Среди бурых скал разбросался своеобразный город. Здесь все пропитано нефтью. Здесь все, о чем бы ни говорили, сведется в конце концов к разговору о наливе и порожняке.

В этом городе не добывают нефти, ее только перебрасывают с моря на сушу, но все же здесь есть и своя «добыча», как говорят на Каспии. Эта «добыча» — время. Предприятие сэкономило две тысячи семьсот семьдесят часов по наливу. Что это значит? В каком весовом, валютном измерении исчисляется эта экономия? Да той же нефтью! При средней норме налива цистерны в два часа здесь грузят ее за сорок пять минут. Каждые сэкономленные сорок пять минут — это новая налитая цистерна! Недавно слесарь Григорий Данилович Литвинов, идя домой, увидел, как из поврежденной цистерны льется бензин. Кругом ни души. Литвинов закрыл телом пробоину и стал заделывать ее своей одеждой. Он спас бензин и отправился в больницу — все тело было в ожогах от бензина.

Наливщица Асын Магдалова говорит:

— Я нефтепродукты наливаю осторожно, как духи. Ни одной капли не пролью.

…Подальше от моря хозяйствуют чабаны. Стада их огромны. В животноводческих колхозах средняя колхозная семья имеет в личном владении сорок — пятьдесят овец, живут сытно. Планы мясопоставок тут выполняются уже в апреле — мае, за весь год сразу. Шестидесятипятилетний чабан Бердыбай Кенебаев из колхоза имени XVIII партсъезда тоже борется за победу.

Он говорит:

— У меня надежда есть. Я себе сказал — идет война, ни один баран не должен зря погибнуть. Если есть слабые, больные ягнята, я их к себе беру, выхаживаю.

В бухтах у берега целый день оживленная перестрелка. Начался охотничий сезон. Дичи в этих благословенных местах пропасть. Утки плавают по морю огромными темными тучами. А сколько пород их! Тут и афганки, и морские курочки-качкалдаки, пилозубки и краснобашки. Миллионы диких гусей, уток, лебедей, фламинго наполняют воздух острым звоном.

Каждый организованный коллектив создал свою маленькую охотничью команду и заготовляет на зиму мясо, как у нас на севере заготовляют дрова. В три ружья часа за четыре набивают двести — триста уток. Мясо нужно, ибо, чуть дальше от морского берега, на голых склонах Небит-Дага, трудятся люди, которым не до охоты на уток.

В городах и поселках, перед зданиями учреждений или на площадях разбиты куртины, белым камнем окаймлены дорожки и клумбы. Но на клумбах ни единой травинки. Это, так сказать, сквер в будущем. Он сделан в ожидании воды, которая вот-вот должна быть. Когда она появится, родится сельское хозяйство. Высокоразвитая промышленность появилась тут раньше земледелия, самолет — раньше экипажа.

Но когда самолет, тяжело взмыв с песчаного аэродрома, поднимается над бурой полосой берегов, все внизу теряется. Безжизненными кажутся голые пространства вдоль моря, но тот, кто побывал здесь, знает, как обманчиво это впечатление.

1942

Были сказаны все прощальные речи, и уходящие в партизанский отряд добровольцы вскочили на коней. За крутым поворотом дороги, откуда уже не видно было селения, их остановил старый учитель Христофор Кучиев. Он ждал их один. Седые кудри на его бронзовой голове слегка шевелились под ветром.

— Дети мои, взгляните еще раз на родные горы, — сказал он и обвел рукою белые тени вершин, дымящийся след реки, облизывающей в горячем беге свои запекшиеся ледком берега.

Темно-огненная мгла вставала вдали над горами. Вкривь и вкось бесшумно падал оцепеневший, замерзший на всплеске водопад.

Древняя часовня из камня, похожего на черный сухарь, резко выделялась на сверкающем серебре гор и воздуха. Казалось, ее можно достать рукой, хотя все знали, что до нее не менее часа пути.

