— Она будет так рада! — тем временем продолжал восторгаться лекарь. — Она ужасно завидует мне всякий раз, когда меня отправляют тебя подлатать. Разговоры на эту тему длятся потом неделями. В общем, не напрягай руку. Дай ей отдохнуть. К следующим играм ты уже должен быть в форме. Будем надеяться, что император наконец выйдет из траура.

С этими словами лекарь поспешил прочь. Арий в задумчивости несколько раз сжал и разжал пальцы. Нет, они уже не такие гибкие, как прежде. Полностью выпрямить их ему уже никогда не удастся. Тем не менее они по-прежнему крепко сжимают рукоятку меча, а это самое главное. Если понадобится, за меч он сможет взяться уже завтра. Чтобы побеждать, ему не требовался отдых.

Тебе вообще ничего не нужно для победы, сукин ты сын. Эти его слова были обращены отнюдь не к лекарю. Ему в голову вновь пробрался император. Тотчас вспомнилось каменное выражение императорского лица во время его последнего выхода на арену, когда Домициан приказал стражникам привязать Арию за спину левую руку.

Вызов.

Что он тогда прочел в пристальном взгляде Домициана? Только ли вызов? Или что-то еще, похожее на страх.

— Страх? — помнится, воскликнул Геркулес, когда Арий признался ему в своих подозрениях. — С какой стати император Рима должен тебя бояться?

— Не знаю, — пожал плечами Арий. — Но мне почему-то так кажется.

— Ну хорошо. У него вон сколько подданных, с которыми он при желании может сделать все, что угодно, он же тратит свое время и силы на то, чтобы мучить тебя. Смотрю, ты с годами зазнался, Варвар.

Впрочем, карлик, похоже, прав. Вряд ли Домициан просыпается по ночам в холодном поту, потому что ему приснился гладиатор по имени Арий. Чего не сказать о нем самом. Ему постоянно снился Домициан, его непроницаемое румяное лицо, его невидимый глазу вызов.

Но не может же быть так, что всякий раз, когда он вставал с песка рядом с трупом своего последнего противника, воображение играло с ним злую шутку, и, поднимая глаза на императорскую ложу, он видел то, что в душе хотел увидеть?

— Ты еще жив? — казалось, говорил ему Домициан.

— Потому что ты желаешь моей смерти, — мысленно бросал он в ответ.

— Кто ты?

— Никто, — произнес Арий вслух, — никто, господин и бог.

И оскалился, словно хищник.

— Тебя в очередной раз ждет слава, дитя мое! — Ларций, сияя улыбкой, вошел в атрий, где я, под аккомпанемент лиры, упражнялась в исполнении новой песни. — Я получил приглашение из императорской канцелярии. Ты будешь услаждать слух императора на пиру в его честь, когда он на следующей неделе прибудет к нам в Брундизий. Нет, конечно, не ты одна. Там еще будут выступать жонглеры с Крита и оратор из Фив, и, разумеется, Клеопатра.

— Если там будет Клеопатра, на меня никто не обратит внимания.

Клеопатра была знаменитая танцовщица, по ней сходил с ума весь Брундизий. За свои выступления она заламывала заоблачные цены, а за более интимные услуги брала еще выше.

— Твой номер будет между рыбой и сыром, — согласился Ларций. — Однако любой, если он не глух, наверняка; поймет, что слышит дивный голос. Что бы ты хотела спеть, дитя мое? Думается, «Очи Кифары» слишком слащавы для императора. Может, лучше, «Справедливую богиню»?

— Нет, она слишком заумная, — улыбнулась я. — Он ведь воин и предпочитает что-нибудь незамысловатое.

— Тогда что-нибудь с припевом, чтобы зрители, которые, скорее всего, уже будут порядком навеселе, могли тебе подпевать. Нет, дитя мое, воинам никогда не оценить по достоинству твой талант.

Я позволила Ларцию самому подобрать мне песни, и когда назначенный вечер наступил, он заломил за каждый мой выход двойную цену. В конце концов, Пенелопа выставила его за дверь, чтобы он не мешал мне готовиться. В честь торжественного события я сняла с себя свое обычное серое платье и облачилась в черный индийский шелк с золотой каймой по подолу. Волосы я уложила в причудливую прическу, которую перевязала золотыми лентами, на руки надела золотые браслеты и для большей выразительности слегка подвела глаза. Этот наряд преобразил меня, превратил из рабыни по имени Тея в серьезную, сдержанную певицу по имени Афина. Иногда я смотрела на свое отражение в зеркале и не узнавала себя. Где та почерневшая от солнца девчонка, которая когда-то любила гладиатора? Я пыталась найти ее и не находила.

