Копейка тоже в такт качающейся сумке стала ударяться о бутылки, внеся собой разнообразие в эту музыку.

— Разрешите погостить, — попросилась она.

— А мы все гости на этом свете, — звякали бутылки. — Все гости, гости, гости…

— Какая хорошая музыка! — нравилась копейке мелодия.

— Только вместе можно издавать мелодию, — брякали бутылки, — Только вместе, вместе, вместе…

— И вы счастливы? — стукалась о бутылки копейка.

— Счастье — это когда все с соборе, в соборе, в соборе…

А копейка даже залетела в бутылку, плюхнулась в пивную каплю, помылась в ней и выплыла наружу. Но вот сумку перевернули и копейка вместе со звоном бутылок выпала на стол, а потом покатилась и упала на пол. Блим! Блим! Несколько раз она подпрыгнула, звеня о кафельную плитку, и закатилась под шкаф. Но, пролежав там не долго, ощутив прикосновение мягкой кошачьей лапы, испытав щекотливое скольжение по полу, полёт, ещё лапу, ещё полёт, удар о стену и — очутилась в человеческих руках, которые вскоре совсем не больно пробили в ней отверстие и повесили на верёвку.

— Опля-ля! — лязгнули на шее у красавицы другие копейки, приветствуя гостью.

— Опля! — поздоровалась вновь прибывшая.

— Будь как дома, — звенели копейки, — Мы все вместе такие красивые, такие звонкие и молодые! — радовались они.

— А как на нас любуются люди, — удивлялась наша копейка. — Ах, как трогательно! Как приятно!

Так закончилось скитание одинокой никому не нужной копейки, на которую нечего было купить. Теперь она была очень счастлива вместе с другими монетками в ожерелье, потому что была нужна для красоты.

Как-то одним ранним утром, когда висящая на стене большая картина в золотистой оправе проснулась, поморгав окнами нарисованных домов Петербурга, потянувшись парусами невских галер, и обнаружила на противоположной стене комнаты плазменную панель. В комнату зашли люди и включили её, и картина впервые в жизни увидела меняющиеся и движущиеся картинки.

Картина удивилась, колыхнув голубыми волнами, и вежливо просипела своим хриплым голосом растрескавшейся краски осматривающему комнату гостю:

— Здравствуй, как тебя зовут?

Панель вздрогнула, не ожидая вопроса, и объёмно пропела:

— Панель плазменная. Последнее поколение.

Картина блеснула петропавловским шпилем и ответила:

— Последнего ничего не бывает. Всё, что с краю времени, всегда становится в начале.

Плазменная панель обиделась и, сравнивая себя с картиной, на которой было лишь одно изображение, начала гордиться собой и похваляться:

— Вот ты висишь здесь много лет…

— Веков, — поправила картина.

— Ты висишь много веков с одной и той же картинкой, а я за минуту меняю сотни изображений.

Мудрая картина хотела возразить панели, что большую часть времени та выключена и кроме чёрного прямоугольника ничего не показывает, но не стала, потому как была мудрая и знала себе цену, во много раз превышающую стоимость панели.

Молодость, о которой хвалилась панель, совсем не была преимуществом. Поскольку, время лишь увеличивает стоимость произведения искусства, в отличие от электронных приборов.

— Мой внутренний мир богаче, чем твой, — хвалилась панель своим устройством. Что потрескавшиеся краски в сравнении с моими инновационными микросхемами!

Картина молчала, не получая ответов от неё, панель успокоилась и как-то скучая чёрным экраном, попросила её:

— А расскажи, что здесь было много веков?

И добрая картина, погрузившись в воспоминания, ответила:

Всё сменилось в этой комнате много раз — обои, краски, паркет. На твоём месте когда-то висело чучело какого-то зверя, но и оно исчезло; часы, что тикали много лет, сломались; людей, что ходили по этим полам, уже нет.

— И ничего нет более вечного в этой комнате? — испугалась панель.

— Есть, — ответила мудрая картина.

— Ты?

— Нет, — сказала картина и посмотрела в окно разводным мостом. — Вот, что более вечно в этой комнате — вид за окном.

