Так неожиданно геологические моменты вдруг оказываются на службе политиков, потому что, конечно, не сама по себе, но политически впадает Аму в Аральское море.

О том, что можно повернуть дорогу Аму-Дарьи из Аральского моря в Каспий, многие из нас слышали еще в детстве. Эта идея тогда казалась геологической фантазией; но вот мы выросли, и наше время решает проблему строительства нового, промежуточного между Аралом и Каспием озера-моря, как один из своих рабочих планов. Теперь можно сказать с точностью, отвергающей всяческие сомнения, почему этого моря не строили раньше, хотя проект никогда не представлял из себя начинания особо трудного технически.

Строители прежних лет — и среди них есть имена крупнейшего веса — рассматривали проект возвращения Аму в Каспий как начало ирригационных работ в ее теперешней дельте, как дело оросительное, хозяйственное, на далекое будущее рассчитанное. Даже неудачи самых последних лет, закончившиеся процессом оросителей, были гораздо больше неудачами отдельных руководителей и их мало рабочих методов, чем неудачами самого замысла. Никто ранее не рассматривал поворота как меры политической, как события социального. Строители прежних лет не умели учесть той страшной и таинственной для них силы, той совершенно неизвестной величины, которая своевольно делала эпохи из скромных планов или, наоборот, повергала высокую математику точнейших строительных расчетов в прах панамических неудач. Эта неизвестная ранее величина — революционный энтузиазм.

Энтузиазм единоличного замысла казался строителям единственно нужным. Вдохновение цифр — единственно важным. Но по местам, вдохновившим великие цифры, проходит пустыня. Только лай вопиющих в пустыне шакалов говорит о том, что это — земля, а не бредовый мираж, что здесь допустима какая-то жизнь. Толпы рабочих должны были пройти здесь заступами, чтобы пустить воду на новые, возвращенные человеку от истории поля. Но нет рабочих, нет людей, которые освоили бы открывшиеся пространства, — и проект остается памятником трезвых, но одиноких мыслей на ученых дорогах, ведущих к морю. Правда, сейчас это памятник двойного значения — трезвых мыслей и очень нетрезвых хозяйственных действий, которые привели к тому, что на время была опорочена и идея в целом. Она была осуждена в методах осуществления, ибо спешка, преувеличение фактов, преуменьшение тяжестей стройки, восторженные реляции о несделанном — это совсем не элементы того энтузиазма, который нам нужен.

Когда туркмен Ходжа-Нефес приехал в Москву предложить царю Петру план поворота Аму-Дарьи в Каспий, он не соблазнял его никаким хозяйственным эффектом, он увлек его одним политическим планом создания водной дороги в Индию. Ходжа-Нефес искал энтузиазма, хотя бы даже энтузиазма завоевателей, чтобы, владея им, свести свои туркменские счеты с веками господства узбекской Хивы.

Теряя в борьбе с узбекским ханством Аму-Дарью, туркмены теряли будущее, и их история устремилась от Хорезма и Хивы к югу, к границам Афганистана и Персии, переплескивала их и пыталась дойти до начала реки, чтобы укротить ее сверху. Бросив непоспевающую за ходом событий цивилизацию, туркмены свершали свой исторический путь налегке, в кибитках.

Все прошлое их было песком предано и развеяно им бесследно.

Но Петр искал дорогу в Индию, а туркмен Нефес — путь из Хивы на запад, в Европу, и ничего не произошло в результате их восторженного, но лживого внутри союза.

Дело ищет своего социолога. Инженерия занимает здесь десятое место, потому что технически все достижимо.

Но раз Аму была ввергнута в Арал политически, и надо искать «собаку» проекта политически же, изучая не горизонты и прочее, а национальные взаимоотношения в приаральских киргизо-узбеко-туркменских районах и эффекты раздвижки народов в результате получения новых земель. Надо искать хлопок. Надо искать транспортные пути. Надо, учтя растущее малоземелье в старых туркменских оазисах, понять значение новых площадей, где машинизированное хозяйство может раскинуться на десятках тысяч гектаров, никого не тесня, где колхозы могут строиться на местах, не знающих никаких традиций вчерашней жизни, где вода и земельный простор начнут работу по привлечению из-за рубежа эмигрировавших племен. Надо искать будущее Туркмении.

