Они вышли на крыльцо, Пилин включил фонарик и поднес к лицу снизу.

— Я инопланетянин! — пошутил.

— Пошли, инопланетянин, — махнула плакатами Анечка и сошла с крыльца.

Пилин посмотрел на ясное звездное небо и направил туда световой столб от фонарика, осветив на чёрном бездонном небе жёлтые точки звезд. Потом осветил путь впереди Анечки и пошел за ней, стараясь попадать в её следы на снегу.

— Анют, а ты в инопланетян веришь? — спросил сзади.

— Не-а, — ответила та, не оборачиваясь.

— А я хочу встретиться, — сказал Пилин.

— Зачем? — спросила Анечка.

— Как зачем? Расширить свои познания вселенной. Так вот, типа, здравствуй, брателла! Пошли выпьем! — сказал весело Пилин.

— А он тебе — и тобой закусим, брателла, — ответила Анечка. — Свети лучше вперёд.

— Ладно, — посерьёзнел Пилин. — Так, Озон — Фирюсиха, — и снова всмотрелся в темень неба. — А вообще, скоро полетит на Марс пилотируемый корабль. Вот если бы мне предложили — лети, мол, Пилин, в один конец, мол, вот тебе, ванвэй тикет, помнишь у Бони Эм? Я бы полетел!

— И сдох бы там, — отрезала Анечка.

— Ну и что! Полтора года пути всего. Взял бы с собой бутылку коньяка и пистолет, как Гагарин.

— Мало, — сказала Анечка.

— Для празднования прилёта. Ну, больше бы. Отрапортовал, что прилетел, посмотрел на свой бронзовый памятник и… Блин, фонарик уже разряжается! — пощёлкал Пилин тумблер угасающего фонарика.

— Правильно идем? — спросила Анечка.

— Да, правильно-то, правильно! — ответил Пилин. — Снег не чистят. Чей это участок?

— Не знаю, — ответила Анечка.

— Ань, вот ты женщина, — сказал Пилин Анечке в спину и чуть не упал в темноте. — Ай! Ань, слышь, ты молодая замужняя женщина, рассуди вот, чего вам бабам не хватает? Про себя я — мужик сорока лет в собственом соку, не курящий, можно сказать не пьющий. А? Работает, зарплату получает в энергетике нормальную, социальный пакет имеет. А всё плохой! А я тебе скажу, — снова чуть не споткнулся Пилин. — Ай! Вы всю жизнь слушаетесь своих мам. А мамы вас ревнуют к вашим мужьям. Так?

— Темень какая на электроподстанции, — только сказала Анечка. — Сколько раз говорили, в журнал дефектов писали, что освещение не работает! И фонарь зарядку не держит.

— Ага. Ещё напишем, — согласился Пилин.

Они подошли к линейному разъединителю.

— Давай, я. Не бабье это дело, — выхватил Пилин трубу у Анечки.

— У вас мужиков всё не бабье! Совсем со счетов нас снимаете. Ну-ка, — Анечка взяла у Пилина трубу назад.

— Как хочешь! — не стал спорить Пилин. — Со счетов! Вон бывшую мою не заставишь чего делать! И за квартиру я платил всегда, и за коммунальные. А тут, представляешь? Меня спрашивает, типа: а куда идти платить-то? Смехотура!

Анечка вставила трубу в рычаг, покачала её и дернула на себя.

Раздался хлопок отключившегося воздушного выключателя.

Белая ветвящаяся дуга с громким скрипом метнулась с проводов в землю через разъединитель и Анечку. Синяя роба Анечки вспыхнула красно-жёлтым пламенем. Она дико вскрикнула, подпрыгнула и рухнула на землю.

Пилин с вытаращенными глазами, трясясь и шатаясь попятился назад.

— Гол! Защемляющие ножи не туда включили, — выговорил он.

Повернувшись, на ватных ногах побежал на щит управления, потом остановился и побежал к Анечке. Подбежав к ней, он сел на колени и начал её трясти за плечи.

— Аня! Аня! — кричал Пилин.

Аня не отвечала.

Пилин трясущейся рукой поднял ей веко, пытаясь разглядеть зрачок, но из-за темноты ничего не смог увидеть. Ощупал сонную артерию, пытаясь ощутить пульс, но из-за тремора руки ничего не смог определить.

Тогда он ударил ей кулаком в грудь. Потом ещё раз.

Прислушался. Присмотрелся.

Аня не отвечала.

— Вот тебе инопланетяне! — крикнул Пилин, — Всё, посадят нахрен. Аня! Анечка, очнись!

