Викс поймал рукоятку обеими руками, однако тотчас пошатнулся.

— Ух-ты, какой тяжелый!

— Согласен, тяжелый для мальчишки, но он сделает тебя сильным. Научишься сражаться им, сможешь сражаться чем угодно.

— Понял. — Викс подставил лезвие к свету, любуясь остро заточенной сталью. — Про тебя говорили, что вместо меча у тебя в руках молния, а вместо щита — раскат грома.

— Люди просто дураки. Начни делать упражнение номер два, однако в два раза медленнее. Тем самым научишься контролировать свои движения.

— Тебя самого точно так же обучали в гладиаторской школе? — спросил Викс с негромким стоном. Каждый медленный взмах меча стоил ему неимоверных усилий.

— Нет, этому меня научили мои братья. Сейчас мы будем оттачивать координацию движений, а на следующей неделе возьмемся за тяжести и пробежки. Ты быстр и проворен, но тебе не хватает выносливости. Ага, давай еще пять раз. Только помедленнее.

— Почему тебе не нравилось быть гладиатором? — спросил Викс, медленно поднимая меч.

— Потому что это паршивая работа.

— А по мне самый раз.

— Ты еще слишком молод и насмотрелся боев.

— Вообще-то я видел только одни. Моя мать говорит, что это варварское занятие.

— Твоя мать разумная женщина. Давай еще раз. И как можно медленнее.

— У меня сейчас отвалятся руки.

— Значит, ты все делаешь правильно.

— Издеваешься.

— Думай, что хочешь, — ответил Арий с довольной улыбкой. — А теперь еще десяток раз.

— Мне нужна Юстина. — Павлин попытался сосредоточить взгляд на своей собеседнице. На лице весталки читалось неодобрение. — Мне нужно поговорить с Юстиной.

— Сейчас она занята исполнением своих священных обязанностей.

— Тогда приведите ее ко мне. Это приказ префекта.

Не обращая внимания на возмущенные взгляды молящихся, Павлин прислонился спиной к мраморной стене храма. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, как выглядит в данный момент — налитые кровью глаза, небритый, в мятой одежде. С того злосчастного пира по поводу его обручения прошло несколько месяцев, а им по-прежнему владело желание напиться, лишь бы, пусть даже ненадолго, забыть события той ночи.

— Префект, ты хотел меня видеть? — раздался голос Юстины. — Что-то случилось? У тебя неприятности? Я уже давно тебя не видела.

После обручения его мучил стыд, и он никак не мог заставить себя прийти в храм Весты, не мог заставить себя посмотреть Юстине в глаза. И, не выпей он сегодня утром для храбрости, в эту минуту его бы здесь не было.

— Прими мои извинения, — произнес он, с трудом открывая глаза. — Но мне, мне нужно было тебя увидеть.

— Понятно. — Юстина окинула его глазами с головы до ног, и он уже приготовился прочесть в ее взгляде отвращение. Но нет… — Должно быть, это нечто важное. Давай присядем.

— А мы не могли бы поговорить где-нибудь в другом месте, с глазу на глаз? — Павлин то и дело ловил на себе неодобрительные взгляды других весталок.

— Когда я разговариваю с мужчиной, я должна быть у всех на виду, — с этими словами она села напротив него. — Просто расскажи мне все, как есть.

Павлин сидел, опустив голову и уткнувшись лицом в ладони.

— Я… я недостойный червяк, — наконец произнес он. Главное, чистосердечно раскаяться.

— Понятно.

— Ты издеваешься надо мной?

— О, нет, как я могу!

— Я не в обиде. Потому что я грязь. Я дерьмо…

— Ну хорошо, но почему бы нам не прекратить все эти…

— И я люблю жену собственного отца.

— Оскорбления в собственный адрес, — закончила свою мысль Юстина. — Чего-чего, а это я никак не ожидала.

Это было сродни тому, как если сбросить с плеч тяжелый груз, к тому же утыканный острыми шипами. Павлин ссутулился и обхватил колени, тупо глядя на собственные руки.

— Я не знаю, можно ли это назвать любовью. По-крайней мере, эта не та любовь, какой я всегда ее себе представлял. Но мне постоянно хочется эту женщину. Она не просто прекрасна, она возбуждает и пьянит. А это уже разврат. Она сама развратна. Клянусь богами, она начала первая. Знаю. Так обычно говорят все мужчины. Мол, она первая дала мне повод, это она соблазнила меня, но в данном случае так оно и было. Чтобы досадить моему отцу.

— А твой отец знает об этом? — голос Юстины прозвучал спокойно и безмятежно.

— Знает, — честно признался Павлин, стараясь стереть из памяти ту сцену. — Он обнаружил нас. Я до сих пор не могу посмотреть ему в глаза.

— Выходит, она одержала победу? — Павлин не ответил, и Юстина задала новый вопрос. — Зачем тебе понадобилась эта исповедь? И почему именно сейчас?

— Потому что это продолжается. И будет продолжаться и дальше. Стоит ей щелкнуть пальцами, и я спешу к ней словно преданный пес. Она это знает, мой отец это знает, даже моя нареченная теперь это знает… — Павлин пригладил неопрятные волосы. После пира во дворце он видел Кальпурнию всего несколько раз — и всякий раз в ее глазах читались настороженность и недоверие. — О боги!

А потом он одним духом рассказал ей все: и про пир, и про императора, и про индийское зелье, про Лепиду.

— Я взял ее, взял прямо на пиру, на ложе посреди зала. Взял, как животное, как дикий зверь. Частично виновато зелье, я почти не отдавал отчета в своих действиях, но это меня не оправдывает. И я рад, что мой отец к тому времени уже ушел и не видел этого.

— А что сказал император? — задала вопрос Юстина таким тоном, будто они обсуждали погоду, а не оргию во дворце.

— Он… он не обратил внимания. С ним была его любовница. Мы все были пьяны, то ли от вина, то ли от зелья, которое было в него подмешано…

— Его любовница? — резко переспросила Юстина.

— Да, ее имя Афина. Или Тея. Она певица. Она… очень милая женщина, и я помню… — Павлин поспешил прикусить язык. Пусть он и пьян, однако есть вещи, которые лучше не знать даже весталке.

— Что? Что ты помнишь?

Вопрос прозвучал как приказ, и Павлин тотчас ощутил приступ головной боли.

— Вообще-то мне трудно сказать, что я помню. Было ли это на самом деле, или же мне просто померещилось. Но…

— Что такое?

— Тея и император. Он — нет, ты только не подумай, будто я специально наблюдал за ним, но он… там происходили странные вещи… впрочем, возможно, это все зелье. Кто скажет, что я там видел? Потому что я видел, как с потолка, извиваясь, свисали змеи, я видел, как оживали мозаики, я видел, как кровь Теи окрашивалась в зеленый цвет. Поэтому кто поручится, что это было на самом деле?

— А ты видел ее после пира? Это многое бы прояснило.

Павлин отвел взгляд, не решаясь посмотреть Юстине в глаза.

— Император не мог сделать ей больно. Ведь он ее любит.

— Что ж, возможно, что любит. Или ты считаешь, что любовь мужчины к женщине — это лишь вздохи и поцелуи при луне? Для некоторых мужчин любовь — это боль.

— Юстина, — осторожно подбирая слова, перебил ее Павлин. — Я пришел сюда не для того, чтобы слушать, как ты очерняешь императора.

— Тогда зачем ты пришел сюда?

— Я… сам не знаю. Наверно, для исповеди. Мне нужен кто-то, кому бы я мог излить душу, рассказать, кто я такой на самом деле. Мир смотрит на меня и видит героя. Правую руку императора. Но это все ложь. Я настолько же глуп, насколько одарен умом мой отец. Я в той же степени труслив, насколько мой друг Траян храбр. В общем я… мыльный пузырь.

— Итак, ты излил душу. И что дальше? Чего ты хочешь сейчас? Прощения?

Павлин медленно кивнул.

— Извини, Павлин. Этого никто не может тебе даровать, кроме богов.

Юстина впервые назвала его по имени.

— Может, утешения? — произнес он заплетающимся языком и с мольбой посмотрел ей в глаза.

— Что ж, утешение я тебе дать могу.

Рука Юстины была прохладной. Ее прикосновение отрезвляло и успокаивало.

95 год н. э.