Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Он объяснил, что было бы желательно (старики уже обсуждали этот вопрос) по окончании работы посадить двести тысяч человек в один круг и петь и плясать всем вместе. Но такого круга нельзя сделать, и праздновать придется в разных местах, что поистине очень досадно.

1939

Канун

В Львове жизнь напряжена до крайности. За двадцать семь дней город пережил столько событий, что никакой репортаж не способен передать их настоящие темпы. Город пережил войну, бомбардировку, срамное бегство польского правительства, общегосударственный хаос, общее отчаяние и смятение и, наконец, чувство освобождения города Красной Армией.

Революционное настроение рабочих и крестьян с приходом Красной Армии стало искать широкого выхода. Крестьяне, подлечив замотанных коней, взялись за пахоту. Позднее время их не смущало — погода тут ни при чем, когда надо делить и пахать свою землю, засеять панскую, теперь свою — землю. Это было голосование делом.

Рабочие создавали профсоюзы и рабочие комитеты, инициативные хозяйственные люди из народа становились во главе брошенных хозяевами предприятий. Толпами являлись в отделы здравоохранения временных управлений больные, годами ожидавшие помощи. Десятки тысяч безработных заявили о своем существовании. Кто-то находил покинутый особняк с дорогим оборудованием и требовал немедленной посылки ученой комиссии для его изучения, кто-то обнаруживал переодетого шпика и приводил собственноручно. Железнодорожники перешивали колею, трамвайщики разбирали возведенные поляками баррикады, намечались к открытию новые клиники, детские дома. Все началось сразу и как бы в трех измерениях, а срок для того, чтобы вернуть жизни нормальное деловое течение, исчислялся днями.

Сложнейшие процессы человеческого роста под влиянием новых условий проходят поэтому в обстановке нервной горячки. То, что требует месяца, делается в трехдневку; то, что требует дня, осуществляется туг же, мгновенно. Ко дню Украинского Народного собрания Львов двинулся на полвека вперед.

Цивилизация панской Польши была не хитрой штукой. Две-три «европейских» улицы в центре города — и сотни смрадных средневековых переулков с домами, в которые страшно заглянуть. Элегантные книжные магазины на центральных площадях — и поразительная малограмотность средних слоев. Десяток дорогих магазинов с добротными товарами — и сотни мелких лавчонок с жульническими товарами, которые существуют не для того, чтобы ими пользоваться, а для того, чтобы их сбыть с рук. Древний какой-нибудь университет, знаменитый со средних веков, с двумя-тремя профессорскими именами — и сотни невежественных, не подготовленных к жизни студентов.

Исторические дни накануне Народного Собрания здесь никогда не забудутся.

Я пишу, сидя у открытого окна комнаты, выходящей на Марьяцкую площадь. С утра до глубокой ночи она, не глядя на дождь, гудит задором и кликами проходящих демонстраций. Каждая колонна хочет обязательно пройти через центр города; нет квартала, где бы не слышался в любое время «Интернационал». Митинги, собрания агитаторов, хоры молодежных кружков, разучивающих «Интернационал», субботники — и снова мощные, страстные митинги.

Тысяча человек на митинге в рабочем поселке Левандовке, девятьсот — в трамвайном парке, пятьсот — на шоколадной фабрике Бранка, тысяча человек на театральной площади, три тысячи — у памятника Мицкевичу, четыре тысячи — в четвертом избирательном районе.

Львов не спит. Он, бодрствуя, ждет утра. Через шесть часов он выйдет к избирательным урнам.

1939

Гродек Ягеллонский

Имя у городка древнеславянское. Он стоит у берега озера, похожего на пруд, отдаленно напоминая Переславль-Залесский. Маленькие пестрые поля, от которых рябит в глазах, подбегают к его околицам и в обнимку с садами втискиваются в концы городских улиц. Дома стоят почему-то бочком к главной улице, искоса поглядывая на жизнь из-за забора. Базарная площадь, торговые ряды, миниатюрная ратуша со шпилем, древняя широкобокая церковь с куцым куполом и дома со светлыми стенами и черными, будто обуглившимися, крышами из прогнившей дранки.

