Врач не слушал уже песню, отвернувшись от бомжа и разглядывая редких прохожих.
Пение закончилось и врач, повернувшись к собеседнику, не обнаружил его.
— Эй! — искал взглядом бомжа. — Товарищ, господин… как тебя… Уважаемый! Ты где? — смотрел по сторонам. — Чудеса!
Зазвонил снова мобильник.
— Да, — ответил врач. — Что? Правильно, что не успел? Почему? Дом взорвался? А чего — газ… теракт? Не знаешь? Ладно, иду.
И пошёл медленно и чинно, хмельно размахивая чемоданчиком, представляя себя Россией, которая в тишине и безопасности выбирается потихоньку — к свету.
ПИТЕР
Проснуться больным…
Выйти с похмельного утра на Мойку пивка попить, взять «Балтику» девяточку, заглотить одну, вторую в догонку — хорошо! Пойти бродить по сказочному городу и в прямом и в переносном смысле уже всем таким весёлым, мутным, на старых дрожжах настоянным. До Зимнего дворца дойти. Увидеть бедных студентов художников, рисующих физиономии — чёрно-белую двести рублей, цветную пятьсот. Дать себя, такого нарисовать за двести рублей худому гению, увидеть нарисованным себя в смехе, типа шаржа. Осердчав, двинуть художнику по морде, радоваться ему падающему со стульчика своего. Не радоваться подбегающим и набрасывающимся дружкам его с холстами и кистями, тяжело отбиваться от них. Митьки, блин, нашлись! Еле убежать. Правда, картину эту прихватить на халяву.
Вот она в кармане в четверо сложена — глаза на выкате, волосы взъерошены — рожа тупая, тупая — пьяная!
Эх, развлекалово бы — и найти ведь — прогулка на катере — солнце в зенки, ветер в харю — плыть уже на верхней палубе, затерявшимся среди китайских туристов. Нева в граните, мосты, Зимний дворец…
Поднять руки, пытаясь дотронуться до моста — дотронуться, но быстро убрать, потому что может оторвать. А что, если попробовать повиснуть? Но мост — вот он уже наводит темноту — задрать хлебало на железные конструкции — вах! А впереди — Дворцовый!
Дворцовый… Хорошо быть царем, как сказать холопу — пшёл, вон, дурак и самому себе торжествовать. А сейчас, демократия — пошлёшь кого куда и пипей ещё получишь. Правда, и цари получили… Жаль людей только — представить печально девочек княжон и цесаревича — штыками живых… Звери масонские!
В память обо всех мучениках российских и решиться на экстрим.
Готовиться — и никто не знает намерения, а может, лучше, никто не увидит, потому что все сидят впереди. По возможности сзади примоститься. Примоститься…
Готовиться, готовиться, наверно, так цари из золоченых окон Зимнего дворца лицезрели своими царскими оками на проплывающие суда, в величественной печали своей представляя там нетрезвого покорного слугу…
Приготовиться, поднять руки и ап! — повиснуть, его мать! Блин, перилом по спине катером получить и… обнаружить его уплывшим вперёд. Висеть на Дворцовом мосту! Алексашка, блин, Меньшиков, где твой кнут?
Почувствовать неприятно — жжение по заднице. И — сорваться в воду!
Ладно лето и вода боле-мене. Не вспомнить, как до берега доплыть — весь мокрым и чумным.
Как не потонуть? Может, алкоголь менее плотен, чем вода?
К мужикам, где мост разводят, забежать. И осушиться там и обогреться. Напиться палёной водки — династия у них такая добрая. Сохнуть, пить и слушать чудесный «Аквариум»…
Поблагодарить и выйти от них в белую ночь, одетую в разведённые мосты. Вот так и мотаться с надвигающимся, как туча очередным похмельем.
Ощутить сзади чью-то руку тяжёлую, словно медную на плече своём — иди ты!
Обернуться — мужика с усиками ряженого в камзол узреть. И внимать ещё словам его — что, мол, Галактион, тяжело тебе идти против рожна, что хулиганишь в граде моём — Петр Первый нашёлся! Высику, — услышать грозное. — И в Петропавловку посажу, козлина.