Селение было похоже на гнездо орлов, тесное, суровое. Это было место для еды, для сна. Жизнь проходила вне его, среди просторов безлюдных вершин. Уже давно, лет десять тому назад, многие спустились отсюда в долины и основали новые поселения среди садов, похожих на леса. Но те, что остались, уверяли, будто долины не дают человеку ничего, кроме хлопот и беспокойства, будто климат там капризен и даже вреден родившимся на вершинах. Они остались сторожами своих ледяных памятников и хранителями горных троп. Их время пришло. Сейчас враг мог нежданно-негаданно появиться в любом горном проходе. Жители несли сторожевую службу с гордым достоинством. Вдали от шумной жизни городов, вдали от полей гигантских сражений они чувствовали себя теперь как бы в постоянном дозоре, в разведке, — то есть ближе всех других к настоящей опасности.

Несмотря на то, что дел с охраной горных проходов было немало, они все же послали многих на фронт, а сейчас выделили еще и большую группу молодых в партизанский отряд.

— Посмотрите еще раз на родные горы, — повторил Христофор Кучиев и снова обвел рукою горизонт.

Солнце падало между гор, лучи его сбоку освещали хребет, как фары автомобиля, берущего подъем, и вершины тонкими слоями вставали одна за другой, бесконечные, неоглядные, похожие на облака.

— Не все из вас, может быть, снова увидят их. Что делать, дети мои, война. Не на праздник идете, а на тяжелый подвиг. Поэтому не стыдитесь пропитать душу воздухом, который вдыхали с детства. Такого воздуха, как наш, вы сами знаете, нигде нет, — он легкий, душистый, прозрачный и крепкий. Вдохните его.

Христофор Кучиев учительствовал в селении уже много лет. Он был всю жизнь только сельским учителем, но, смеясь, говорил, что готовится стать директором института. И это правда. Сначала в селении была школа-трехлетка, потом создали семилетку.

— Помните, дети, как мы прозвали тот холм за ущельем именем генерала Плиева, — сказал Кучиев, приглашая добровольцев на край маленькой площадки, откуда вид на горы был еще шире и вдохновеннее, чем с дороги. — С тех пор прошло много дней, и теперь, как вы все, конечно, знаете, мы, осетины, имеем уже четырех Героев Советского Союза. Помните их имена?

— Помним, — сказал юноша с таким загорелым лицом, что оно казалось обуглившимся.

— Это Цоколаев, Косинов, Остаев, Мильдзихов. Никогда не забывайте их. Помните также, что мы, небольшой народ, дали родине четырех генералов. Кого? Ну, скажи ты, Георгий. У тебя память лучше, чем у других.

— Плиева, Хетагурова, Худалова, Цаликова, — ответил молодой парень.

— Верно. К ним примыкает и трижды орденоносец полковник Хаджумар Мамеуров. Их именами я уже без вас переименую горы вокруг, чтобы день и ночь вся слава нашей Осетии стояла перед вашими глазами. Это, дети, я сделаю один. Вы только одно помните — честь. Трусливый человек — груз на наших ногах. Он сам гибнет и всех близких за собой тянет. Никогда не доверяйте свою судьбу трусости, в какие бы одежды она ни рядилась. Будет трудно — вспомните нас, своих близких, и вы поймете, что нам будет еще трудней, если мы узнаем не то, чего ждет наша душа. Вот и все. Хотя, погодите. Прежде чем уехать, помогите мне в небольшом деле. Принесите каждый по хорошему камню на эту площадку.

Небольшой выступ скалы висел над обрывом, как крыло самолета. Ветер с шелестом обегал его со всех сторон. Казалось, утес движется в воздухе. Это было безусловно самое красивое место селения, и разговоры о том, чтобы именно на этом обрыве и построить новое здание школы, шли много лет. Место это считалось в ведении Кучиева, и он берег его. Обсаживал горными цветами, украсил каменной оградой, а этим летом стал, как он говорит, приводить в порядок окрестности, оживляя их именами героев. Названные именами людей, прославивших свой народ, горы стали как бы похожи на них. Река стремилась вниз, как в штыковую атаку, переползала каменные барьеры, цеплялась за высокие камни, а прибрежные луговинки, водопады, расщелины, еще не получившие новых имен, казались недостроенными сооружениями.

Новая география, вводимая учителем, нравилась молодым. Горы с давно устаревшими легендами уступали современности свои права на бессмертие. Молодежь своими глазами видела возникновение новой истории гор. Страна словно надевала праздничные одежды.