— Да, ладно! — засмеялась панель. — Где же здесь вечное? Времена года меняют эту картину: солнце, облака, дождь, падающие листья, снег…

— Вечное — не значит неизменное, — возразила панель. — Скорее, мир за окном боле вечен в этой комнате, потому что когда-нибудь и дома этого не будет, а мир за окном ещё будет очень долго.

Однажды хозяева сфотографировали картину цифровой камерой. И в этот день она пропала со своего долгого места — её продали в другой дом, где у неё началась новая жизнь. А на её месте появилась её бумажная копия.

— Вон она вечность — догадалась скучающая панель. — Это когда ты продолжаешься в своих копиях и очень обрадовалась, зная, что на заводе плазменных панелей таких, как она — тысячи.

Они встретились в одной пепельнице, когда рядом со спичками поставили прозрачную зажигалку. Спички пошушукались в коробке и стали соседке льстить.

— Какая ты красивая! — восхищались они хором. — Плавные формы пластмассы, прозрачный корпус. И пламя можно регулировать. Само совершенство!

— Что вы! — краснела солнечными бликами зажигалка. — Сложное устройство моё — это недостаток. Идеал — это простота. Изящный брусок с коричневой головкой силитры — что может быть лучше?

— О, нет, нет, — отвечала печально одна самая толстая и кривая спичка, — Одноразовый век наш не долог. Несколько мгновений и — пепел. А ты заряжаешься вновь и вновь.

— Ха! — иронично ответила зажигалка. — И я одноразовая. Меня нельзя зарядить.

— Ну, всё равно, — поддержали кривую все спички. — Зато одной зарядки хватает на целый час гордого пламени. Зажгись, покажи себя во всей славе, вознеси радужное пламя в небесные сферы, о, великая зажигалка!

И зажигалка щёлкнула кремнием и засветила огнём.

— Ах! — пели спички и радовались угасанию конкурентки. — Нет ничего более совершенного на этой кухне, как эта величественная статуя свободы с факелом в руках.

Зажигалка молчала, томно слушая спичечные комплименты и горела, горела, пока не кончился газ и погасло пламя.

В последние мгновения она шикнула, фукнула и повалилась бездыханно, но угасающий язык огня задел спичечные головки. Они вспыхнули фейерверком и сгорели вместе с коробкой дотла.

После увидевшие самовозгорание в пепельнице люди вряд ли удивились такому чуду. В века научного прогресса человек перестал удивляться. Да ещё и переделал нашу зажигалку в многоразовую. Теперь она уже не поддаётся на лесть и не гордится собой, сберегая свой газ, словно душу.

Один автомобиль попал в аварию. Технически исправный по вине водителя, совершенно без своего желания он повредил кузов. Водитель остался цел и невредим.

Разбитый испуганный автомобиль на эвакуаторе отвезли в автосервис.

— Как не справедливо, — рассуждал он покарёженным бампером в мастерской. — Я пострадал из-за человека. Радуешься жизни, строишь планы, а тут — раз и всё летит под бампер. Ладно бы сломался сам, пусть бы кончился бензин, если бы даже дорога была плохая, но нет же — лишь из-за нерадивого шофёра угодил в дерево.

— Так устроено, — внёс своё слово слушающий рассуждения автомобиля подъёмник, который видел много машин, — что кто-то был первым, а кто-то станет вторым. Первый был творцом — это человек. А ты есть его творение. И ты вынужден жить по его чертежам и его воле.

— А если я хочу быть один и не от кого не зависеть? — возмутился автомобиль.

— Участь такая, — поднялся и опустился мудрый подъёмник.

— Какая участь? — не понял автомобиль.

Подъёмник нервно заёрзал вверх-вниз и сказал:

— Участь творения зависеть от творца. Так устроен мир. Ты не сможет быть один.

— Но я не хочу этого! — подпрыгнул на колёсах автомобиль. — Неужели нет выхода из этой несправедливости?

Подъёмник долго ничего не отвечал, без движения размышляя, потом дёрнулся и быстро заёрзал: