— Соляные шахты, — выдавил из себя Арий, еле шевеля распухшими губами. — В Триновантии. Потом в Галлии.

— О боги! Сколько же времени ты пробыл в этом захолустье?

Арий пожал плечами. Двенадцать лет? Он точно не помнил.

— Долгое время, это ясно. Теперь мне понятно, откуда у тебя такая сила в руках и груди. — Пухлый палец Галлия скользнул по плечам Ария. — Несколько лет подряд таскать по горам вверх и вниз глыбы соли… Да, из шахт выходят прекрасные мужчины. — Последнее движение пальцем. — Однако в шахтах не научишься владеть мечом. Признайся, где же ты обучился этому искусству?

Арий отвернулся к стене.

— Ладно, это неважно. Теперь слушай. Отныне ты будешь сражаться только для меня и только тогда и там, как я скажу. Я — ланиста. Знаешь, что это? Полагаю, что ты не особенно силен в латыни. Ланиста, мой мальчик, это наставник гладиаторов. Ты будешь гладиатором. А у гладиаторов, скажу я тебе, хорошая жизнь — женщины, деньги, слава. Ты произнесешь клятву верности мне, и, как только заживут твои раны, мы приступим к твоему обучению. Повторяй за мной: согласен быть сожженным огнем, закованным в цепи, избитым палками и готов умереть от меча. Такова клятва гладиаторов, мой мальчик.

Арий хрипло сказал Галлию, что тот может делать со своей клятвой, и снова погрузился во тьму.

Прошло несколько дней, прежде чем он смог вставать с постели, несколько недель, прежде чем срослись сломанные кости, и пять месяцев, прежде чем завершилась подготовка в школе гладиаторов. Те, кто учился в ней вместе с Арием, были либо мелкими преступниками, либо несчастными рабами, купленными с самого дна рынка, — дешевый товар, проданный со скидкой, лишь бы только поскорее сбыть с рук.

Арий равнодушно и без особых усилий втянулся в повседневную жизнь школы, пополнив собой ряды головорезов, готовых на все, лишь бы выжить. Галлий сделал ему на руке гладиаторскую татуировку-клеймо — изображение скрещенных мечей.

Рудий. Ему снова вспомнилось это слово. В его звучании ему чудилось нечто змеиное, оно не имело ничего общего с деревянным мечом. Он сам не видел, как деревянный меч, полученный от императора, делает раба свободным, однако при этом слове перед его мысленным взором возникали окутанные туманом родные горы, их поросшие лесом склоны, такие свежие, зеленые и прекрасные.

Деревянный меч. Тренируясь, он каждый день пользовался деревянными мечами. И всегда ломал их, не умея соизмерить силу удара с прочностью деревянного клинка. Предзнаменование? Ему снова вспомнились друиды в белых одеждах, их почти забытые образы, исходящий от них запах омелы и старых костей, то, как они угадывали волю богов в каждом опавшем листе. Сломанный деревянный меч они, наверняка, назвали бы плохим предзнаменованием. Но в его жизни было очень мало добрых примет.

Арий заставил себя не думать о доме. В школе гладиаторов на Марсовой улице было не так уж плохо. Никаких обещанных Галлием женщин или денег, но, по крайней мере, здесь нет безжалостного солнца и цепей, от которых ноги покрывались язвами, нет беспокойного сна на голой земле где-нибудь на каменистом горном склоне. Здесь хотя бы имелись одеяла и хлеб каждый день, вино, помогающее скоротать ночь, быстрая смерть за соседним углом. Нет ничего хуже соляных шахт.

Рукоплескания трибун — они одновременно и манили его, и пугали.

С того мгновения, как я увидела сенатора Марка Вибия Августа Норбана, мне тотчас захотелось поухаживать за ним: аккуратно подстричь, отмыть с пальцев чернильные пятна, заставить слуг отгладить как следует его тогу. Он развелся с женой более десяти лет назад, и его рабы всячески пользовались отсутствием хозяйки в доме. Я бы поспорила на пять медяков, что Марк Норбан, четырежды консул и внук бога-императора Августа, сам наливал себе вино и сам убирал собственные книги, как и любой вдовец из числа плебеев.

— Как тебя зовут, девушка? — спросил он, когда я предложила ему блюдо с марципановым печеньем.

— Тея, господин.