За городом, на краю полей, как дымок, стелется низкий лес. Галицийская грязь, сыро. Но дорога оживлена: мчатся военные грузовики с сеном, бредут из города и в город люди в котелках, длинных пальто, со штанами, подвернутыми под коленями, тарахтят подводы с беженцами. Молодые люди в синих беретах и городских летних плащах лихо отдают честь проезжающим мимо них военным.

Вдоль разбитой прошедшими армиями дороги валяются еще развороченные автомобили. Они лежат на земле осями, будто ползут на четвереньках. У перекрестков дороги — высокие тонкие кресты, тощие, как здешние люди. Деревянные фигурки библейской Марии, отсыревшие под дождем, напоминают заблудившихся беженок из-за Сана.

Красивый, но печальный юг. Это Галиция. В Гродке Ягеллонском, от старины которого ничего не осталось, кроме знаменитого имени, семьдесят украинцев, двадцать три поляка, пять евреев и два немца на каждую сотню жителей. Чем они занимаются в самом городе, где их шестнадцать тысяч, никому неизвестно.

Гродек Ягеллонский — центр уезда. Промышленность — пять не работавших из-за отсутствия заказов лесопильных заводов и мебельная фабричка с сорока человеками. За неполный месяц деятельности временного управления мебельная фабрика расширилась; в ней уже сто рабочих. Но и их мало, придется перестраивать цехи, потому что заказов полным-полно до Нового года. Запускаются и пять лесопилок. Создается свой уездный театр, детские ясли; на днях откроются новые магазины.

В первом избирательном участке баллотируется кандидат председатель временного управления, с именем которого связана новая жизнь городка.

Сырой корпус гимназии убран возможно торжественно: на стенах домотканные ковры нежных тонов, портреты вождей, на подоконниках неизвестные мне цветы — темно-малиновые, махровые.

Час дня. Очередь у стола, где выдают бюллетени, не уменьшается с самого утра. Приезжают фиакры с престарелыми, иных подвозят на телегах.

Как раз напротив гимназии костел. Захожу. Пусто, хотя ксендз в облачении все же свершает какой-то обряд в совершенном одиночестве. Нет даже древних старух.

В селе Добростан сегодня первой голосовала восьмидесятилетняя старуха крестьянка. Опустив свой бюллетень, она осталась на участке, встречала знакомых и проявляла горячий интерес к тому, как голосуют, когда объявят результаты и не может ли выйти ошибки. К полудню, когда все проголосовали, она ушла домой.

Из села Любень Великий привозят польскую урну, служившую при выборах в сейм. Простой деревянный ящик с раздвижным куском задней стенки. Любой бюллетень мог быть изъят совершенно незаметно и заменен другим. Забирают урну во Львов.

В Гродке, на первом участке, урна оцинкованная, как бензиновый бак. В селах повытаскивали старые, обитые железом сундуки и, повесив на них замки и запломбировав, опускают бюллетени в пробоину в крышке сундука.

В Вычерче Набутовской верующие украинцы сначала отслужили в церкви, а потом пошли все вместе на выборы. В местечке Янове, на Яворовском шляху, гремит музыка: любительский струнный оркестр мобилизовал себя на сегодня и ходит по улицам от участка к участку. В селе Деброжире народ не расходится по домам, хотя голосование тут окончено: все ждут новостей.

Поезд из Яворова во Львов, бегущий по краю шоссе бок о бок с автомобилями и телегами, убран флагами и портретами членов Политбюро ЦК ВКП(б).

А над Львовом, над его иллюминованными улицами, колышется задушевная украинская песня. Радиорупоры установлены на днях. Это — новое. Многие слушают, свесившись с подоконников. Пожилые люди вынесли скамеечки и сели возле радиорупоров. Украинская песня закончилась, вслед началась еврейская мелодия. Старики подняли головы к радиорупорам и закрыли глаза. От центра шел гул рабочей демонстрации. Ни на час не оставлявшие улицы, начиная с рассвета, шеренгами, рука об руку шли украинцы, поляки, евреи, песни сливались на трех языках.

41
{"b":"226666","o":1}