как конники, но еще более знамениты своим пешим войском — пластунами. Кубанцы — охотники и рыбаки, землеробы и горняки — народ просторной души и размаха чисто запорожского. Кубанцы — это Таманская армия, это «Железный поток», это Кочубей, это «Камышинская республика» в прикубанских плавнях, не опустившая своего красного знамени перед белогвардейскими палачами до полного торжества советской власти.

Но все, что составляет славную историю кубанского казачества, бледнеет перед эпосом Великой Отечественной войны на Кубани. Год за годом уходят призывники-кубанцы на все фронты. Эти храбрецы в корпусе Доватора, в корпусе Белова. Кубань посылает добровольцев под Ростов, в Феодосию и Керчь, в Севастополь.

Уже звучат, овеянные славой, кубанские имена на Волховском фронте, на Ленинградском, на Западном. А весною 1942 года в кубанских станицах рождается новый взрыв боевого энтузиазма — добровольцами идут седобородые деды, у которых по шесть, десять, пятнадцать душ на фронтах, идут с внуками и внучками. Гремит слава Россохача, Гречева, Батлука, Жукова. Старики вынимают из-за божниц золотые и серебряные георгиевские кресты, отпускают дедовские шашки и начинают учиться новой войне у внуков. Так создается легендарный корпус генерала Кириченко, потом пластунская бригада генерала Цыпляева, потом, в дни занятия немцами кубанских земель, — десятки партизанских отрядов.

Казаки корпуса Кириченко, едва успевшие пройти краткий срок обучения, приняли немцев в клинки уже у Кущевской. Завязываются бои невиданного ожесточения, неслыханного упорства. Командир конного взвода разведчиков, доброволец Мария Мартыненко, дородная красавица, оспаривает славу лучшего следопыта у старых казаков. А не у них ли искать мастеров внезапного поиска, у казаков, за плечами которых три и четыре войны!

Немцы заучивают наизусть трудное слово «Чекурда». Когда на них нежданно-негаданно обрушивается губительный огонь русских пушек, они говорят: «Чекурда». Когда в схватку с их артиллерийскими полками вступают какие-то неуловимые кочующие батареи, и останавливают полки, и разносят вдребезги пушки, немцы говорят: «Чекурда». Они опасаются камышей — нет ли там Чекурды? Они боязливо обходят леса — может быть, там Чекурда? Чекурда — везде, всюду, всегда. А это — командир артиллерийского дивизиона в корпусе Кириченко — всего только артиллерийского дивизиона, и он — гроза немцев.

Казаки сдерживают немцев до самых предгорий Кавказа. Они взбираются с конями на узкие горные тропы и встречаются здесь с другим горным войском — матросами. Недаром здесь поют гордую песню «Моряк в горах проложил путь». Матросы и казаки бок о бок сражаются в горах, а зимой, когда конь бессилен на горных дорогах, казаки устремляются на немца с другой стороны — из моздокских степей.

История знает не много кавалерийских походов, подобных этому. Обледеневшая степь без колодцев, жилищ, кормов и дорог похожа на застывшее, безлюдное море, и где-то на дальнем краю его, у населенных пунктов, — сильный, хорошо вооруженный противник. Казаки против танков, казаки против укрепленных опорных пунктов. Кони должны опрокинуть танки. Удаленные от своих баз, окруженные бездорожным пространством, казаки врываются на Кубань с востока. Не знаешь, с какого их подвига начать, потому что все их движение к родным станицам из глубины моздокского степного моря — уже есть подвиг, общий подвиг.

Там, в моздокских степях, казак Буряченко, попав в плен к немецким танкистам, сдает им клинок, сдает оружие и садится на вражеский танк — ехать в полон. Немцы довольны — везут казака-кубанца, а он, вынув из-под черкески две гранаты, бросает их в люк и, уничтожив экипаж, уходит к своим, раненный собственной гранатой. Там, в моздокских степях, расцветает слава Марии Серпокрыловой — казачки, милосердной сестры, ставшей любовью и гордостью казачества.

А в то время, как за кубанские земли идет борьба, в горах Адыгеи и на просторах плоскостной Чечни бурлит и борется полоненная немцами сама коренная Кубань. Партизаны уничтожают шесть тысяч немцев, не дают врагу ни капли нефти в Майкопе, ни одной рыбины на побережье моря, ни одного букового бревна на юге края. Кубань, отдавшая отечеству лучший цвет своей молодежи и всю славу старого поколения, эта Кубань не может, не способна и не согласна стать на колени и лизать сапоги захватчиков-немцев.

Чувство победы не покидало кубанского казака даже в дни неудач и поражений. Желание бить и уничтожать фашистов жило в нем задолго до того, как он созрел для победы. Так в малолетнем ребенке живет стремление двигаться. Отечественная война разбудила в кубанском казаке все силы его прошлого, мобилизовала всю мощь сегодняшнюю и начертала героические образы того кубанца, который войдет в историю людей будущего.

Сколько ни говорил казак, что он хлебороб или виноградарь, горняк или лесовик, а придет пора, и он вспоминает, что по сути дела — он воин и всегда им был. Партизанская борьба на Кубани, богатая примерами удивительного бесстрашия, создала свою «Таню» — шестнадцатилетнюю Дусю Сорокину из хутора Георгиевского. Ее отец партизанил, а она с матерью и сестрами жила дома на хуторе. Явились немцы, арестовали ее и подвергли допросу: где отец? Она молчала Подвергли девушку мучительному избиению — продолжала молчать. Тогда палачи согнали на площадь всех жителей хутора, требуя выдачи семьи Дмитрия Сорокина.

Хутор молчал, хотя жена и две других дочери Сорокина стояли в толпе. Никто, даже несмышленые дети, не указал на них. Тогда немцы подожгли все хаты хутора Георгиевского и вернулись к допросу Дуси Сорокиной. Ей отрезали нос, вырезали икры на обеих ногах, выбили зубы, выдавили глаз… Спустя пять дней отец вошел на хутор с передовыми частями Красной Армии и нашел труп своей дочери-героини в нескольких километрах от дома. Она знала, где отец, но умерла молча.

Мы знаем на многих примерах всю силу отцовской и материнской воли, посылающей сыновей на ратные подвиги. Бессмертный образ Тараса Бульбы, проверявшего сыновей школой войны, и по сию пору жив в нашем народе. Жив он и на Кубани.

Имя героя мне сейчас неизвестно. Он партизан, жена и два сына были в отряде же. Получена задача — заминировать железнодорожное полотно в тылу немцев. Отец направился с обоими сыновьями, они берутся за установку мины, а старик остается поодаль, в дозоре. В разгар работы появляется броневик противника. Времени на то, чтобы заминировать и уйти, уже нет. Надо выбирать: либо заминировать и погибнуть, либо вернуться, не выполнив боевой задачи. Решают секунды.

— Подрывайте, ребятки! — приказывает отец.

Броневик летит под откос.

Можно было бы закончить слово о кубанцах этим примером, если бы не было еще одного поколения героев. На Кубани родилось новое слово — «разминеры». То, что рассказывают о них, похоже на сказку — и невероятно, и жизненно, и все настолько чудесно, что трудно поверить рассказам, но еще труднее отвергнуть их, как недостоверное. Разминеры — это правда, великая, простая и легендарная. Речь идет о ребятах, обезвреживающих немецкие мины, спасающих дома, режущих немецкую связь.