— Мам! — Это, громко хлопнув дверью, в мою комнату ворвался Викс. Горшочки с помадой и благовониями подпрыгнули на столе и еще какое-то время дрожали. Он стрелой пролетел сквозь толпу хористов, лютнистов, арфистов и прочих артистов Ларния, которые готовились к вечернему концерту. — Мам, мне можно на собачьи бои? В прошлый раз охотничий пес загрыз мастифа и выпустил ему кишки. Кровищи было, скажу я тебе…

— В таком случае, никаких собачьих боев. Даже не надейся.

— Но…

— Не спорь со мной!

Викс с надутым видом опустился рядом с моим столиком, и в следующий миг — дзынь! — флакон с розовой водой вдребезги разбился о мраморный пол.

— Это правда, что ты будешь петь перед самим императором? — спросил он.

— Правда. Когда вернусь, я расскажу тебе, как прошел пир.

Но Викс лишь пожал плечами. Его воображением владели не императоры, а гладиаторы.

— Ты вернешься поздно? — спросил он с надеждой в голосе.

— Не слишком, — ответила я и взъерошила ему волосы. — К этому времени ты уже должен быть в постели, в противном случае, тебя ждет хороший нагоняй.

— Почему у тебя всегда чешутся руки меня отлупить? — спросил у меня сын. — Никого так часто не наказывают, как ты меня.

— Просто другие дети ведут себя смирно, Верцингеторикс.

— Погоди, пока я вырасту. Тогда ты не сможешь отпускать мне оплеухи. Я стану большим и сильным гладиатором, и тебе придется считаться со мной.

С этими словами он принялся скакать по комнате, потрясая воображаемым мечом. У меня защипало в глазах. Все, что ему нужно, — это учебный деревянный меч, пыльная арена, пара серых глаз и дружеское приветствие. Я протянула руку и привлекла сына к себе. В ноздри мне тотчас ударил запах моря, что означало, что он без моего ведома бегал купаться в гавань и за это время мог подцепить добрую половину существующих в Италии болезней.

Но он увернулся из моих объятий, а заодно умудрился испортить мне прическу.

— Хватит меня целовать.

— Только в том случае, если ты будешь послушным ребенком.

— Ладно, буду.

— Свежо предание, — заметила проходившая мимо рабыня.

В наемном паланкине я добралась до местного дворца, куда накануне прибыл император. Мне ни разу не доводилось петь во дворцах, и как только я ступила на землю, как тотчас же вытаращила глаза, рассматривая его здание. Скорбь Домициана, судя по всему, плохо уживалась с роскошью. Выщербленные мозаики, пыльные статуи, половина залов погружены в темноту. Дорогу мне указывал управляющий, который сам в полумраке не раз наступал мне на ноги. Он привел меня в пустынный вестибюль, отгороженный от зала, где проходил пир, занавесом, и велел ждать. В это время в зале выступали жонглеры — подбрасывали вверх и ловили, перебрасывая из руки в руку, горящие факелы. После их номера должны были подать главное блюдо.

— Тея, — услышала я рядом с собой голос танцовщицы Клеопатры. По ее плечам рассыпались золотистые локоны. Одета она была в полупрозрачный наряд, усыпанный блестками. — Ты не могла бы одолжить мне свои серьги? У меня одна сломалась. Не могу же я предстать перед императором с голыми ушами!

— Если все остальное голое, какой толк переживать из-за ушей? — пошутила я, однако сняла с себя и с улыбкой протянула ей свои золотые капельки. Нам с ней частенько доводилось выступать вместе на пирах, и она всегда держала себя приветливо. — Главное, не забудь их на столике рядом с кроватью своего очередного мужчины.

— Если забуду, император подарит мне новые, — улыбнулась она. — Моя хозяйка подкупила секретаря, чтобы тот шепнул императору, что я, мол, копия Юлии. И тогда после пира император наверняка захочет, чтобы я разделила с ним ложе.