Анечка не реагировала.

Пилин ударил ей в грудь третий раз. Потрогал сонную — тишина. Потом начал расстёгивать куртку. Распахнув её, он расстегнул блузку. Распахнув её, он рывком снял лифчик.

Большие груди Анечки разъехались в подмышки. Пилин дотронулся до них, ощутив тепло и помял, отогревая замёрзшие пальцы. Потом, потерев ладони друг о друга, он ударил кулаком в грудину Анечки.

Анечка вдруг вздогнула и затряслась.

— Аня! Живая? — обрадовался Пилин.

Он запахнул Анечке блузку, куртку, приподнял её и потащил.

Внеся в здание щита управления, Пилин положил её на пол.

Анечка открыла глаза и, медленно качаясь, села.

— Я… Я… Чего это… А? — писклявым своим голосом проговорила.

— Всё нормально! — радовался уже Пилин, — Да, вот, «землю» на напряжение воткнули.

Вдруг зазвонил коммутатор.

— Гадство, звонят вовсю уже! Теперь выгонят нахрен с работы! — закричал Пилин и побежал из здания. Выбежав уже за ворота подстанции, Пилин остановился. Чёрный небосвод разрезала светящаяся полоса, на конце которой остановился ослепительный шар. Он быстро увеличился в размерах и, превратившись в диск размером с автомобиль, сел на дорогу перед Пилиным.

Пилин почувствовал, как тело его окаменело, даже языком не смог пошевелить, чтобы выговорить: возьмите меня отсюда на ваш Марс. Он только смог промычать эти слова, почувствовал, как-будто весь организм охватил огонь и потерял сознание.

Через минуту на дороге уже никого и ничего не было. Небо быстро становилось светлее, звёзды прозрачнее. Вдалеке, за снежной землёй огоньками окон ещё светился поселок, ожидая рассвет нового зимнего дня.

В проникшем везде, словно медицинская змея на чаше, остающийся надолго в одежде, даже после выхода из школьного медкабинета сладковатом запахе лекарств она сидела на стуле у стены с полным ртом местами коричневой от выступившей крови ваты, с заплаканными розовыми глазами. И в первый же миг пятиклассник Петя, зашедший внутрь этой вони и страха и, увидев её — влюбился. Потому, что она с её светлыми волосами походила на блондинку Агнету из любимого шведского ансамбля Абба. Точь-в-точь, как на фотокалендарике, купленном в поезде Москва — Керчь прошедшим летом.

Это была новая девочка в школе, в этом новом сентябре седьмого класса. Он вспомнил тут же, что первый раз увидел её в летние каникулы в пункте приёма макулатуры, за которую давали дефицитные сильно пахнущие пластмассой фломастеры из шести цветов. Тогда он и уступил этой заплаканной девочке, которой они не достались, свой набор.

— Нужно чаще чистить зубы! — пробасила испуганной девочке улыбчивая толстая, как циклоп врачиха со светящимся дырявым диском-зеркалом на лбу, — Вон у вас есть как, — блеснула зеркалом на стену, где висел выгоревший пожелтевший плакат со счастливым мальчиком и схемой чистки зубов — вверх-вниз, влево-вправо…

— М-м-гы-м-м. — промычала злобно сквозь вату девочка, что вероятно было понято врачихой, как чищу.

— Чищу! — передразнила она, — Значит не так. Вон сколько гнили повытаскивала, — показала на один кровавый зуб в поддоне и грозно приказала Пете, — Садись, давай, чего мнёшься.

Петя на ватных ногах с колотящимся сердцем покорно влетел и плюхнулся на жёсткое кресло, потными ладошками вцепился в чёрную пластмассу ручек и открыл рот.

Железный грохот инструментов, холодное шарканье ими во рту, светящийся диск на лице врачихи и её молчание после совсем добили волю и разум Пети. Он закрыл глаза, сжался весь и был готов умереть.

Но вот он услышал от неё приятное, и сразу вскочил со страшного кресла.

— Всё хорошо, — сказала она и почему-то запела, — Зубы Черные, зубы страстные, зубы жгучие и прекрасные…

— А у меня родственница в Виле зубным врачом работает потому что, — сказал Петя улыбаясь врачу.

— Ну, ну, молодец, раз родственница. Егоровна, что ль, знаю?

Петя кивнул.

— А тебя как звать? — спросил Петя, подойдя к девочке.

— Ф-фефа, — ответила она набитым ртом, вытащила из кармана передника шариковую ручку и написала на своей ладони — Света.