Равнина, составляющая низовье Аму, имеет на своих нижних границах две глубокие котловины: одну, заполненную водами Аральского моря, другую, сейчас порожнюю — Сара-Камыш. Котел Арала надо частично опорожнить за счет пополнения пустого сара-камышского котла, через старый водосток Кунья-Дарью. Когда в сара-камышском бассейне высота воды будет более тридцати пяти саженей, поток ее пойдет по Узбою в Каспий. Тридцать пять саженей могут быть налиты в восемь, десять, пятнадцать лет, завися от темпа наших проектов, от нашей воли, от наших планов касательно пустыни и хлопка.

В детстве все кажется большим — и комнаты, в которых живешь, и вещи, с которыми имеешь дело. Выросши, удивляешься, как все измельчало, съежилось, и приписываешь эти изменения несуществующим законам о старчестве вещей, забывая, что время служит только для человека. Вещи с возрастом, конечно, не становятся мельче, но сам человек становится сильнее и больше их.

Проблема поворота реки в Каспийское море казалась всегда великой геологической фантазией, но сейчас мы стали сильнее и больше этой проблемы.

Земли, лежащие вокруг конца реки и вдоль старых, едва сохранившихся русел, являются кладбищами каналов начиная века с десятого. Река отходила от Каспия к Аралу с боями, с боями же расставался с водою туркмен, и на сотни километров театр их борьбы изрезан окопами арыков и укреплениями плотин, похожих на древние пирамиды. Нужен тридцативерстный канал, который, выпрямив клубок арыков, привел бы Аму в старые логи Кунья-Дарьи. Выход к каспийским берегам из озера вода найдет сама либо при незначительной помощи инженеров и пройдет благословенной лавиной сквозь всю пустыню, разрушая песчаное оцепенение, меняя ветры и собирая вокруг себя стада и людей. На этом кончается технология.

Котловина Арала станет усыхать, освобождая из-под болот и разливов свои береговые земли. Дельта Аму сможет быть обработана полностью. Оазис Хивы — Ургенча широко отбросит от себя пустыню. Кара-кумские черводары получат воду, а тиски, охватывающие пустынное скотоводство, будут разбиты. Раз есть вода — будет скот. Сара-камышское водохранилище сбросит свои воды в Каспийское море почти тысячеверстным путем Узбоя — и в Красноводске будет вода. Вдоль морской полосы будет вода — жизнь и средство связи. В приатрекских кишлаках будет вода. Тогда, зашлюзовав Узбой, можно будет из Астрахани и Баку подавать в Ургенчский оазис морские пароходы и создать на вчерашних песках, на вчерашнем кладбище туркменской истории, среди хлопковых плантаций, в тутовых садах, рядом с последним песком — порт в пустыне, морской порт на севере Кара-Кумов. Пороги Узбоя дадут энергию на нефтяные промыслы Челекена, на соляные разработки в Кара-Бугазе, на серные у бугров Чеммерли, — и все изменится в сегодня умирающем крае. Но люди? Их же нет? Но кто запашет найденные земли?

И социолог вспомнит: академик Ферсман, проходя Кара-Кумы в 1925 году, нашел, что в этой пустыне почитавшейся необитаемой, живет и здравствует сто тысяч туркменов. Они влачат тяжелую жизнь пустынных скотоводов, кочуя из века в век, но не переходя за какой-нибудь одиннадцатый и не подозревая о существовании двадцатого, советского века. Одичавшие овцы их стад — единственное мерило благополучия. Расстояния они измеряют временем верблюжьего хода, так что определенная единица расстояния есть сумма часов, необходимых верблюду для ее покрытия. В сущности они не знают ничего, кроме колоссальных залежей этого никому из них не нужного времени. Для них пространства — преодоление времени, однообразного и постоянного — и неизменного, как пустыня, над которой оно лежит мертвым порогом.