Надо ведь! Ряженый нашёлся, здоровый. Таких по Питеру бабки срывать на светлом имени минхерца полно — нарядятся и давай с честными китайцами фоткаться, да ещё блядей своих в Екатерин нарядят. Те намалюют полупьяные зенки и так, и эдак жопами крутят… Ух, гробы в Петропавловском соборе переворачиваются наверно…
Ох! Не спорить в положении своём, извините, сказать, больше так не буду. Разглядеть уста его, гада, смеющиеся, молвящие, — говорила свинья, что в грязь не ляжет, а подскользнулась и упала. Ещё слушать гадкое, — висеть тебе на рее. И наблюдать за ним, уходящим к блестящему коню. И проводить взглядом тяжёлые медные удары по мостовой.
Фу! Нерьвы, измученные солодом…
Но и это не всё! Вздрогнуть от подкатившего сзади такси, типа, — подвести что ли? Смотреть — мама дорогая, скелет! И стук костей, и голос его челюсти, сволочи такой — за мной очередь! Обернуться — разглядеть сзади приближение покойников — страх! Частью сгнивших, частью скелетов в кандалах. И крик жуткий их — на наших костях Петербург стоит!
Почувствовать приближение кондрашки! Трах! И нет Галактиона!
Сорваться с места и побежать на ватных ногах, не оборачиваясь, песню слюнявым ртом орать как БГ резаный на весь Невский проспект:
Прощайте, друзья мазохисты,
Я вышел вперёд, чтоб отдать эту честь,
Но те, кто стояли в строю пропустили сквозь строй.
А тот, кто стоял впереди,
Оказался мираж и растаял, как снег,
И сидя по шею в крови я хочу на покой.
Я помню, как было начало,
Как шили кольчуги, точили мечи,
Как Пётр открыл окно и сказал: вот он путь.
Окно оказалась стеной,
Стена из бетона, а крыша из льна,
И поднялся ветер, и крышу уже не вернуть.
А слева, с памятника своего — Гоголя свист и хохот расслышать! Не посмотреть, не почтить вниманием своим, а продолжать стремительное движение с песней:
Прощайте, друзья мазохисты,
Наш старый фрегат напоролся на мель,
И все, кто ныряли в волну уходили на дно.
А остров, что был впереди,
Оказался мираж и растаял, как дым,
И сидя на палубе нам лишь осталось вино.
Так бросьте же якорь на слово,
Здесь будет наш дом и наверное сад,
Мы скажем, что все что мы сделали стало судьбой.
И кто-то войдёт в нашу дверь,
И скажет: ну хватит — пришло время сна,
Теперь будут звёзды, теперь нам пора на покой.
Задохнувшись, еле-еле дыша с блевотиной изо рта добежать до Казанского собора, упасть, блин, и не вставать. К колонне прижаться, трясясь, и заснуть на всю светлую ночь…
И увидеть во сне попа Гапона в женском бальном платье. Слушать, гада, говорильню: Санкт Петербурху пусту быть… Петербурху пусту быть!
Показывать ему фигу до пальцев распухших — фигоньки вот… фигоньки!
А под утро радостно лицезреть вышедшего из Казанского собора одноглазого Кутузова, сиять от его поджопника Гапону, рукоплескать полёту попа чертыхающегося куда-то на Запад.
Ну, тут и проснуться… Снова больным…
РОТ
Тыркин зевнул. Осенним вечером четвёртого ноября уставший от посадки картошки, сидя на диване с третьей бутылкой пива и наблюдая по телевизору речь президента по случаю праздника. Не то, чтобы это ординарное событие стало из ряда вон выходящее, чтобы о нём писать рассказ. Просто после данного действия у сего гражданина нашей страны не закрылся рот. Он сперва пытался помочь челюсти сомкнуться руками. Не получилось. Ещё и больно было. После он попытался клин клином выбить — сильнее открыть рот, потом закрыть, но рот так ещё больше открытым и остался.