— Это греческое имя. — У Марка Норбана было глубоко посаженные глаза, проницательные, дружелюбные. — Впрочем, ты не гречанка. Ты слишком тянешь гласные, да и форма глаз у тебя другая. Скорее всего, ты из Антиохии. И, по всей видимости, еврейка.

Я одобрительно улыбнулась и, немного подавшись назад, внимательно посмотрела на своего собеседника. Одно плечо у него было сгорбленным, отчего все тело казалось перекошенным, но это было заметно, лишь когда он стоял во весь рост. Когда же он сидел, этот его изъян почти не бросался в глаза, и перед вами был немолодой, но еще крепкий мужчина, седовласый, с благородным патрицианским профилем.

Бедный Марк Норбан. Твоя невеста сожрет тебя заживо.

— Сенатор! — В комнату, пританцовывая, вошла Лепида, свежая и красивая, в красном шелковом платье с нитками кораллов на шее и запястьях. Ей было пятнадцать, как и мне, и сейчас она была еще красивее и держалась самоувереннее, чем обычно. — Ты пришел рано. Хочешь увидеть игры?

— Представление, безусловно, вызывает интерес. — Он встал и поцеловал ей руку. — Но лично я предпочитаю проводить время в своей библиотеке.

— Тебе следует изменить отношение, потому что я безумно люблю гладиаторские бои.

— Я вижу, что ты дочь своего отца, — любезно отозвался Марк, кивнув Квинту Поллио.

Отец Лепиды скользнул взглядом по незавитым волосам сенатора, плохо отутюженной тоге, грубо пришитому ремешку сандалий. Сам он выглядел безупречно: белоснежная тога с острыми, подобно лезвию бритвы, складками, ноздри окружающим щекочут ароматы благоуханных притираний. Любой, наверняка, принял бы его за высокородного патриция, а вот Марка Норбана — за человека какого угодно сословия, но только не за аристократа.

— Так ты на самом деле знаком с племянницей императора? — спросила Лепида своего жениха, когда мы, выйдя из дома Поллиев, оказались под жаркими лучами апрельского солнца. В ее голубых глазах читалось неподдельное восхищение. — С госпожой Юлией?

— Да, еще с тех пор как она была ребенком, — улыбнулся Марк. — Она и ее сводная сестра играли тогда вместе с моим сыном. Правда, с тех пор они больше не встречались. Павлин теперь служит в преторианской гвардии, но я по-прежнему время от времени навешаю Юлию. После смерти отца она пребывает в глубокой печали.

…Свадебное утро Юлии и ее двоюродного брата, Гая Тита Флавия, выдалось ясным и безоблачным. В тот день мы вышли из дома, чтобы стать свидетелями того, как они соединят руки у алтаря в храме, отправились пешком, поскольку паланкину было не протиснуться на запруженных толпами улицах. Меня с обеих сторон бесцеремонно толкали подмастерья, скупые домохозяйки и ушлые нищие, так и норовившие запустить руки в мой кошелек. Дородный пекарь в обсыпанном мукой переднике больно наступил мне на ногу, и я потеряла равновесие.

Марк Норбан вовремя схватил меня за руки и с удивительной ловкостью поставил на ноги прежде, чем я успела упасть.

— Осторожнее, девушка!

— Благодарю тебя, господин, — сказала я и снова заняла свое место за их спинами. Сенатор действительно был слишком добр и полон сочувствия к людям. Нет, такой муж не для Лепиды. Ей бы куда больше подошел какой-нибудь людоед.

— Смотрите! — выпустив руку Марка, Лепида локтями проложила себе дорогу к самому краю толпы. — Смотрите, вон они!

Я вытянула шею и заглянула Квинту Поллио через плечо. Храм Юноны, богини-покровительницы брака и материнства… У алтаря рядом со жрицей застыл высокий с румяными щеками юноша, должно быть жених. Он был в прекрасном настроении и обменивался шутками с окружающими.

— Он красив, — объявила Лепида. — Правда, немного толстоват, как вы полагаете?

Марка позабавили ее слова.

— Все Флавии имеют склонность к полноте, — добродушно ответил он. — Это наследственная черта.

— Неправда, он ничуть не толст. Он просто… слегка пышнотел.

В следующее мгновение нас едва не оглушил рев фанфар. Все вокруг тотчас пришло в движение. Преторианцы в блестящих нагрудниках и шлемах с красным плюмажем выстроились по обе стороны улицы, чтобы дать дорогу невесте.